Андрэ Нортон - Волшебница Колдовского мира (пер. А. А. Смирновой) Страница 9

Поставив меня, как куклу, он резко толкнул меня вперед, и я беспомощно врезалась бы в стену, если бы женщина не перехватила меня за плечо, ее ногти жестоко вцепились в меня, и повернула лицом к выходу. Мы вышли в ночь, освещенную кострами.

Люди у костров не смотрели на нас, когда мы проходили мимо, и мне казалось, что по каким-то причинам они умышленно отводили от нас взгляды. В воздухе все еще чувствовалась вибрация, порожденная гонгом, хотя звука уже не было.

Я ковыляла, поддерживаемая и подгоняемая женщиной, мимо костров, палаток, все глубже в лес, извилистым путем между деревьями. Когда костры остались позади, стало очень темно, а тропа — совершенно неразличима. Но моя стражница-гид шла спокойно, как будто видела в темноте гораздо лучше меня или ходила здесь так часто, что ее ноги сами шли куда надо.

Замигал другой костер — низкий с глубоким пламенем. От него исходил ароматный дым. Его я тоже знала издавна, только тогда он обычно вился из жаровни, а не из палочек, поставленных открыто.

Неужели меня привели к настоящей Мудрой женщине? Возможно беженке из Эсткарпа, перешедшей, как и мы, через горы в поисках древней родины.

Палатка, перед которой пылал огонь, была больше других, — она занимала почти всю поляну. В дверях стояла фигура в плаще с капюшоном, время от времени протягивая руку, чтобы бросить в огонь приятно пахнущие травы.

Услышав этот запах и хорошо зная, зачем он здесь, я обрадовалась: он исходил не от сил зла. Эта пища не для Тьмы, а для Света.

Магия бывает двух родов. Колдунья родится со своим искусством, ее сила от земли, от всего растущего, от природы.

Если же она заключает договор с Тенью, она оборачивает во зло все, что живет на земле, и растения вредят, так же как и лечат.

Волшебница может родиться со стремлением подниматься выше в своем искусстве, а может оказаться и без дарования, и тогда ей очень трудно учиться пользоваться Властью. И она тоже выбирает между Светом и Тенью.

Наши Мудрые женщины в Эсткарпе родятся со своим искусством, и я была одной из них, хотя и не произносила их обета и не носила на груди драгоценный камень, как их сестра.

Вероятно, я когда-нибудь стала бы считаться волшебницей, поскольку мое обучение шло гораздо дальше простого колдовства, и работала я без усилий и приготовлений.

«С кем я встречусь теперь? — думала я, пока моя проводница вела меня к палатке. — С колдуньей или ученой волшебницей? Наверное, с последней, судя по тону гонга».

В то время как палатка моего спасителя-похитителя освещалась пойманными насекомыми, эта палатка была гораздо светлее.

В этой палатке тоже были полоски газа с плененными существами, но на низком столе, вышина которого показывала, что перед ним либо стояли на коленях, либо сидели скрестив ноги, но только не на стульях, сиял еще и хрустальный шар.

Войдя, я увидела, что этот свет, который, казалось, плавно кружился в шаре, горел с яркостью маленького солнца.

— Добро пожаловать, дочь!

Акцент был архаичным по стандартам Эсткарпа, но слова не были бормотанием, какое я слышала до сих пор в этом лагере. Я опустилась на колени перед шаром, не понуждаемая проводницей, а просто, чтобы лучше видеть говорящую.

У людей Древней расы не заметны признаки старости, хотя их век долог. Я видела всего одну или двух Мудрых женщин, на которых это было ясно видно. Я подумала, что ссохшаяся, согбенная женщина, которая сидела по другу сторону стола, наверняка очень близка к смерти.

Волосы ее были белыми и редкими, не скрученными и зашпиленными в стиле женщин племени, они были заплетем в косы, и я тоже узнала их, потому что это была обычная прическа Мудрых женщин.

Только на ней не было длинной мантии, какие носят волшебницы. На плечах старухи был надет меховой плащ, распахнутый так, что видно было ожерелье с подвеской из одного большого камня, висевшего между обнаженными грудями, которые теперь стали просто лоскутами жесткой кожи. Лицо ее не было широким и толстогубым, как у других из племени, а узким, с четкими чертами, какие я видела всю жизнь, но только изборожденным морщинами и с глубоко запавшими глазами.

— Добро пожаловать, дочь, — повторила она.

Она протянула руки. Я должна была дополнить это древнее приветствие — положить свои ладони на ее, но не могла, так как мои руки были связаны. Она повернулась к моей проводнице и резко сказала что-то. Та поспешно наклонилась ко мне и разрезала ножом веревки на моих руках.

Я неуклюже подняла затекшие руки и коснулась горячих и сухих ладоней. Некоторое время мы оставались в этой позе, и я не пыталась увильнуть от мозга, который прощупывал мой мозг и узнавал мои воспоминания, мое прошлое, как будто это все было записано в свитке.

— Значит, такой способ! — сказала она в моем мозгу.

Я приняла эту мысль так ясно, как не удавалось даже с Килланом и Кемоком.

— Но так не может оставаться, — продолжала она. — Я чувствовала твое присутствие, дочь моя, когда ты была еще далеко. И я включилась в мозг Сокфора — не открыто, а как будто он сам надумал искать тебя.

— А мои братья? — резко перебила я.

Может ли она со своей силой сказать мне вся правду?

— Живы ли они?

— Они мужчины, что мне до них! — ответила она с давно известной мне надменностью. — Если бы ты умела читать в кристалле…

— У меня нет больше Власти, — сказала я ей.

Впрочем, она и так уже знала об этом.

— Сон — это не смерть, — уклончиво ответила она. То, что спит, может проснуться.

Ее слова были как эхо слабой надежды, с которой я выехала в Эсткарп. Я не только боялась, что моя пустота может наполниться Злом, но и жаждала снова вернуть себе хоть часть того, что у меня было отнято.

— Ты можешь это сделать? — спросила я ее.

Я не особенно верила, что ответ будет положительным. Я чувствовала в ней радость, гордость и еще какие-то эмоции, так глубоко спрятанные и такие мимолетные, что не могла их прочесть. Превыше всего была гордость, и она же сквозила в ее ответе:

— Не знаю. Нужно время, но его быстро можно сосчитать, перебирая бусинку за бусинкой.

Она шевельнула рукой и покачала передо мной браслетом из бус, которые были нанизаны на некотором расстоянии одна от другой. Бусины были гладкие, холодные, но успокаивали, если их перебирать. Мудрые женщины пользовались ими, чтобы управлять эмоциями, или для контроля памяти.

— Я стара, дочь моя, и часы для меня идут быстро. Но то, что у меня есть — твое.

Я была вне себя от радости, получив такое предложение помощи, и не подумала даже, что могу подпасть под ее чары. Я расслабилась и чуть не плакала от счастья и доверия, потому что она обещала мне то, чего я больше всего желала. Возможно, какой-то налет чар Дензила остался во мне, и поэтому я слишком легко поверила тому, во что хотелось верить, и забыла об осторожности.