Анна Мистунина - Проклятый Страница 9

Приближалась городская стена. Кар пустил кобылу шагом. Небо на востоке только начало светлеть, ворота откроют не скоро. Нужно где-то затаиться до утра. Завидев слабо светящиеся окна трактира, Кар свернул туда.

Он спешился, и несмотря на поздний час, тут же подбежал слуга. Передавая повод, Кар с опозданием вспомнил о деньгах. Их не было, как и подходящей для путешествия одежды, припасов, оружия… Короткий придворный кинжал с самоцветами на рукояти стоил дорого, но продавать его Кар не хотел. Украшений при нем не было — только золотое кольцо с изумрудом в форме звезды, материнский подарок. Много ли выручишь за него среди ночи?

Но дама Истрия и в панике не теряла головы. В переметных сумках Кар обнаружил овес, кожаную флягу и увесистый кошель — и пожелал матери тысячи благословений. Небрежно бросил слуге:

— Оботри ее, накорми, но не расседлывай. Я выеду рано.

Слуга, парень немногим старше Кара, понимающе кивнул. Что-то бормоча под нос, повел лошадь к конюшне. Кар пересек двор. Запах жареного мяса, лука и хлеба защекотал ноздри, и в животе опять заурчало. Не смешно ли — думать о еде, находясь на волосок от смерти?

Кар толкнул дверь, та сразу открылась. Медный колокольчик звоном сообщил о новом госте. В большой комнате с закопченными стенами, несколькими дверями и внушительной стойкой, за которой виднелась открытая дверь на кухню, стоял дружный храп. Кар удивленно замялся, но тут же понял: из-за праздников не осталось свободных комнат, вот постояльцам и приходится коротать ночь прямо в обеденной зале.

Одни спали, уронив голову на тяжелую столешницу, другие — на руки. Иные растянулись, как на кроватях, на широких деревянных скамьях у столов. Судя по одеждам спящих, большинству было не впервой ночевать кое-как, так что и скамья могла сойти им за хорошую постель.

Бодрствовали всего двое — в дальнем конце зала, за столом с тремя бутылками вина и блюдом, полным костей. Эти двое казались увлеченными беседой. Один имел вид торговца, род занятий второго Кар затруднился определить, но суровое лицо, виднеющийся из-под раскрытого плаща панцирь и лежащий на столе меч говорили о нраве далеко не мирном.

На звон колокольчика оба оглянулись — и хмель тут же выветрился из их глаз. Пальцы торговца сложились в охранный знак. Кар замер на пороге.

Живя при дворе, он привык к опасливо-любопытным взглядам, но положение брата-принца защищало надежней доспехов. Теперь — слишком поздно — Кар понял. Никогда он не сможет скрыться в толпе. Двое за столом видят сейчас колдуна. Колдун в сердце Империи может быть лишь один. Сообразят ли это полупьяные торговцы?

Тот, что был в панцире, потянулся к мечу, но тут из кухни выскочил, протирая заспанные глаза, рослый детина. Засаленный передник поверх светлой рубахи навыпуск, услужливая хозяйственность движений — трактирщик.

Всего миг понадобился ему, чтобы смекнуть, кто завернул среди ночи в небогатый трактир. Светлые глаза трактирщика скользнули по лицу Кара, по одежде, оценивая расшитую серебром тунику, золотые бляшки на поясе — и вот уже ошеломленный хозяин заведения склонился в низком поклоне.

— Ваша милость…

Двое за столом удивленно переглянулись. Потом успокоились, поняли. Рука, лежащая на мече, расслабилась.

— Что будет угодно вашей милости? — спросил трактирщик. — Увы, мой трактир не для богатых господ…

— Комнату на несколько часов и завтрак.

— Простите, господин, в праздник все места заняты, — трактирщик виновато указал на спящих за столами людей.

— Я хорошо заплачу и пробуду всего два-три часа.

Кар поймал оценивающий взгляд того, кто был с мечом и в панцире. Трактирщик оглянулся, понимающе кивнул:

— Я уступлю вашей милости свою спальню. Пойдемте, мой господин…

Трактирная кухня по части опрятности и порядка могла соперничать с дворцовой. Трактирщик заметил удивление гостя, заулыбался с гордостью. Запер дверь. Кар с облегченным вздохом отсчитал пять золотых. Трактирщик даже бровью не повел. Деньги — на них можно было жить в трактире месяц — вмиг исчезли в кармане передника. Трактирщик поклонился.

— Пойдемте, ваша милость.

Дожидаясь в тесном коридоре второго этажа, Кар видел через полуоткрытую дверь, как хозяин что-то быстро говорит невысокой худенькой женщине, та исчезает в другой комнате, возвращается с охапкой белья. Проходя мимо, супруга трактирщика послала знатному гостю кокетливый взгляд из-под ночного чепца. Кар ответил вежливым кивком. Вскоре хозяин проводил его в опрятную спальню, где стояла широкая кровать, спешно застеленная чистыми простынями, небольшой стол, два дубовых табурета.

— Я побеспокоил вашу жену? — чуть виновато спросил Кар.

— Она ушла в детскую, ваша милость, — трактирщик кивнул на противоположную дверь. — Не извольте волноваться. Наш малыш ее все равно поднял бы.

Кар кивнул. Смущение от вторжения в семейную жизнь доброго трактирщика было наименьшей из забот сегодняшней ночи, да и пять золотых — достаточная плата за неудобство.

— Я принесу завтрак вашей милости, — сказал трактирщик и вышел…

Кар устало рухнул на табурет. Опустил голову на руки. Собаки отстали, оленю удалось скрыться — пока. Надолго ли? И стоит ли продолжать бесполезное бегство, если конец предрешен? Но в пятнадцать лет умереть без борьбы…

Вернувшийся трактирщик ловко расставил по столу тарелки. От запаха жареного мяса опять свело желудок — тело никак не хотело смиряться со смертью. Наполнив чашу вином, хозяин подал ее Кару. В этот миг из детской донесся бодрый детский плач, и трактирщик расплылся в гордой улыбке. Приняв чашу, Кар кивком отпустил его. Тот вышел, прикрыв дверь, но плач все равно был отчетливо слышен — Кар невольно посочувствовал родителям ребенка.

Утолив голод, встал. Его трясло от усталости, но о сне нечего было и думать. В каждом шорохе, в каждом звоне дверного колокольчика чудилась погоня. Беспокойно вышагивал он по комнате, не понимая, что делает, не видя ни деревянных стен, ни грубой мебели. Эриан в обрамлении лунного света, власть и любовь в его глазах, спокойная жестокость на благородном лице жреца, нагой император с кинжалом в груди, белая кобыла… Все, что любил; все, чему верил…

Кар уткнулся лбом в теплую стену. Все ложь. Ложь и предательство. Как нарочно вспомнилась церемония праздника — неужели это было лишь вчера? Колыхались алые сутаны жрецов, блестело золото, торжественно возносились к храмовым сводам песнопения. В стрельчатые окна било солнце. Горели свечи, светились радостью лица. И звучали слова молитвы, прекрасные, возвышенные… Радовались истинные люди, праведные слуги Истинного Бога. И Кар, брат-принц Империи, не знающий, не желающий знать иного родства, радовался. Он был счастлив, счастлив и любим… Глупец!