Алексей Провоторов - Фантограф. Русский фантастический № 2. 2014 Страница 9

Нужно будет сходить к Рюге, подумала она. Обязательно ещё раз сходить.

Ветка чуть не выколола Долли глаз, и она инстинктивно зажмурилась на мгновение. Смахнула сор со лба и, к своему облегчению, увидела впереди, в конце тропинки, немного косую избушку под изувеченной пятернёй огромного голого дерева.

Долли очень хотелось обернуться, но она не стала. Нет там ничего. Нет. Было уже, хватит на сегодня. Худое, подвижное тело, руки с отросшими ногтями и танцующие, цепкие длинные волосы.

Волосы.

То была какая-то из старых неупокоенных — не самых старых, не с Бойни, но и не из пропавших ходоков. Про Волосы рассказывали ещё тогда, когда и ходоков-то почти не было. Как про Пустой Шлем, Кобылью Голову, про Ножа — это была часть тех самых слухов, в которые никто не хотел верить, но приходилось. И сегодня Волосы чуть было не отняла у неё Даньи.

Они пытались бежать, но женская фигура, подвешенная на собственных оживших, перебирающихся по ветвям волосах, догнала их быстрее, чем Долли рассчитывала, и тогда она вытащила нож. Ножом она владела хорошо, и, наверное, это их и спасло — это и то, что Даньи, кричащий какие-то ужасы, которые Долли изо всех сил старалась не слышать, поперхнулся слюной и на несколько секунд затих, и Волосы промедлила.

Долли ударила её ножом лишь раз, всадив лезвие под ключицу. Большего было и не надо, удар был смертельный, только вот убить неживое было никак нельзя, но и оно было уязвимым — с воплем, с лунными бликами на сухих зубах Волосы отшатнулась и, мотаясь из стороны в сторону, растаяла во тьме, оставив лишь шлейф эха и унося вырванный из ладони Долли зазубренный боевой нож. Эхо постепенно распалось на несколько голосов, и, конечно же, Долли стало казаться, что они разговаривают между собой, но к тому времени она уже бежала через Лес со спящим Даньи на руках. Спящим и молчащим.

…Пока все эти картины крутились у Долли в голове, она дошла до избушки. Дошла — бежать уже не могла, она потратила сегодня много сил, таская немаленького уже Даньи, и, понятно, ничего не ела с самого ужина. А он был уже давно — стоял ноябрь, осенью она всегда ложилась рано.

Крючок на двери оставался непотревоженным. Она откинула его и вошла внутрь.

Избушка встретила её темнотой и запахом стерильности, какой-то непонятной, словно она была построена из окаменевшего сотню лет назад дерева. Впрочем, со временем тут иногда было что-то не так, равно как и со всем остальным. В Бойне шли в ход все средства, и чудовищная магия, раздиравшая здесь мир больше ста лет назад, всё ещё висела над Лесом. Мешанина из заклятий, проклятий, контрвыпадов и призывов, многие из которых не применялись ни до Бойни, ни, тем более, после неё. Территория была загрязнена магией, и уничтоженные маги бродили среди стволов наравне с созданными или вызванными ими существами, не находя покоя. Сколько в них оставалось разумного, не сказал бы никто. Долли надеялась, что нисколько, и боялась, что ошибается.

Даньи спал. Долли задвинула засов за собой, посмотрела на него. Сгорбился под грязным ковром, на лице застыло не то злое, не то испуганное выражение. Ещё бы, столько часов подряд видеть кошмары без возможности проснуться.

Огонь погас. И в очаге, и в лампе. Скудный свет луны едва проникал в комнату.

Долли поставила мешок с птицей на пол. Шорох ткани и перьев почему-то только подчеркнул выхолощенную тишину. Долли хотела посмотреть в окно — разве так резко перестал ветер? И отчего-то побоялась обернуться.

Расплакался за спиной Даньи. Она хотела броситься к нему и утешить, но вдруг услышала, что он плачет не испуганно или жалобно, а скорее капризно, словно притворяясь.

— Курица смотрит на меняяяя, — сказал он глухо, неприятно растягивая слова. — Кудахчет.

— Даньи? — шёпотом спросила Долли, медленно поворачивая голову.

— Нет, — сказал он сквозь всхлип. — Я хочу это съесть, я, я!

Нужно было заставить его замолчать. Долли обернулась.

— Я! — крикнул он тонким противным голосом. Лицо его сморщилось, он вдруг показался Долли на два или три года младше, чем был. Окно, через которое раньше так хорошо было видно, теперь почему-то припало пылью, и Долли вдруг вспомнила, что ковёр вовсе не был таким грязным, когда она накрывала им спящего.

— Куриная голова в человеческом желудке, — сказал Даньи. — Это вкусно. И красиво. — Он засмеялся. — Или твоя голова, Долли?

Если бы он не назвал её по имени, она поняла бы на несколько секунд позже, но сомнамбулы, какой бы бред ни струился через их речь, никогда не осознавали, что они говорят. А этот сознавал.

Ветка. Скотская ветка по глазам. Она всё-таки сбилась с пути. Это была не та хижина, это был не Даньи, это было не то место в лесу.

Долли бросилась к выходу, и существо с лицом Даньи подпрыгнуло на лежанке, кутаясь в грязную холстину, как в одеяло. Она увидела, что его тело в полтора раза меньше, чем у Даньи, и только голова почти того же размера. Оно открыло глаза, белые, мутные, и окончательно потеряло детский облик — кожа обвисла, как тряпка.

— До-о-л-л-л-и-и-и, — сказало оно.

Она ударом ноги пнула в него мешок с курицей и рванулась к двери, обеими руками дёрнув засов. Он оторвался вместе с гвоздями, дверь, вместо того чтобы распахнуться, проломилась, как картонная, и Долли вывалилась наружу, в палые листья и валежник.

Позади хрустело костями. Она вскочила и побежала прочь, жалея, что у неё не было ножа: иначе она вернулась бы. Но ей оставалось только бежать.

Что это было — ловушка времён Бойни или забавы какой-то навечно застрявшей здесь твари, — она не знала. Отличить было сложно. Она сбилась с дороги, потерялась в Лесу и, конечно, попала туда, куда хотела прийти, — в избушку к Даньи. Что-то считало все образы из её мыслей почти в точности, хотя и не совсем, и она поверила. Теперь оставалось лишь надеяться на то, что существо удовлетворится курицей, а она выберется к настоящей избушке достаточно быстро, чтобы застать Даньи живым.

Устала, просто устала, утешала она себя. Настолько, что на секунду задумалась, а не воспользоваться ли подарком Рюге и не вернуться ли к скотине, сожравшей их с Даньи еду.

Но она не стала этого делать. Если бы она была склонна к таким решениям, то никогда не стала бы ходоком. Вернее, стала бы — на одну-две ходки, как та молодёжь, что шляется здесь после заката. Та, которая уже не вернётся, даже если и вправду ходит меж стволов, а не висит, ободранная до костей, в кронах деревьев и не лежит под тонким слоем листьев меж корней, пронзивших глазницы и опутавших руки.

Она вдруг узнала местность — оказывается, ошиблась всего ничего, взяла немного правее. Наверное, сбилась уже на самом подходе. Говорил же Джетту, глядя на неё сверху вниз: «Не отводи глаза. Никогда не отводи глаза от дороги». А она отвела.