Сергей Костин - Охотник за бабочками Страница 9

Проследив взглядом, удаляющееся такси, и убедившись, что никто не стал свидетелем не слишком правильного моего поступка, я развернулся и двинулся в сторону дома.

— Здравствуй Родина! Здравствуй Дом! Я вернулся!

Мне рассказывали, что давным-давно, когда еще не было ни самого мегаполиса, ни защитного колпака над ним, мои далекие предки жили в небольшом кирпичном домике. В этом маленьком, сложенном из крошечных камней, здании, кроме моих предков, обитали еще восемьдесят семей, тоже чьих-то предков.

Как такое было возможно, ни я, и никто другой не знали. Но, говорили знающие люди, то время было гораздо счастливее и интереснее, нежели то, в котором живем мы. Люди виделись друг с другом, когда хотели, иногда по несколько раз в месяц. Дружили и радовались каждому дню, прожитому рядом. Это было время, когда никто не обращал внимания на чужие недостатки, и никто не говорил другому, что он урод. А еще поговаривали, они даже иногда ходили друг к другу в гости, пили на дармовщинку чай и их за это никто не убивал.

Потом пришли другие времена. Построили купол, снесли дома. Многие семьи уехали или переселились. Но мои предки остались здесь и построили на месте бывших мест обитания свой родовой дом. Тот дом, в котором я провел свое детство. Тот дом, перед которым я сейчас стою.

С того места, где я находился, можно было видеть только один этаж. Остальные девять находились под землей. Мой прадед в какой-то энной степени, построивший родовой дом, не любил высокие строения. И он был весьма экстравагантным человеком. Никаких пластиков, никаких камней. Только чистое дерево. Нужно быть ближе к природе и тогда она потянется вам навстречу. Это его девиз.

И мы, его потомки, свято чтили это. Никаких перестроек первого, верхнего этажа. Никаких существенных модернизаций. Историческая ценность должна оставаться исторической ценностью. И хоть никто и никогда не увидит на нашем доме табличку, что данное сооружение охраняется Галактикой, ни один из членов нашей гордой фамилии не поднимет руку на святое.

Потоптавшись пару минут на стоянке, я решил не вызывать прислугу. Вещей немного, настроение бодрое, можно и прогуляться пару сотен метров до дома. А может быть просто приятно после долгого отсутствия пройтись по знакомым с детства местам. Через пластиковую стоянку, через пляж, где на песок накатывается теплая волна индивидуального микроморя, через парк с реликтовыми клумбами папоротника и бассейнами, в которых плещется семга и форель. Приятно вспугнуть мирно пасущихся на полянке павлинов и семейку карликовых слонов, завезенных в прошлом столетии из Африканских районов. Просто приятно. Здравствуй, Дом!

— С приездом, молодой хозяин!

— А, привет, Бемби.

Бемби, это круглая, блестящая штука, которая, чуть покачиваясь, парит у моего плеча. Дворецкий шестого поколения. Иногда в детстве я пробовал сосчитать, сколько их в доме. На второй сотне, обычно, сбивался.

— Сообщить о вашем прибытии, молодой хозяин?

— Спасибо, не стоит. Где все?

Бемби соединился с остальными дворецкими и через секунду выдал:

— Ваш отец в библиотеке изучает старинные писания, которые на прошлой неделе ему привезли археологи. Братья на западной веранде. Какие будут указания, молодой хозяин?

— Как всегда. Горячая ванна, тапочки и халат. И вот еще… Я достал из кармана чек и вставил его в щель Бемби.

— Перевести на мой счет. Двадцать процентов на пожертвования в защиту поголовья обезьян из Гваделупского национально заповедника. Налоги и прочее. Как всегда. Подзарядку себе сделай. И передай, чтобы больше меня не беспокоили.

Бемби проглотила чек, развернулась и исчезла из поля зрения. Хорошая особенность, не попадаться когда не нужно на глаза и одновременно быть всегда рядом. Шестое поколение, что тут скажешь.

С горячей ванной можно немного потерпеть. Правила приличия требовали для начала поздороваться с обитателями. Вполне возможно, что не сделай я этого сейчас, не сделаю это в течение долгих месяцев. Наш дом достаточно велик, чтобы не встречаться каждых день. Четыреста или около того комнат, это не шутка. Правда, я не понимал, для чего так много помещений. Сказать по правде, за свою жизнь я так и не осилил всех комнатушек, зальчиков, кладовок. Не говоря уже о нижних этажах, на которых располагались несколько фабрик, заводов и тепловых электростанций.

Западная веранда находилась всего в десяти минутах ходьбы. Так что первыми меня увидят братцы. И хотя большого желания попадать им на глаза не было, я не раздумывал долго. Какие ни есть, а родственнички. Причем, самые родные.

Родные родственнички расположились под раскидистыми ветками карликовых эвкалиптов и пили. Сколько я себя помню, это единственное, что они делали вместе. Обоюдное хобби, так сказать.

— Привет, братишки, — я плюхнулся в свободное кресло, сцепил пальцы и стал терпеливо ждать ответа.

Несколько слов о братьях и о семье.

Мы родились тридцать лет назад с разницей в один час. Точнее, сначала они, а уж потом, ровно через час, я. Именно эта ничтожная разница во времени оказалась решающим фактором для меня, как для исторического персонажа. Консилиум врачей, встретивших братишек, уже успел принять на грудь положенные в этих случаях премиальные, а посему никто и не пошевелился, когда на свет божий стал проситься третий отпрыск великой фамилии.

Я проорал благим, непереводимым детским криком добрых два часа, пока дворецкий сумел втолковать людям в белых халатах, в чем дело. Но время было упущено и ничего нельзя было сделать. Медицина ошибается в одном случае из миллиарда. Ничтожный шанс за всю известную практику Полярного мегаполиса. Ничтожный шанс, это я. Колоть положенные гормональные прививки поздно. Вводить генные увеличители бесполезно. Потерянный для человечества экземпляр. Лучше уничтожить, и не мучаться.

И быть мне горсткой пепла, развеянного на ураганном ветру, если бы не паПА. Осоловевший от суеты медицинского персонала, от терминов и сочувственных взглядом, он сделал шаг, за который я признателен ему и по сей день. Оставил меня в живых. Урод, не урод, но живой и родной. Таким образом, именно паПА я обязан и жизнью и всем прочим, что из нее вытекает.

Почему «паПА». Хм. Не знаю. Я всегда его так называю. ПаПА. Есть же вещи, которые не требуют объяснений. ПаПА — как раз такой случай.

До пяти лет, между мной и братьями не существовало совершенно никакой разницы. Мы вместе носились по огромному нашему дому, оглашая его дикими воплями. Вместе творили безобразия. Но почему-то, наказания за совершенные безобразия странным образом обходили меня стороной. Тогда я не придавал этому особое значение, злорадно наблюдая за поркой старших братьев, но сейчас понимаю, что меня просто жалели. Жалели уродца.