Алексей Ворон - Время волков Страница 9

Возвращаясь к Гвидиону, добавлю, что самой распространенной версией происхождения его матери была та, в которой она представлена Великой Богиней. Всем известно, что Богиня сходит порой к королям и одаривает их сыновьями, так что эта версия кажется мне вполне правдоподобной.

Аристокл, по-прежнему внимательно наблюдающий за мной, неуверенно пробормотал:

— Я никогда не слышал о таком боге, но, может быть, нашему хозяину известно что-нибудь. Он многое знает про Гиперборею.

— Гиперборею?

— Да, так ведь зовется твоя родина, — ответил Аристокл с мягкой усмешкой.

Гиперборея? Мне не приходилось слышать этого названия, но у Медового Острова много имен.

— Откуда Предсказанный Пифией знает о моей родине?

— Лет сто пятьдесят назад он обучался на северном острове и постигал магию и знания у ваших жрецов.

— Сто пятьдесят лет назад? Вот как? — удивился я. — Он гораздо старше, чем мне подумалось. Видно, он действительно учился у наших друидов, если смог постичь тайну долголетия.

— Не думай, пожалуйста, что Предсказанный Пифией учился только на твоей дикой родине. Ему приходилось перенимать знания и у кемийцев, вавилонян, финикийцев. Он постиг всю мудрость Вселенной.

Я промолчал, решив не комментировать зазнавшихся эллинов. Но, помнится, Гвидион говорил мне, что познать все невозможно. А он тоже бывал в Кеми и Вавилоне.

После ухода Аристокла я принялся обдумывать свое положение. Итак, обстоятельства сложились для меня весьма неудачным образом. На радушие хозяев, готовых приютить, кормить и лечить чужестранца, я ответил самым обескураживающим поступком. Убийство в доме, гостеприимно распахнувшем передо мной двери, было вовсе не в моем обычае, однако, видимо, со мной произошел какой-то срыв, и содеянного теперь не воротишь.

Вооруженные эллины бдительно сторожили меня, двор был полон воинов, и хотя я пока не предпринимал попыток выйти за ворота, которые к тому же всегда заперты, был уверен, что вздумай я это сделать, как мне тут же перекроют путь короткие эллинские мечи. Дом эллина показался мне тюрьмой, но, надо признаться, тюрьмой весьма удобной, теплой и сытной. Да и рана моя не давала мне пока покинуть этот дом, я мог позволить себе спокойно плыть по течению и ничего не предпринимать.

Аристокл принялся учить меня своему языку. С горем пополам я освоил эллинский лишь из необходимости как-то объясняться с окружающими. Но другие знания мне, воину, казались абсолютно излишними. Предсказанный Пифией лишь смеялся над попытками Аристокла расширить мой кругозор.

— Я знал двух гиперборейцев, — сказал маг. — Один был моим учителем, другой — учеником. Твой оборотень — третий гипербореец, и он не обладает ни мудростью кельтского мага, ни тягой к знаниям того волколака, чье имя ты незаслуженно присвоил этому дикарю.

Да и к чему мне были все тонкости любой науки? Как мог я применить умение считать в тех условиях, в которых приспособлен жить волк? Пересчитать всех в стае я мог и без помощи Аристокла, а знать магические свойства каждого числа мне было ни к чему.

Рассказы Аристокла о мироустройстве и равновесии вызывали во мне лишь скуку. И меня совершенно не интересовало, какая форма у нашей земли. Помнится, о самом факте равновесия Гвидион вообще отзывался весьма скептически. А однажды, будучи навеселе, он рассказал какую-то замечательную по своей непристойности шутку о равновесии. Теперь я уже позабыл ее суть, но помню, что упоминались в ней Фоморы и племена Дивного Народа.

Я не был так подкован в философских вопросах, как Аристокл, более того, все, что я знал, являлось плодом моих редких бесед с Гвидионом, бесед, сдобренных изрядными порциями вина, которое оказывает на меня не лучшее воздействие. Половину того, что говорил мне эллинский философ, я не понимал вообще, половину того, что рассказывал мне Гвидион, я не помнил. Но Аристокла это не интересовало. Сраженный моим упрямым нежеланием признавать его взгляды на устройство мира, он цветисто ораторствовал о равновесии перед подвыпившим и равнодушным ко всему волколаком. Впрочем, я заметил, что под его непрерывное бормотание об устройстве мира я засыпаю куда быстрее, а, значит, выпиваю меньше, что меня вполне устраивало.

Жизнь в доме шла по строго установленному распорядку. Фестр вставал затемно и поднимал всех домочадцев. Под его бдительным оком все былизаняты какой-нибудь работой, и сам он не сидел без дела ни мгновения. Хозяин дома проводил утро и день в занятиях со своими учениками, которые жили в сараях, мелькали иногда по двору безмолвными тенями и в благоговении склонялись перед магом.

По утрам чаще всего я просыпался с разламывающейся после вчерашней попойки головой. Единственное, что спасало меня от ужасных болей, было разбавленное водой вино, которым в этом доме обычно начинали завтрак. Аристокл завтракал без меня, я не мог с утра подняться достаточно рано. Когда завтракал хозяин дома и завтракал ли он вообще, было мне неизвестно. Поэтому я ел в полном одиночестве. Обильный вином и кушаньями, этот завтрак, и так уже поздно начинавшийся, затягивался далеко за полдень и порой переходил в обед раньше, чем я успевал выйти из-за стола. Тогда ко мне присоединялся Аристокл. Зато ужину в этом доме уделялось самое достойное внимание. Аристокл и хозяин дома были склонны вести долгие беседы, развалившись на обеденном ложе, что, по словам моего друга, способствовало перевариванию пищи.

Они вступали в утомительные философские споры, смысл которых я, при моем ограниченном знании их языка, почти не улавливал. Впрочем, я уверен, говори они на моем родном языке, я все равно не многое бы понял из их заумных бесед. К счастью, моего участия в них почти не требовалось, лишь изредка разговор заходил о чем-нибудь близком мне, например, о моей родине или об Антилле, тогда Аристокл призывал меня в качестве свидетеля своих слов, которые я всегда охотно подтверждал, даже не пытаясь вникнуть в их смысл. Изредка они принимались расспрашивать меня о моей жизни и вере, но по большей части не из любопытства, а лишь для подтверждения каких-либо своих теорий. Теории эти сводились к одному: какое преимущество имеет цивилизация над варварским миром.

Увы, внимание таких мудрых и уважаемых людей будило во мне смутное чувство озлобленности. Все эти элементы цивилизации вызывали у меня, истинного варвара, лишь желание их уничтожить, разрушить. Мне хотелось вскочить, начать бить прекрасную посуду, украшавшую стол, и доказать собеседникам, что они совершенно правы. Да, мы, варвары, куда хуже, чем они, грубее, бесчувственнее. Я буйствовал и пил.

К концу застолья я уже не в состоянии был .ворочать языком, плохо соображал, начинал приставать ко всем рабыням без разбору, тогда хозяин отправлял меня спать под надзором бдительных стражников.