Александр Розов - Депортация (мини-роман – трансутопия) Страница 9

— Ладно тебе, нормально ведь получилось, — возразил Грендаль.

— Ну, да. Правда, первым же штормом нас чуть не сдуло оттуда в океан, а так нормально.

— Чуть не считается. А какой ветряк я сделал из пропеллера, помнишь?

— Еще бы! Иногда он так жужжал, что рыба в лагуне пугалась.

— Зато мы экономили на горючем для генератора. И вообще, разве плохо было?

— С тобой хорошо, Грен, — просто сказала она, — и тогда было хорошо, и сейчас.

— А почему вы мне про это не рассказывали? — обиженно спросил Иржи.

— А потому, что ты не спрашивал, — Лайша улыбнулась, — и, кстати, вот теперь тебе точно пора мыться и спать.

— Сейчас. Только дойду до 9 уровня и…

— Десять минут, договорились? — перебила она.

— Пятнадцать.

— Ладно, но ни минуты больше… Сен Секар, а вы это тоже предполагаете публиковать? Я имею в виду, то, про что мы сейчас говорили.

— Ну, вообще-то… — репортер замялся, — … Мне кажется, и ваше участие в защите Холма Предков и история вашей жизни здесь, с соседями разного этнического происхождения и, наверное, разной религии, так?

— Ну, разной, — согласилась она, — подумаешь, большое дело.

Секар энергично закивал.

— О том и речь. Это очень важная деталь. Так что, если вы не сильно возражаете.

— Я-то не возражаю, — Лайша пожала плечами, — чего тут такого.

— Я тоже не возражаю, — сказал Грендаль, — хотя не понял, почему это важно.

— Важно вот почему. На обвинение в нетерпимости к чужим взглядам вы, сен Влков, ответили спикеру европейской комиссии: «ваша толерантность — это просто трусость». Ваши слова были истолкованы, как апология жесткой идеологической унификации.

— Скажите уж прямо: фашизма.

— В общем, да. А после всех ваших историй, об этом даже говорить смешно.

— Ладно, вы — пресса, вам лучше знать.

Репортер улыбнулся и снова кивнул.

— Для уточнения вашей позиции я задам еще вопрос: рассказывая о свином буме, вы упомянули, что отец ребенка недостаточно тактично изложил свои претензии. А что это значит, и как он мог бы сделать это тактично?

— Он сказал примерно так: ислам учит, что свинья — нечистое животное с этим следует считаться, вы не вправе оскорблять мою веру. Он стал диктовать свободным людям, на что они имеют право, а на что — нет. Если бы он сказал: сын очень страдает из-за этого поросенка, и, если эта картинка для вас не принципиальна, то нельзя ли попросить ваших детей писать ручками с другой картинкой — реакция, наверное, была бы другой.

— Милосердие? — спросил репортер.

— Вроде того, — Грендаль пожал плечами, — В начале-то никто и не думал терроризировать мальчика этими поросятами. Моральный террор начался только в ответ на попытку принуждения. Когда к нам в гости заходит одна милая дама, вегетарианка, мы не ставим на стол мясо. Это не из уважения к вегетарианскому учению, а просто чтобы не обидеть человека из-за ерунды.

— То есть, — сказал Секар, — если бы вегетарианцы потребовали прекратить употребление мясной пищи в общественных местах…

— … То я бы демонстративно жрал сосиски в центральном парке, — закончил Грендаль.

— А если бы они не потребовали, а попросили?

— Тогда я бы не обратил на это внимания. Каждый вправе агитировать за что хочет, в пределах допустимого Великой Хартией, но эта агитация не вызывает у меня отклика.

— Иначе говоря, вы готовы пойти на уступки обременительным для вас странностям индивида, но не общественной группы?

— Верно. Потому что каждому индивиду свойственны какие-нибудь странности, но в общественной деятельности они неуместны.

— Но в случае с Холмом Предков вы, тем не менее, пошли на уступки странностям религии аборигенов.

Грендаль сделал энергичное движение ладонью, будто отталкивал препятствие.

— Ничего подобного, сен Секар. Мы встали в живую цепь, чтобы защитить объективные права людей, которые по объективным же причинам не могли сделать это сами. Право на сохранение своих святилищ есть у каждого, какие тут странности? Религия ину-а-тано и ее святилище Леале Имо — не исключение. Великая Хартия одна для всех.

— А если бы правительство решило проложить шоссе на месте мусульманской мечети, вы, сен Влков, встали бы в живую цепь, как тогда?

— Нет. Но если бы мне, как судье, подали жалобу, я запретил бы разрушать мечеть.

— Уверен, так бы и было, — сказал Секар, — но вы не стали бы лично защищать святилище ислама, как защищали святилище ину-а-тано. Вы не считаете эти религии равными?

— Не считаю, — подтвердил Грендаль.

— А как же Хартия?

— При чем тут Хартия? Хартия требует прямых действий гражданина в трех случаях: если человек в опасности, если попирается правосудие и если узурпируется власть. Ошибочное разрушение чьих-то святилищ сюда не относится. Гражданин может вмешаться в такую ситуацию на свой риск, но он вовсе не обязан этого делать.

— Но разве Хартия не обязывает нас считать все религии равными?

— Нет. Она лишь говорит о равных религиозных правах. Каждый может практиковать любую религию, и никто не вправе мешать ему, если эта практика не нарушает ничьих прав. Но каждый может проявлять симпатию к одним религиям, и отвращение — к другим. Поэтому во время «свиного бума», суд постановил изъять плакаты «мусульмане, вон из страны», но не трогать плакаты «ислам — дерьмо, мусульмане — свиньи».

— Все равно это жестоко. Большинство мусульман не участвовали в беспорядках. Их-то за что так?

— Понимаю, им обидно, — задумчиво сказал Грендаль, — Мне кажется, их проблема в том, что они не осудили своих радикалов. Поступи они так, как наши индуисты в казусе со шлягером «аватара Кришны» или как наши католики в истории с папской энцикликой «о сатанинской природе евгеники» — проблем бы не было.

— Но наших католиков за это отлучили от церкви, — напомнил Секар, — не думаю, что им было приятно.

— Да, наверное, — согласился Грендаль, — но тут приходится делать выбор: быть гражданами или слугами церковного начальства. По-моему, они сделали правильный выбор. Теперь у них своя католическая церковь, со статутами утвержденными постановлением Верховного суда, и я не замечал, чтобы наши католики очень страдали от такого положения.

— Ну, не знаю, — возразил репортер, — Ведь Ватикан и Всемирный совет церквей не признали это постановление и добились резолюции Объединенных Наций о произволе с церковным имуществом.

— Подумаешь, ООН. За 20 лет эти клоуны не выполнили ни одной своей резолюции.

— Я могу это привести эти ваши слова в репортаже, сен Влков?