Марианна Бенлаид - Косматая на тропе любви Страница 9

Я не видел ту, к которой я шел, но я почувствовал, как она манит меня; манит не взмахами рук и не кивками, но этим ощущением легкой и радостной домашности. И я почувствовал, что здесь я желанный гость; и моя нагота — не обнаженность человеческой беззащитности, а соответна той, которую я ищу; соответна ей в ее домашнем легком платье, которое — целый лес живой.

36

И она появилась. Я увидел ее, косматую и прекрасную. Человеческие лица были всего лишь подобны ее обросшему шерстью лицу. И человеческая радостность была всего лишь подобна ее радостности. И живость и веселье дочерей человеческих были всего лишь подобием ее живого веселья. Шелковистые длинные ее волосы возносил вверх лесной ветер и они сливались потоком рыжеватым с древесностью леса. Черты ее широкого лица двигались смело и сильно в этих веселых гримасах живости. Человеческая нагота была лишь робким подобием ее смелой и сильной наготы.

Она смеялась мне и неведомо вкладывала в мое сознание мысли и чувства радости. Прежде я хотел говорить с ней о непонятном и бесконечном смысле, я хотел вопрошать ее и узнать ответы; но теперь я мог только радоваться, только смеяться. Она бежала по тропе и я бежал за ней. Она по-прежнему оставалась высокой, но теперь я был выше ее ростом, как должен быть мужчина выше женщины, муж выше жены. Я был сильнее и смелее и я знал, чувствовал, что она любит меня; и потому я ни о чем не спрашивал ее. Спрашивают, когда нет любви.

Я прижимался лицом к ее большим грудям, я хватал руками ее косматые сильные красивые руки. Мой живот припал к ее животу и чресла мои возбудились. Но она кинулась бежать еще быстрее.

Я знал, что я догоню ее. Но пока я не мог догнать ее.

Она выбежала из леса и бежала по равнине. И я бежал за ней.

И она привела меня к развалинам города и дворца.

Вот она мелькнула среди нагромождения старых камней и вдруг исчезла.

Я кинулся вперед и искал ее.

Я прыгал на камни и становился на груды сырцового кирпича. Я бежал по ступеням из базальтовых плит. Я карабкался по склонам закаменевшей земли и вбегал в огромные, наполовину обрушившиеся ворота. Я спотыкался о черепки глиняной посуды на мраморе. Я бежал мимо уступчатой мощной стены, воздвигнутой у срезанного склона холма…

Вот оно какое — город!..

Я шел через огромный, мощенный камнем двор; и каменные колонны окружали меня, словно стройные стволы деревьев.

Город был похож на море, на лес, на пустыню и на царство чудес в пустыне. Город, устроенный людьми, был подобен всему тому в этом мире, что не было устроено человеческими руками. И потому он был похож на море, на лес, на огромные пространства движущихся песков, на муравейники, на пчелиные гнезда, на логовища зверей и на птичьи гнезда.

Но город был разрушен. Значит, люди жили на земле уже давно. Уже была среди людей усталость от жизни. Но там, далеко отсюда, в моей земле, были юность и желание жить. И я узнал, что всегда среди людей будет усталость и будет желание жить. И в этом, наверное, заключено некое равенство, некое равновесие.

Я пошел вдоль стены и увидел возвышение для царского трона. И вошел во внутренний двор и увидел изображения, сделанные из дерева, золота, известковых камней и лазурита. Иные из них были сильно разрушены, иные почти целы.

Я увидел вздыбленных быков и львов, и человекобыков, и женщину-корову с человеческим лицом, с коровьими рогами и ушами, и женщину-козу. И увидел я коленопреклоненного, обнаженного героя, трехголового, с головами быка, обезьяны и льва. Он удерживал с трудом на плечах огромную каменную чашу, и это, должно быть, был свод земной. И богиня с обнаженными круглыми грудями, одетая в длинную юбку, укрощала быков и львов разъяренных.

И я все шел и шел.

И увидел много каменных полок, одну над другой. И все они были заполнены совсем небольшими плоскими плитками, сделанными из обожженной глины.

Я приблизился и взял в руки одну такую плитку. На ней какие-то непонятные знаки были прочерчены.

И вдруг я понял, что среди всех этих творений человеческих рук я забыл ту, к которой шел; забыл ту, которую искал; забыл ту, чья одежда — целый лес живой.

И как только я понял это, я упал на колени и беззвучно, без слов просил о прощении. Но я просил не так, как человек просит некий смысл; некий смысл, который он, человек, воображает себе человекоподобным. Нет, я просил ее, как живую ее; как ту, к которой я шел; как ту, которую я искал; как ту, чье платье — целый лес живой; как ту, которой я хочу овладеть, с которой я слиться хочу в наслаждении; как ту, от которой я хочу наслаждения, и которой я могу наслаждение дать.

И я знал, что без нее я не пойму этих странных знаков, прочерченных на твердой глине.

И она понимала, она простила меня. Она вложила в мое сознание слова, запечатленные в древности:

«И будет ниспровергнут Богом город, краса царства и гордость царства. Не заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем. Пастухи со стадами не будут отдыхать, и не раскинет вождь племени шатра своего. Но будут обитать звери пустыни, и домы наполнятся филинами; и страусы поселятся и косматые будут скакать. И шакалы будут выть в чертогах, и гиены — в домах веселья.

И зарастут дворцы колючими растениями, крапивою и репейником крепости и твердыни зарастут. И будет жилище шакалов, пристанище страусов. И звери пустыни встретятся с кошками и псами одичалыми. И косматые будут перекликаться один с другим…» note 1

Я не знал, как понять это; не знал, что она хочет мне сказать, зачем привела меня сюда и дала мне понять эти слова, начертанные в древности…

И тут я услышал ее голос.

Голос ее был страшен и дик и значим; был он голосом птицы и зверя, гиены, шакала и льва, и филина и обезьяны, и человеческой дочери, кричащей в восторге диком совокупления. Был веселым этот голос и был свободным в своем веселье.

И я приложил ко рту ладони и стал перекликаться с ней громко; как перекликаются в нашей земле юноши с девушками, когда веселятся, поют, играют и танцуют.

И все мое существо предалось этому перекликиванию. Я знал, что она здесь; я кричал и звал ее. Она откликалась мне, я хотел найти и взять ее. Я не двигался с места, на котором стоял, и звал ее, криком звал ее, показывая криком, как сильно тело мое и сильна моя любовь. И она откликалась, и показывала мне своим криком силу своего тела и своей любви…

— У-у!

— У-у-у!

— Ха!

— Ха-ха! У-у!

— У-у!

— Ха!

— У-у!

— У-у-у!

— У-у-у! Ю-ю!..

И глиняная табличка с надписями лежала у ног моих на земле…

И я почувствовал, что нарушаю некий запрет, но я уже не мог сдержаться.