Генри Олди - Витражи патриархов Страница 9

Ты слышишь меня, Ыраман, сын Кошоя, Меч Степей, новый упуркский владыка – я, бывший Мастер, нынешний глава Ложи, обменявший власть на власть, топчу свое самолюбие, топчу, идя к каризам, топчу, в одиночку входя в сумрак коридоров, топчу, наговаривая витраж Дороги, знакомый с юности, потому что…

Слышишь ли ты меня, Ыраман, сын Кошоя, змеиный выкормыш?!

– Имеющий четыре рода скота знает: жеребец должен быть быстр, овца должна быть тучна, вол должен быть силен, раб должен быть послушен. Послушный раб ест, что дают, спит, где положат, делает, что скажут, живет и умирает по слову хозяина. Выхолощенный жеребец становится мерином, выхолощенный бык – волом, баран – валухом, человек – евнухом. Выхолощенный духовно становится рабом. Черный ветер возьмет его душу и подарит послушание. Таков закон степей, вечный и неизменный, как скрип деревянных повозок, как дуга горизонта на зазубренных остриях легких копий, как темное слово шаманов. Таков закон, и имеющий четыре рода скота его знает.

…Верховный стиснул руками виски и хрипло выдохнул воздух, сбившийся в шершавый плотный ком.

– Но почему? Почему именно гвардия, серебряные щиты? Почему не эти, не новобранцы, мясо красных бурь?

Магистр устало повернулся к нему.

– Дворцовые интриги сделали твой ум неповоротливым, Бывший, но и тебя не тронул бы Черный ветер. Плохой из тебя выйдет раб. И из меня. И из Бродяги. Из Чужого вообще не выйдет. Мы приучены думать. Почему надо спать, где положат? Почему надо есть, что дают? Плохой раб, много ест, мало работает, задает вопросы. Солдат – хороший солдат, заметь! – вопросов не задает. Он приучен выполнять приказы, это у него в крови. Солдат силен, ест, что дают, спит, где положат, живет и умирает по слову хозяина. Отличный раб. Пройдя через Черный ветер. И замордованный земледелец – отличный раб. Пройдя через Черный ветер. И искушенный щеголь-царедворец. И правитель – из правителей вообще получаются самые лучшие рабы, кому, как не тебе, знать об этом? А школяры с тупыми копьями и полным отсутствием боевого азарта, подмастерья из каризов, мы с тобой – нас Черный ветер, может быть, и не возьмет. Зато нас тихо вырежут упурки – слишком мало думающих, еще меньше говорящих, почти никто не способен сражаться.

Верховный тяжело поднялся. Его лицо было обожжено открывшейся правдой, но осанка сохранила прежнюю гордость.

– Спасибо. Спасибо за твои слова. Завтра упурки будут под стенами. Я выведу дружины в поле, и маги Ложи сделают все, на что мы еще способны. Ты прав. Мы подонки, но рабы из нас плохие. Спасибо.

– Сядь, Бывший. До завтра далеко. Но я не остановлю тебя – выводи дружины. А Ложу свою оставь дома. Завтра на стены выйдут Мастера. Пятеро уже там. Они попробуют держать Черный Ветер. Ну а если… Тогда выйду я, хотя пределы сил моих давно ведомы мне.

Рядом со стариком бесшумно вырос Бродяга, белея и умоляюще трогая Магистра за рукав. Тот покачал головой и спокойно взял со стола пожелтевший от времени лист бумаги.

– Ты правильно понял меня, Бродяга. Да, это тот самый витраж, который ты стащил три года назад. И если Пятерых не хватит на ужас упурков, я буду договаривать витраж патриархов. И я знаю, что произойдет, если на язык не придут нужные слова. Возможно, самые простые слова…

…Ты подошел к старику, сурово глядевшему в бледное лицо Бродяги, и осторожно высвободил потертую бумагу из костлявых пальцев. Потом опустил глаза.

Соловьи на кипарисах и над озером луна, камень черный, камень… Пауза. Пол-листа исчеркано небрежными смешными рожицами – веселым человеком был безымянный патриарх – и внизу еще кусок текста. Я бродяга и трущобник… Зачеркнуто. Все забыл теперь навек ради розовой усмешки и напева одного… И совсем внизу, размашистым почерком с левым наклоном, – «пять Стихий – пять строф». Все.

Ты опустил листок на стол.

– Не торопи меня, старик. Мне кажется, я знаю этот витраж. Не спрашивай, откуда, и не торопи. До завтра.

Ровная и гладкая, выбеленная известкой угловая башня Зеленого замка круто уходила вверх, словно ножка исполинского гриба; нависающая черепичная крыша еще более усиливала сходство, и лишь там, у самого карниза, чернело едва различимое снизу окошечко, напоминавшее скорее бойницу. Из его узкой прорези хорошо были видны зубцы крепостной стены и часть равнины, мерно и неотвратимо заполнявшейся тускло отсвечивающими шишаками, щитами, гранеными копьями тяжелой конницы. Верховный сдержал свое слово. Раба из него не получилось.

Он стоял у окна, глядя вниз, не имея решимости и сил обернуться и встретить сосредоточенный напряженный взгляд Магистра. Утреннюю беседу старика с вернувшимися Мастерами он не слышал, но знал, что они не вынесли ночного ожидания и отправились навстречу упуркам, жгущим окрестные деревушки; и слышал сдавленные ругательства раненого Мастера Воды, и видел слезы в рыжих глазах Мастера Огня. Этого было достаточно, чтобы молча последовать за Магистром в башню и так же молча кивнуть Бродяге, раздобывшему где-то изогнутый боевой топор и упрямо застывшему у входа в башенные двери. Никому не доверял больше Бродяга, но любить он умел, и понимал теперь Чужой, что во всяком случае будет у него пара минут, пока любая неожиданность пройдет через Бродягу. Если пройдет.

Погрузившись в невеселые мысли, он пропустил тот момент, когда горизонт вспух гигантским шрамом и прорвался медленно текущими шеренгами низкорослых лошадок, ровно раскачивающих своих седоков, затянутых в кожаные куртки с металлическими пластинами на груди. Спину упурки не защищали – только трус поворачивается спиной к врагу.

Плохой исторический боевик. Слишком достоверный, и потому раздражающе тягучий. Ряды нелепых потных статистов, вытоптанные и загаженные лошадьми декорации, зелень, медь, охра. Дело лишь за пурпуром и кармином. Но за ними дело не станет. Уже выехал вперед широкоплечий варвар, отличающийся от соплеменников лишь высоким шлемом да трофейным гнедым иноходцем, уже выбежали вслед за ним с полдюжины косматых старцев, увешанных костяными амулетами от островерхих шапок до меховых сапог; уже прорезали напряжение равновесия их визгливые голоса, сопровождаемые одобрительным похлопыванием по коже седел всего упуркского воинства. Уже вырвался из городской дружины невысокий сухощавый всадник и, подхлестнув своего вороного, оказался на середине пока ничьей земли.

Всадник привстал на стременах, досадливым движением отбросил назад выбившуюся из-под шишака прядь волос и махнул коротким мечом в сторону степняков, обернувшись к хмурым лицам дружинников и беззвучно раскрывая рот. И в это мгновение ты проклял все традиции и обычаи, приказывающие начинать битвы эффектным жестом власть предержащих, потому что на вороном коне выхватила свой маленький меч Аль-Хиро, Звезда и дочь Звезды, хрупкая избалованная девочка с капризным изгибом губ. Ты отшатнулся от окна и увидел пустую комнату. Старика в ней не было. Он ушел. Неслышно и недавно.