Олаф Бьорн Локнит - Алая печать Страница 9

В тридцатый день третьей зимней луны, как раз под праздник Канделлоры – Зажжения Нового Огня – доверенным людям отца удалось разыскать мою мать, уже седмицу скрывавшуюся где-то в Бельверусе, и доставить ее домой. Из своего окна я видела, как во двор торопливо вкатила черная карета, запряженная четверкой лошадей, и как из нее в дом на руках перенесли кого-то, с ног до головы закутанного в черный плащ.

Матушка вернулась. Вернулась, чтобы стать пугающим призраком, заточенным в подвалах, ибо ее нельзя было оставлять без присмотра, но, если бы она снова пожелала уйти, никто бы не смог ее остановить. Поэтому госпожу замка Эрде заперли в нижних помещениях, там, где хранятся запасы на случай осады города, и размещается закрытая на семь засовов и десять замков фамильная сокровищница.

Моя мать сошла с ума.

Я всегда гордилась своей семьей. Для этого имелись веские причины. Кто, как не мои отец и мать, являются людьми, значащими в государстве почти столько же, сколько Его величество король? Кто владеет правом заседать в Королевском Совете и одобрять или не одобрять его решения? Чья личная печать может быть приравнена к королевской? Кто обладает титулами, поместьями, землями и золотом, добившись всего этого великолепия самостоятельно, без помощи влиятельных сородичей, права крови и уничтожения соперников?

Звучит немного восторженно, однако это правда. Всем этим владели мои родители – герцог Мораддин Эрде, глава Тайной службы Немедии, и его супруга Ринга, которую боялись едва ли не больше, чем ее грозного и могущественного супруга.

Я – их дочь. Баронесса Долиана Эрде. Для знакомых, друзей и близких поклонников – Дана. Дана Эрде, идеально подходящая под определение: «Молодая утонченная барышня из знатной семьи». Мне пятнадцать лет, и я обучена всему, что положено уметь и знать благородной госпоже. На мое образование не жалели денег и связей. Четыре года в Аквилонии, в закрытом пансионе при женской митрианской обители. Затем, когда мне стукнуло двенадцать, меня отправили в Офир, в Ианту. Год я провела в качестве воспитанницы при старейшем храме Иштар, год в Мессантии, в тамошней Обители Изящных Искусств. Для придания окончательного блеска выдержала год скучнейших философских лекций на многоразличные темы для узкого круга наследниц и отпрысков семей высокого происхождения.

Для полноты картины отмечу, что пребывание в Ианте привело меня в ряды почитателей Иштар. Поклонница я не особенно ревностная, но стараюсь следовать заповедям «Именем богини да правит миром любовь» и «Семья превыше всего».

В конце 1293 года я вернулась в Немедию. Дожидаться совершеннолетия, заводить полезные знакомства и готовиться блеснуть при дворе.

Подведем итоги. Я могу говорить, читать и писать на всех основных языках Материка, сиречь на аквилонском, немедийском и офирском диалектах. Вдобавок маменька обучила меня («На всякий случай», как она выразилась) воровскому жаргону Шадизара и Аренджуна. Простонародному говору Аргоса и Зингары я выучилась сама – вдруг пригодится. Я умею петь, танцевать, поддерживать изящную и умную беседу, сочинять непритязательные песенки, играть на виоле и лютне, скакать верхом, рисовать и вышивать по шелку, вести подсчеты домашних расходов и доходов, управляться с малым немедийским стилетом и засапожным ножом (папенькина забота), стрелять из лука, свежевать и готовить кролика на костре (эти науки я освоила благодаря старшему братцу), воспитанно кокетничать и даже знаю (пока только на словах), каким образом рождаются на свет дети. Короче, мне известно очень много и при этом – почти ничего. Меня вырастили для обеспеченной жизни на всем готовом. Эдакий редкий цветок, денно и нощно пребывающий под бдительной охраной садовников.

Сегодня мой хрустальный замок разбился вдребезги.

Отрядом, разыскивавшим маму, командовал Кеаран Майль. Сколько себя помню (в отличие от прочих детей, я наделена очень хорошей памятью и осознаю свое присутствие в мире годков так с трех), он всегда находился при отце. Граф Майль, тридцати с небольшим лет, рыжеватый, крепко сложенный, похожий одновременно на типичного вояку из дальнего захудалого гарнизона и книжника, десяток последних лет не выбиравшегося из библиотеки. Кеаран, Хальвис из Бритунии, Дорнод Авилек – три человека, за последние десять лет заслужившие полное доверие моего отца. Теперь осталось только двое. Хальвис умер в середине зимы от пустячной раны, полученной на обычном турнире. Просто заболел и спустя три дня скончался. Отец до сих пор ходит сам не свой, не может поверить.

Говорить с Майлем бесполезно, он мне ничего не скажет. Правила этикета запрещают мне приставать с расспросами к отцу, пока он сам не пожелает со мной говорить, однако наступили такие времена, что церемонность может пока постоять в стороне.

Возле кабинета отца я натыкаюсь на выходящего Майля. Кеаран бормочет какое-то приветствие и подозрительно быстро отводит взгляд. Он уходит, по военному печатая шаг, а я смотрю ему вслед и раздумываю, стучаться или нет. Почему-то это кажется очень важным. Решаю постучаться.

– Майль, позже!

Глуховатый, сам на себя не похожий, какой-то надорванный голос отца.

– Это не Майль. Это Дана. Можно мне войти?

Ответа не последовало, потому я отодвинула тяжеленную створку черного дерева и украдкой просочилась в кабинет. Бумаги, книги, свитки, донесения со всех концов Материка, чертежи земель, снова непонятные бумаги… В детстве мне казалось, что подлинное сердце Немедийской империи находится именно здесь, на втором этаже городского особняка семьи Эрде, в кабинете моего отца.

Тоненькое поскуливание – в углу на своей подстилке недоумевающе пыхтит огромное мохнатое чудовище, виновато повиливающее хвостом. Бриан, пес-волкодав, подарок отцу от друга, проживающего в крохотной аквилонской провинции Темра. Бриан испуган и растерян, чего с ним никогда не случалось. В толстые оконные стекла бьются капли холодного дождя пополам со снегом.

– Папа? – на мгновение мне становится жутко. Свечи в кабинете потушены, и в сумерках я различаю только смутные очертания сгорбившейся над огромным столом фигуры. – Папа, тебе нехорошо? Послать за лекарем?

– Посиди со мной, – медленно, почти по слогам произносит отец. Я теряюсь – наши родители, конечно, любили нас с братом, однако у них никогда не хватало времени, чтобы просто побыть с детьми. Мы – сами по себе, среди воспитателей, наставников, прислуги и друзей, отец и мать – в своем мире, таинственном и загадочном.

– Конечно, – я ищу, куда присесть, но нахожу только заваленный шуршащими бумагами табурет. Поскольку отец не возражает, пергаменты летят на пол.