Гарри Тёртлдав - Тьма сгущается Страница 9

Как и в большинстве куусаманских городов, Фернао чувствовал себя здесь как дома, с той лишь разницей, что не мог прочитать ни одной надписи. Он говорил по-сибиански и по-альгарвейски, по-фортвежски и на классическом каунианском, даже мог бы объясниться с валмиерцем, а вот язык ближайших соседей оставался для него до сих пор закрытой книгой!

Через пару кварталов Ильмаринен остановился.

— Здесь, — бросил он опять-таки на каунианском. И добавил: — Неплохое местечко.

Надпись над входом ни о чем не говорила Фернао, однако намалеванная на вывеске картина вызвала у него улыбку: за ломящимся от яств столом сидели семь оленей в княжеских коронах. И он шагнул в дверь вслед за своим провожатым.

В столице Валмиеры, Приекуле, официанты встречали клиентов с откровенным подобострастием; в родном городе Фернао, Сетубале, обслуга вела себя более сдержанно; здесь же официант встретил Ильмаринена как близкого родственника. А затем поприветствовал Фернао на певучем куусаманском. Он сделал довольно типичную для аборигенов ошибку — они часто принимали чародея за своего из-за характерной складки на веках и раскосых глаз. Не зря говорили, что в жилах лагоанцев течет не только альгарвейская кровь — куусаманской там тоже немалая примесь. Фернао развел руками и ответил на родном языке:

— Глубоко сожалею, но я не говорю по-вашему.

— Ах вот как. Что ж, тогда мне будет легче вас обсчитать, — вежливо ответил официант по-лагоански. Он ухмыльнулся совсем как Ильмаринен, и снова было трудно понять, шутит он или говорит всерьез.

Поданное меню оказалась все на том же невразумительном местном языке.

— Здесь три фирменных блюда, — сообщил Ильмаринен, наконец-то снизошедший до лагоанского, — лосось, баранина и северный олень. Выбирай любое — не ошибешься.

— Благодарю, лосось именно то, что надо, — ответил Фернао. — У обитателей льдов я на всю жизнь наелся разных экзотических блюд.

— Ну олень все же лучше, чем верблюд, хотя это дело вкуса, — пожал плечами Ильмаринен. — А мне баранью отбивную, пожалуйста. Меня отчего-то все кличут «старым козлом», но если я начну жрать своего почти что тезку, дьёндьёшцы обидятся. — Он жестом подозвал официанта и, сделав заказ на куусаманском, обернулся к Фернао: — Пиво тебя устроит? — Тот кивнул. Ильмаринен произнес еще пару слов, официант кивнул и бесшумно удалился.

— Не думал я, что ты готов прикрыть грудью страдающих дьёндьёшцев. Особенно теперь, когда вы на них напали, — заметил Фернао.

— Именно потому, что мы с ними воюем. Уж больно мишень легкая, — хмыкнул Ильмаринен.

Определенная логика в этом была.

Официант вернулся с большим кувшином и двумя глиняными кружками, наполнил их пивом и снова исчез.

— Вещь! — оценил напиток Фернао после первого глотка. А затем нагнулся над столом и, пристально глядя Ильмаринену в глаза, сказал: — Меня просто потрясло то, что за последнее время ни один из теоретиков Куусамо не опубликовал ни одной работы. И когда я указал на это гроссмейстеру Пиньейро, он тоже крайне удивился.

— Я знаком с Пиньейро уже сорок лет, — не сводя изучающего взгляда с Фернао, ответил Ильмаринен, — и он постоянно крайне удивляется. Даже самому себе. Так что это норма — он удивляется даже самым очевидным вещам. Но я слишком хорошо воспитан, чтобы объяснять, каким боком это связано с тобой.

— А я и не прошу, — ответил Фернао, и Ильмаринен громко расхохотался. Но после следующего глотка лагоанец предпринял еще одну попытку: — Я-то ожидал увидеть магистра Сиунтио, а не тебя.

— А это он меня послал тебя встретить. Сказал, что я грубиян на порядок выше, чем он. Разрази меня гром, если я понимаю, зачем ему это было надо. — И Ильмаринен загоготал, скаля желтые зубы.

— А ты сам с чего начал со мной хамить?

— Да все потому же. Мне-то причина не нужна, а Сиунтио она обязательна. — Глаза мага задорно блеснули, — В том-то и весь кайф!

Затем оба переключили внимание на более низменные вопросы. Лосось, поданный Фернао, был восхитительно розовым, сочился жиром и божественно благоухал. Но Фернао не смог насладиться блюдом в полной мере: его грызла мысль, что его вот-вот убедят в том, что поездка была напрасной и он ничего не узнает. А кроме того, его почти убедили, что существует нечто, о чем ему самому очень мало хотелось бы знать хоть что-либо.

— Еще пива? — спросил он Ильмаринена, разливая остатки по кружкам.

— Угу, ага, — кивнул старый чародей. — Только тебе не удастся меня напоить.

Уши Фернао вспыхнули, но он отпил глоток как ни в чем не бывало и лишь затем небрежно спросил:

— А что было бы, если бы я на тебя наплевал и попытался прорваться к Сиунтио?

Ильмаринен пожал плечами:

— Ну, кончилось бы тем, что ты оплатил бы и его ужин. Только в попытке подпоить его ты преуспел бы еще меньше: я-то наслаждаюсь вовсю, а он убежденный сторонник воздержанности. Так что ты так и так ничего не узнал бы. Он бы тебе со всей ответственностью заявил, что тут нечего копать, потому как и нет ничего. И то же самое говорю тебе я.

Фернао вспыхнул:

— Да будьте вы оба прокляты за свое вранье!

— Если уж проклятия самого Пиньейро не превратили меня в камень — а этого таки не случилось, — то о твоих мне тем более беспокоиться не стоит! И еще я тебе скажу: я не лгу. Твои собственные раскопки докажут тебе это с той же точностью, с какой исключение подтверждает правило.

— Какие раскопки? Где?

В ответ Ильмаринен лишь расхохотался и не сказал больше ни одного дельного слова.

С недавних пор Ванаи испуганно вздрагивала от каждого стука в дверь. Прихода чужих в дом боялись все — и фортвежцы, и кауниане, — и на это были веские причины. Но у Ванаи причина бояться была весомей, гораздо весомей. Майор Спинелло сдержал слово: деда больше не направляли работать на дорогах. Теперь Ванаи приходилось выполнять свою часть уговора — когда было угодно альгарвейскому офицеру. И ради дедушки она шла на это.

Больно было совсем чуть-чуть, и то лишь в первый раз. Спинелло не был груб и жесток, он даже пытался как-то отблагодарить Ванаи. Его ласки, до того как он получал что хотел, казались ей бесконечными. И никогда не зажигали ее. Девушка не испытывала ничего, даже отдаленно напоминающее желание. Уж слишком сильно она презирала того, кто ее ласкал. Терпеть насилие всегда нелегко, но она постепенно научилась.

Одно смущало: Спинелло завел омерзительный обычай демонстративно уводить ее в спальню на глазах у деда. Он даже не давал себе труда прикрыть дверь. Когда однажды Бривибас в приступе бессильной ярости попытался возмутиться, офицер, даже не остановившись, холодно бросил через плечо: