Яцек Пекара - Танец Чёрных мантий Страница 9

— Чего же это?

— Гриффо ненавидит вашего сына. Однако же, он не возражал против осуждения его к тюремному заключению, вместо того, чтобы требовать смертной казни.

— Не знаю, что хуже, — прервал меня купец.

— Хорошо. Скажем, горячая ненависть сменилась в его сердце холодной жаждой изощрённой мести. Он желал видеть врага не на виселице, а гниющим в подземелье. Страдающего не два патера[16], а целые года. Но как вы объясните то, что он забил насмерть стражника, ранившего вашего сына? Что за свой счёт доставил известного лекаря из Равенсбурга?

— Хотел вам угодить, — хмыкнул Клингбайл.

— Нет. — Я покрутил головой. — Когда узнал, что ваш сын был избит, он на самом деле был взбешён. Впрочем, формулировка «был взбешён» слишком мягкая. Он забил стражника. Абсолютно намеренно забил палкой как бешеного пса.

— Если хотите вызвать у меня жалость, не на того напали, — буркнул он.

— Не собираюсь вызывать в вас жалость. — Я пожал плечами. — Представляю вам факты.

— Продолжайте.

— Я узнал и о другом. Захарию давали больше еды, чем другим узникам. Кроме того, ежемесячно в камеру приходил лекарь. Смею думать, кто-то хотел, чтобы ваш сын страдал, но, в то же время, кто-то очень не хотел, чтобы ваш сын умер. И у меня ощущение, что это тот же самый «кто-то».

— Цель? — коротко спросил он.

— Именно, — сказал я. — Вот в чём вопрос! Что-то мне говорит, что тут нечто большее, чем простое желание наблюдать за униженным и страдающим врагом. В конце концов, он должен был считаться с тем, что вам удастся выхлопотать помилование сыну. Вы ведь писали в имперскую канцелярию, а все мы знаем, что у Пресветлого Властителя большое сердце.

Пресветлый Властитель как раз имел мало общего с помилованиями, поскольку все зависело от его министров и секретарей, представляющих документы на подпись. Тем не менее, однако, слышали о показательных проявлениях милосердия императора. Пару лет назад он даже повелел выпустить всех заключённых, осужденных за мелкие преступления. Подобный акт милосердия не коснулся бы, правда, Захария, но означал одно: Гриффо Фрагенштайн не мог быть уверен, не попадёт ли вдруг в Регенвалде письмо с имперской печатью, повелевающее освободить узника. И тогда противление императорской воле было бы невозможным. Разве что дерзкий бунтовщик захотел бы поменяться с Захарием местами и разместиться в камере нижней башни.

— Люди глупы, господин Маддердин. Не оценивайте всех по себе. Не думайте, что они руководствуются рассудком и заглядывают вперёд…

Эти слова поразительно напоминали предостережение, которое я получил перед выездом от Генриха Поммела. И, наверное, в них было немало истины. Только вот, у меня была возможность узнать Гриффо Фрагенштайна. Он был богатым купцом, известным совершением удачных и выгодных сделок. Такие люди не зарабатывают состояние, не заглядывая в будущее и не анализируя операции конкурентов. Я сказал об этом Клингбайлу.

— Трудно с вами не согласиться, господин Маддердин. Однако, я по—прежнему не понимаю, куда вы клоните.

— Гриффо нужен живой Захарий. Измученный, униженный, мало того, даже не в своём уме, но всё-таки живой. Зачем?

— Вы мне ответьте, — буркнул он раздражённо. — В конце концов, я за это плачу.

Я покачал головой.

— «И познаете истину, и истина сделает вас свободными»[17], — ответил я словами Писания, имея в виду то, что когда узнаю правду, сын Клингбайла сможет насладиться свободой. Купец понял мои слова.

— Да поможет вам Бог, — произнёс он.

— Господин Клингбайл, до сих пор я занимался вашим сыном. К счастью, пока он в безопасности и ему ничего не грозит, кроме болезни, с которой, будем надеяться, он справится. Сейчас я должен заняться кое-кем другим. Что вы знаете о сестре Гриффо?

— О Паулине? Здесь все всё знают, господин Маддердин. И, конечно, все сказали бы вам то же самое. Упрямая будто осёл, пустая как бочка из-под квашеной капусты. Пренебрегала теми, кто не мог быть ей полезен. Никого не уважала, а ноги раздвигала перед каждым, кто ей приглянулся.

— Ну, это всё я знаю, — улыбнулся я. — Как долго ваш сын с ней встречался? Он любил её?

— Любил, — ответил купец после длинной паузы. — Знал обо всём, но всё-таки любил.

— Возжелал сугубого, кто знает, может и супружества, она не согласилась, и тогда он её зарезал. А?

— Вы должны защищать моего сына или обвинять его? — он угрюмо посмотрел на меня.

— Я должен отыскать правду, — мягко напомнил я ему. — Кроме того, ведь именно в этом он признался. Не так ли?

— Признался! — фыркнул Клингбайл. — Хороший палач заставит допрашиваемого признаться даже в том, что он зелёный осёл в розовые крапинки!

— Ну, хорошо! — я рассмеялся шутке и решил, что запомню её. Но тотчас посерьёзнел: — Вашего сына не пытали. Вы же знаете… Он по собственной воле всё рассказал и сознался в убийстве.

— Нет, — купец ответил ясно и решительно. — Я никогда в это не поверю.

— Подожду, пока придёт в себя, и поговорю с ним, — сказал я. — Только не знаю, изменит ли это хоть что-нибудь. У неё были друзья? — я вернулся к Паулине. — Или наперсница сердечных тайн?

— Она не любила людей, господин Маддердин, — он покачал головой. — Я не слышал ни о ком таком. Лишь Гриффо по-настоящему был близок с ней. Разные вещи люди болтали об этой парочке…

А-а, такие дела, — пробурчал я минуту спустя. Кровосмешение было грехом и преступлением может и не повсеместным, но слышали там и тут о братьях и сёстрах, живущих как мужья с жёнами, об отцах, блудливо шалящих с дочками. Не говоря уже о греховных отношениях, связывающих кузенов, а также шашнях отчимов с падчерицами или мачех с пасынками. В некоторых случаях такие отношения карались смертью, в других хватало порки и публичного покаяния. Однако Гриффо и Паулина, раз имели общего отца, были бы заклеймены и повешены, если бы только их греховные делишки раскрылись. При условии, что кровосмешение в их случае действительно имело место, а не было лишь выдумкой завистников и клеветников.

— У них был общий отец, правда? — Он кивнул.

— А мать? Где её мать?

— Шлюха шлюху родила. — Он скривился. — Граф путешествовал с миссией Пресветлого Владыки к персидскому шаху. Год его не было, и привёз младенца. Мать будто бы умерла при родах.

— Персиянка?

— Чёрт её знает! Может и так, — добавил он, минуту подумав. — Паулина была смуглой, черноволосой, с огромными, тёмными глазами. Нравилась, поскольку у нас таких женщин мало …

— Так вы думаете, что Гриффо убил сестру из мести за то, что изменила ему с вашим сыном?