Вирджиния Бокер - Ищейка Страница 11

– Здесь придется идти по одному, – доносится его глубокий и чистый голос очень-очень издалека. – Я пойду первым, потом помогу тебе. Сможешь? – Я киваю. Как только он туда влезет, я на него нападу. – Храбрая девочка.

Он прислоняет меня к стене и заползает в дыру. Через секунду высовывается его голова и протянутые руки:

– Давай!

Хватит одного удара ногой. Можно перебить трахею. Или сломать нос. Оглушить и связать, а потом выдать стражникам. Вот мой шанс.

Я отвожу ногу для удара, примериваюсь.

Вдали слышны крики. Торопливые шаги. Сюда идут, спускаются по лестнице. Тюремная охрана поняла, что я сбежала, – сообразили, увидев нескончаемый поток крыс.

– Элизабет, быстрее!

Я колеблюсь – нога еще занесена для удара. У меня сто причин, чтобы вывести его из строя, и сто способов это сделать. А делаю почему-то то, что даже вообразить себе не могла: тянусь к нему.

Он осторожно протаскивает меня сквозь дыру, берет на руки, я сворачиваюсь там, как ребенок. Трясет невыносимо. Николас крепче меня прижимает, я роняю голову к нему на плечо и закрываю глаза – ничего не могу поделать, я очень, очень устала. Колдун несет меня по бесконечной путанице туннелей, мимо крыс, грязи, вони. Утекают часы – или мне так кажется, и мы выходим наружу под мостом через какую-то реку. Возле выхода стоит лошадь – ждет, чтобы отвезти нас к свободе. Николас снимает плащ, туго меня заворачивает и поднимает в седло. Потом садится за мной.

– Теперь все будет хорошо.

Крепко меня придерживая, посылает лошадь вперед.

Почему я его не схватила? Понятия не имею. Надеюсь только, что мне удастся сбежать, пока он еще не знает, кто я. Или эта болезнь, какой бы она ни была, убьет меня раньше, чем это сделает колдун.

А Калеб будет тосковать, когда я умру?

С этой последней мыслью я закрываю глаза.

Глава седьмая

Вокруг меня слышатся голоса, тихие, шепчущие. Но здесь темно. Хочу открыть глаза, но не получается.

– Она умирает?

Голос юношеский. Вроде бы знакомый.

– Хм… пахнет так, будто уже умерла.

Это девушка.

– Файфер! – Какой-то другой мальчик, с усталым голосом. – Дай-ка мне вон ту бутылку, Джордж.

– А что такое? Не моя вина, что у нее такой жуткий вид.

– Это да, выглядит мерзопакостно, но очень хороша без грязевой корки. – Пауза. – Что? Правда ведь.

– Отлично идет выздоровление, если учесть все обстоятельства. Тюремная горячка – ну, ей повезло, что еще жива.

– Повезло, что ты здесь оказался и можешь ей помочь. Никто другой близко подойти не захотел бы. Честное слово, не знаю, как ты выдерживаешь.

– Раз уж тебе не дает покоя эта вонь, то тебе ее и отмывать.

– Ой.

На этот раз мне удается открыть глаза. Минуту они ничего не видят, все расплывается. Я таращусь в потолок, усердно моргая. И постепенно зрение приходит в норму. Беленая штукатурка, изображенные на ней темно-зеленые лозы, мелкие листья и завитушки сбегают по белой стене. Висит на цепи железная люстра, в ней много свечей, но ни одна не горит. В полумраке прослеживаю одну из лоз вниз по стене – она вьется вокруг окна, закрытого зелеными бархатными шторами. Они тесно сдвинуты, ни лучика света.

Тогда откуда тут свет?

Я поворачиваю голову в другую сторону и вижу: одинокая свеча на пустом столе, тихо трепещет пламя. Смотрю на поднимающийся вверх узенький столбик дыма. Глаза снова начинают закрываться, и тут до меня доходит, что я в каком-то незнакомом месте.

Резко вскакиваю и слегка вздрагиваю, увидев, что я не одна. На стуле в изножье кровати сидит Джордж, шут короля. Наверное, это его голос показался мне знакомым.

Ноги закинуты на табурет, накрыт одеялом до подбородка. И сладко спит. Не успев подумать, я вылезаю из постели. К нему ли или от него, прочь, не знаю, но ноги слабее, чем надеялась, и я падаю на пол.

– Куда-то собралась? – спрашивает он вполголоса, глядя на меня одним полуоткрытым глазом.

– Да. То есть нет. Не знаю. – Кое-как встаю на колени, запахиваясь в одеяло. – Что ты тут делаешь?

– А, да. Древний и вечный вопрос. – Он возводит очи горе. – Теологи давно сошлись во мнении, что время, которое мы проводим на земле, является…

– Не про то! – обрезаю его я, и он смеется. – Я хотела спросить: ты всегда спишь в изножьях чужих кроватей?

– Успокойся. – Он садится, опускает ноги на пол. Темные волосы торчат во все стороны, от этого он кажется моложе. – Джон сказал, что ты скоро проснешься – не хотел, чтобы ты очнулась одна… ну, там, незнакомое место, всякое такое.

– Где я?

– В доме Николаса. Он тебя принес сюда после… ну сама знаешь. – Он качает головой. – А ты не стремишься облегчать людям жизнь.

Николас! Я в доме Николаса Пирвила. Тут же вспоминаю все происшедшее. Арест, потом меня бросили во Флит. Приходил Калеб, обещал вернуться и не вернулся. Потом появился Николас, искал меня. Принес сюда. Постой-ка!

– Ты шут, – говорю я. – Шут Малькольма. Что ты делаешь в доме Николаса Пирвила?

Джордж встает и потягивается.

– Ты куда?

– За Николасом.

– Что-о? Нет, не то: зачем?

Джордж бросает на меня взгляд, который невозможно понять.

– Он просто хочет с тобой поговорить. Просил меня сообщить, когда ты проснешься. – Он подходит ко мне и протягивает руку. Я после некоторого колебания цепляюсь за нее, и он поднимает меня с пола. – Он все тебе объяснит, а я прямо сейчас вернусь.

Дверь за ним закрывается с едва слышным тихим стуком.

Я расхаживаю по комнате, стараясь совладать с нервами. Я в доме одного из самых опасных преступников Энглии, и он хочет всего-навсего со мной поговорить? Ладно.

Скажи Джордж, что Николас хочет привязать меня к стулу и бить, пока глаза не вылезут из орбит, я бы поверила. Облить водой и выставить на мороз, пока не замерзну до смерти? Запросто. Поливать расплавленным свинцом. Дробить колени, давить пальцы в тисках, отпиливать руки-ноги… возможностей – море! Но разговор казался мне наименее вероятным развитием событий.

И того хуже: вдруг он подвергнет меня чарам? Сейчас он явится, как пришел тогда ко мне в камеру. Двоясь и троясь, окружая, подавляя мощью. Я никогда такой магии не видела. Даже не знала, что она возможна. Меня слегка лихорадит. Потому что, как ни противно мне это признавать, его магия меня пугает.

И он меня пугает.

Я сажусь на кровать. Оглядываюсь. За стулом, где спал Джордж, камин. Пламя пылает не во всю мощь, но достаточно тепло. На деревянном полу мягкий ковер. Кровать большая и мягкая, простыни чистые, пахнут лавандой. И я, как до меня только что доходит, тоже. Грязное платье убрали, заменили простой полотняной рубашкой. Я соображаю, что сколько бы я тут ни пробыла и чего бы ни хотел от меня Николас Пирвил, плохо со мной не обращаются.

Пока что.

Я не знаю, что мне делать. Бежать не могу, спрятаться тоже. Инстинктивная реакция – драться, но этого тоже не могу. Не выдав себя – никак. Понятия не имею, что им известно обо мне, не знаю даже, что они от меня хотят. Но если я намерена отсюда выбраться, надо бы узнать и то, и другое.

В дверь тихонько стучат, и я не успеваю ответить, как в комнату входит Николас, а Джордж следует за ним. Николас встрепан со сна и выглядит даже старше, чем мне помнится. На нем темно-синий халат, туго перетянутый поясом. Поглядев на меня, Николас коротко кивает. Он такой тощий, что видны жилы на шее, остро торчат скулы.

– Как себя чувствуешь?

– Отлично.

Это правда. Может быть, еще слаба, и грудь болит на вдохе. И мучает жажда. Да, поесть бы тоже не мешало. Но в остальном – все отлично.

Николас улыбается, будто прочитав мои мысли.

– За это спасибо Джону, – говорит он. – У него дар. – Чуть застонав, он садится на стул, а Джордж нависает сверху, будто готовясь защищать его. – Так вот, Элизабет, ты хочешь знать, почему ты здесь.

Это не вопрос, а утверждение. Я киваю. Николас начинает говорить, но тут раздается осторожный стук. Джордж идет открывать и впускает молодого человека с двумя оловянными кубками. Они слегка дымятся, в воздухе – белые колечки тумана. Один кубок юноша отдает Николасу, и тот благодарно его принимает, потом идет ко мне, протягивая второй.

– Элизабет, это Джон Рейли, наш знахарь, – говорит Николас.

Знахарь? Я кривлюсь, не могу сдержаться. Почти всегда знахарь – это просто синоним слова «колдун». Рейли протягивает мне кубок, но я не спешу его принять.

– Это дягиль и дурнишник, – говорит он.

Я пожимаю плечами. Если трава не смертельный яд, я ее не знаю.

– Просто очиститель крови. И еще кое-что для желудка. – Пауза. – Ну, накрошил еще немножко огурца от лихорадки, кровохлебки и вяза – от кашля. Овса – от сыпи. И полыни, потому что у тебя блохи. Пара капель мака, чтобы снять напряжение. Но это уже точно все, клянусь.

И он улыбается. Улыбка хорошая, теплая, дружелюбная. Не так улыбался бы человек, желающий напоить меня ядом и смотреть, как я падаю на ковер, пуская ртом пену и извиваясь в судорогах медленной и мучительной смерти. И все же когда он снова протягивает мне кубок, я его не беру.