Выше звезд и другие истории - Ле Гуин Урсула Страница 12

– Я у него единственный пациент, с которым он применяет «Усилитель», – он мне сам говорил. Сказал, он его еще дорабатывает.

– Значит, у него действительно исследовательские цели. Эксперимент. Отлично. Ну что, попробуем вам помочь. Правда, на оформление документов уйдет неделя, если не больше.

На лице клиента отобразилось отчаяние.

– Надеюсь, мистер Орр, за эту неделю вы меня во сне не сотрете с лица земли?

Ей показалось, что в ее голосе слышно шуршание хитина и хруст жвал.

– По своей воле – ни за что, – ответил он с благодарностью… ой, нет, это не благодарность – это симпатия. Черт, она ему понравилась! Несчастный шизик на таблетках – оно и понятно, что понравилась. А он – ей. Она протянула смуглую руку, он подал ей свою, белую; блин, совсем как на том дурацком значке, который у матери валялся на дне коробки с иголками, – что-то там «СКННД» или «СККНД»[6], мать в середине прошлого века была членом, – черная рука пожимает белую. Ужас!

5

Когда устранили великое дао, появились «человеколюбие» и «справедливость»[7].

С улыбкой на губах Уильям Хейбер поднялся по ступеням Орегонского онейрологического института, открыл высокую дверь из поляризованного стекла и нырнул в сухой кондиционированный воздух. Несмотря на 24 марта по календарю, на улице уже была сущая баня, зато внутри института царила прохлада, спокойствие и чистота. Мраморный пол, респектабельная мебель, отделанная матовым хромом стойка регистратуры, за ней – налакированная сотрудница.

– Доброе утро, доктор Хейбер!

В фойе он столкнулся с Этвудом. Тот шел из исследовательского крыла, взъерошенный, с красными глазами: всю ночь просидел над энцефалограммами. В принципе, такую работу сейчас делали компьютеры, но бывали ситуации, когда требовался незапрограммированный мозг.

– Здравствуйте, шеф, – бросил Этвуд.

А перед дверью в его кабинет мисс Крауч прощебетала:

– Доброе утро, доктор!

Хорошо, что в прошлом году, когда его назначили директором института, он взял Пенни Крауч с собой. Она умная и преданная, а человеку во главе большого и сложного исследовательского института умная и преданная женщина в приемной просто необходима.

Он проследовал в святая святых.

Бросив портфель и папки на диван, он потянулся и, как всегда, когда заходил в кабинет, подошел к окну. Большое угловое окно выходило на северо-восток и захватывало значительный кусок пространства: совсем рядом, у подножия холмов, излучину стянутого мостами Уилламетта, по его берегам – бессчетные городские башни, чьи высоченные шпили в весенней дымке казались молочными, убегающие вдаль пригороды, за последними пределами которых вставали предгорья, и горы. Худ, огромная, но как бы отстраненная, окутавшая свою вершину тучами; дальше к северу – похожая на коренной зуб Адамс; и, наконец, – четкий конус вулкана Сент-Хеленс, из-за длинных серых склонов которого, словно малыш из-за материной юбки, выглядывал совсем уж на севере маленький лысый купол Рейнира.

Воодушевляющий вид. Хейбера он всегда воодушевлял. Кроме того, после недели непрерывных дождей стрелка барометра пошла вверх и над речным туманом выглянуло солнце. Прекрасно зная по сотням записей ЭЭГ, как атмосферное давление связано с тяжестью на душе, он почти осязаемо чувствовал, как его настроение и самочувствие вместе с потоками яркого света и сухого ветра воспаряют к облакам. «Вот-вот, так держать, еще поработать над климатом», – пронеслось у него в голове – быстро, почти украдкой. В его сознании параллельными потоками развивалось несколько идей, но это соображение ни к одному из них не относилось. Оно промелькнуло и тут же упало в картотеку долгосрочной памяти, а доктор тем временем включил настольный диктофон и начал надиктовывать одно из многочисленных писем, которые приходится сочинять руководителю научно-исследовательского института, тесно связанного с госструктурами. Работа, конечно, неблагодарная, но кому-то надо ее делать – кому, как не ему? Хейбер не возмущался, хотя из-за нее выкроить время на науку почти не удавалось. Теперь он проводил в лабораториях не больше пяти-шести часов в неделю, а пациент у него остался только один, хотя, конечно, он консультировал еще нескольких.

И все-таки один пациент остался. Он же психиатр, в конце концов. Онейрологией, снами он занялся как раз затем, чтобы лечить. Отвлеченное знание, наука ради науки его не интересовали: какой смысл что-то изучать, если потом не применять в терапии? Лакмусовой бумажкой всегда была практика. У него обязательно должен быть один собственный пациент, чтобы не забывать о самом главном долге, чтобы не терять связь с жизненной стороной исследований, напоминать себе о том, какая у людей с нарушенной психикой структура личности. В мире нет ничего важного, кроме людей. Человек полностью определяется тем, какое влияние он оказывает на других и какие взаимоотношения выстраивает; мораль имеет смысл, только если понимать ее как добро, которое делаешь другим, как исполнение своей функции в социально-политическом целом.

Его нынешний пациент, Орр, должен был прийти в четыре: от идеи ночных сеансов они отказались. Кроме того, напомнила за обедом мисс Крауч, на сегодняшнем приеме будет присутствовать инспектор из ЗОС – проверять, нет ли в работе «Усилителя» чего противозаконного, аморального, небезопасного, негуманного, не того, не сего. Вечно государство нос сует.

Такую цену приходится платить за успех и сопутствующие ему известность, интерес публики, профессиональную зависть, ревность коллег. Будь он до сих пор простой исследователь, который что-то там ковыряется в онейрологической лаборатории Портлендского университета и принимает в убогой комнатушке в Уилламеттской восточной башне, никто бы и не услышал про «Усилитель», пока Хейбер сам бы его не показал, и можно было бы спокойно довести аппарат до ума и отточить алгоритмы. Но нет: предстоит заниматься самым деликатным, самым интимным делом – проводить с нездоровым человеком психотерапевтический сеанс, – а ему подсылают юриста, который половину не поймет, а другую половину переврет.

Юрист прибыл в три сорок пять, и Хейбер выскочил в приемную, чтобы поздороваться с ним – как выяснилось, с ней – и сразу произвести теплое, располагающее впечатление. Лучше дать понять, что ты не боишься, готов помогать и вообще приятный человек. Многие при появлении государственных инспекторов не скрывают раздражения – такие врачи редко получают гранты.

Правда, с этой адвокатшей излучать тепло и расположение было нелегко. Она вся щелкала и клацала. Массивная латунная защелка на сумочке, тяжелая, погромыхивающая бижутерия из меди и латуни, туфли с толстыми набойками, огромное серебряное кольцо с чудовищно уродливой африканской маской, резкий голос, нахмуренные брови: щелк, бряк, хрясь… Через десять секунд Хейбер заподозрил, что все это, как подсказывало кольцо, одна большая маска: много шума и ярости, а уверенности в себе мало. Впрочем, ему-то какое дело. Все равно он под эту маску никогда не заглянет, и что там за женщина, не имеет значения – лишь бы произвести сейчас на юриста мисс Лелаш хорошее впечатление.

Беседа вышла пусть и не очень дружеской, но и не враждебной. Адвокатша попалась знающая, с опытом подобной работы и тщательно подготовилась. Знала, о чем спрашивать и как слушать.

– Этот ваш пациент, Джордж Орр, – сказала она, – не наркоман, верно? Вы с ним работаете три недели, какой у него диагноз? Психоз, расстройство?

– Расстройство – как его трактуют в Департаменте здравоохранения. Серьезное расстройство с элементами искусственной картины мира. Но на выбранный курс лечения реагирует хорошо.

У нее был карманный диктофон, который все записывал. Каждые пять секунд, как положено по закону, он делал «пик».