Стивен Эриксон - Память льда. Том 1 Страница 15

И чуть не завопил.

Над ним высилась человекоподобная фигура, размером в пятнадцать человеческих ростов, если не больше, головой она практически доставала до купола пещеры. Тёмная глиняная плоть, усыпанная нешлифованными алмазами, блеснула, когда великан шевельнулся. Он будто не обращал на Быстрого Бена внимания, но чародей понимал, что именно это создание спасло его от гнева Увечного бога. Руки великана были подняты к своду, исчезали, сливались с мутным, красноватым потолком. Огромные туско-белые арки мерцали наверху, расположенные через равные промежутки, словно рёбра. Руки держали или, возможно, врастали в два таких ребра.

Вдалеке за великаном, примерно в тысяче шагов, виднелось ещё одно такое чудище с поднятыми руками.

Быстрый Бен обернулся, посмотрел в противоположном направлении. Другие прислужники – чародей разглядел ещё четверых, может, пятерых на протяжении громадной пещеры – тоже тянулись к потолку. Пещера оказалась на деле огромным тоннелем, который изгибался вдалеке.

Выходит, я и вправду внутри Огни, Спящей Богини. На живом Пути. Плоть. И кости. И эти… прислужники…

– Благодарю тебя! – обратился маг к возвышавшемуся над ним великану.

Приплюснутая, бесформенная голова склонилась. Алмазные глаза блеснули, словно падающие звёзды.

– Помоги нам.

Голос был детским, и в нём звучало отчаяние.

Быстрый Бен разинул рот. Помочь?

– Она слабеет, – простонал великан. – Мама слабеет. Мы умираем. Помоги нам.

– Как?

– Помоги нам, пожалуйста.

– Я… я не знаю как.

– Помоги.

Быстрый Бен с трудом поднялся на ноги. Теперь он заметил, что глиняная плоть таяла, текла влажными струйками по толстым рукам. Алмазы вываливались. Увечный бог убивает их, отравляя плоть Огни. Мысли чародея понеслись вскачь.

– Прислужник, дитя Огни! Сколько времени? Пока не будет поздно?

– Мало, – ответил великан. – Скоро. Совсем скоро.

Быстрого Бена охватила паника.

– Как скоро? Ты не можешь сказать точнее? Мне нужно знать, с чем можно работать, друг. Попытайся, пожалуйста!

– Очень скоро. Десятки. Десятки лет, не больше. Совсем скоро. Помоги нам.

Волшебник вздохнул. Для этих сил века, судя по всему, казались днями. Но даже в этом случае просьба прислужника была невообразимой. И опасной. Что случится, если Огнь умрёт? Храни нас Беру, не хотелось бы это узнать. Ладно, теперь это и моя война. Он огляделся, посмотрел на глинистую, влажную землю вокруг, напряг чародейские чувства. И быстро нашёл свой маячок.

– Прислужник! Я оставлю здесь кое-что, чтобы потом снова найти тебя. Я найду помощь – обещаю – и вернусь к тебе…

– Не ко мне, – отозвался великан. – Я умру. Придёт другой. Наверное. – Огромные руки прислужника стали совсем тонкими, почти вся алмазная броня отвалилась. – Теперь я умру. – Он начал оседать. Красноватое пятно на потолке растеклось на рёбра, на них появились трещины.

– Я найду ответ, – прошептал Быстрый Бен. – Клянусь.

Маг взмахнул рукой, и открылись врата Пути. Не оглядываясь – зная, что увиденное разобьёт ему сердце, – он шагнул в портал. И исчез.

…Кто-то решительно тряс его за плечи. Быстрый Бен открыл глаза.

– Будь ты проклят, маг! – прошипела Хватка. – Уже почти рассвело – нам нужно улетать.

Чародей со стоном вытянул затекшие ноги, морщась при каждом движении, а затем позволил капралу поднять себя.

– Ты его забрал? – требовательно спросила она, помогая доковылять до кворла. Хватке приходилось почти нести мага на себе.

– Кого?

– Ну, камешек.

– Нет. У нас проблемы, Хватка…

– У нас всегда проблемы…

– Нет, я имею в виду всех нас. – Он остановился как вкопанный, пристально посмотрел на неё. – Всех нас.

Выражение лица Бена потрясло её.

– Ясно. Но вот прямо сейчас нам надо лететь.

– Точно. Лучше привяжи меня к седлу – я наверняка усну.

Они подошли к кворлу. Морант в переднем хитиновом седле повернул к ним глухой шлем, но ничего не сказал.

– Ох, Королева грёз, – пробормотала Хватка, затягивая на ногах Быстрого Бена кожаные ремни. – Я тебя никогда таким напуганным не видела, чародей. Чуть ледышками не обмочилась.

Это были последние слова той ночи, которые запомнил Быстрый Бен, но их он запомнил хорошо.

Ганос Паран чувствовал, что тонет. Но не в воде – во тьме. Он потерялся, бился в панике, погружался в некое неведомое, непостижимое пространство. Стоило прикрыть глаза, голова начинала кружиться, кишки сжимались в твёрдый узел, словно он вновь стал ребёнком – напуганным, непонимающим. Душа его корчилась от боли.

Капитан пошёл прочь от баррикады в Разделе, где последние на сегодня торговцы всё ещё проходили через строй малазанских солдат, охранников и клерков. В полном соответствии с приказами Дуджека Паран устроил лагерь в узкой горловине перевала. Пошлины и обыски фургонов принесли заметный улов, хотя, как только вести об этом распространились, поступления стали уменьшаться. Нужно было поддерживать хрупкий баланс: сохранять такой уровень пошлин, какой могли переварить торговцы, и пропускать ровно столько контрабанды, чтобы совсем не придушить торговлю между Крепью и Даруджистаном. Пока что Паран с этим справлялся, пусть и с трудом. Впрочем, это была наименьшая из трудностей, с которыми он столкнулся.

С самого возвращения из Даруджистана капитан чувствовал, что его несёт по течению, бросает туда-сюда по воле хаотического превращения, которое происходило с Дуджеком и его отверженной армией. Малазанский якорь отрезали. Линии снабжения рассыпались. Нагрузка на офицерский корпус выросла стократно. Почти десять тысяч солдат вокруг испытывали детскую потребность в утешении и ободрении.

А этого Паран дать им не мог. Его собственное смятение только возросло. В его жилах текли ручейки крови Пса. Обрывочные воспоминания – редко его собственные – и странные, потусторонние видения наполняли сны по ночам. Бесконечные проблемы снабжения и логистики, которые ему приходилось решать, удушливые задачи командования – всё это снова и снова прорывалось через прилив физической боли, которая терзала теперь Парана.

Он уже много недель чувствовал себя больным и даже подозревал, что стало источником этой хвори. Кровь Пса Тени. Зверя, который ринулся в царство самой Тьмы… хотя откуда мне знать? Эмоции на гребне этой волны… скорее детские. Детские…

Паран в который раз отбросил эту мысль, зная наперёд, что вскоре она вернётся, – и боль в животе снова вспыхнула, – и, бросив последний взгляд туда, где стоял в дозоре Тротц, он продолжил карабкаться вверх по склону.

Боль изменила Парана – он сам это понимал, мог представить себе как образ, сцену удивительную и горькую. Чувствовал, будто сама его душа превратилась в нечто жалкое – в грязную помоечную крысу, которую накрыл камнепад, крысу, которая извивалась, заползала в любую щель, отчаянно надеясь найти место, где давление – огромный, подвижный вес камней – ослабнет. Найти место, где можно будет вздохнуть. Столько боли вокруг, камни, острые камни усаживаются, всё ещё усаживаются, щели становятся уже, исчезают… тьма поднимается, словно вода…

Все победы, одержанные в Даруджистане, казались теперь Парану пустыми. Спасение города, жизней Скворца и его солдат, разрушение планов Ласиин, все эти достижения одно за другим обращались в пыль в мыслях капитана.

Он был уже не тот, что прежде, и это новое рождение было ему не по нраву.

Боль высасывала из мира свет. Боль корёжила. Превращала его собственные плоть и кости в чужой и чуждый дом, из которого, казалось, нет выхода.

Звериная кровь… она шепчет о свободе. Шепчет, что можно вырваться – из плоти, но не из тьмы. Нет. Выход там, куда ушёл Пёс, глубоко в сердце проклятого меча Аномандра Рейка – в тайном сердце Драгнипура.

Он чуть не выругался вслух, взбираясь по тропе на гору над Разделом. Дневной свет уже начал меркнуть. Волнующий травы ветер улёгся, его хриплый голос стал теперь едва слышным шёпотом.

Шёпот крови был лишь одним из множества, и все добивались внимания, все предлагали свои противоречивые советы – несовместимые пути спасения. Но для них спасение – всегда бегство. Несчастная крыса больше ни о чём не может думать… а камни усаживаются… оседают.

Отчуждение. Всё, что я вижу вокруг… кажется чужими воспоминаниями. Трава на низких холмах, выступы горной породы на вершинах, а когда солнце садится и ветер стихает, пот на моём лице высыхает, и приходит тьма – и я пью её воздух, словно целительную воду. О, боги, что это значит?

Смятение не ослабевало. Я сбежал из мира этого меча, но чувствую на себе его цепи, они натягиваются, сжимают всё сильнее. И в этом давлении – ожидание. Когда сдашься, когда покоришься? И ожидание перерастёт… во что? Перерастёт во что?