Стивен Эриксон - Память льда. Том 1 Страница 17

Женщина нахмурилась, развернулась к Парану.

– Стража смени…

– Я слышал, Дэторан. «Мостожогам» собрать обмундирование и ждать на плацу.

– До выступления ещё колокол с половиной…

– Мне это известно, солдат.

– Так точно. Слушаюсь, сэр.

Женщина трусцой устремилась прочь. Скворец вздохнул.

– Что до этого предложения…

– Моим учителем был напанец, – сказал Паран. – Никогда ещё не встречал напанца, который бы знал, что такое уважение, Дэторан тут не исключение. Также я знаю, – добавил он, – что Дэторан не исключение и в том, что касается «мостожогов».

– Похоже, этот напанец неплохо тебя обучил, – пробормотал Скворец.

Паран нахмурился.

– Что вы имеете в виду?

– Неуважению к субординации, капитан. Ты только что перебил своего командира.

– Ох, виноват. Всё время забываю, что вы уже не сержант.

– Я тоже, поэтому нужно, чтобы такие люди, как ты, мне напоминали. – Старый солдат обернулся к Молотку. – Запомни, что я сказал, целитель.

– Так точно.

Скворец ещё раз взглянул на Парана.

– Спешка, а потом ожидание, – хорошее решение, капитан. Солдаты обожают томиться от безделья.

Паран посмотрел вслед Скворцу, который направился в сторону ворот, а затем сказал Молотку:

– Этот ваш частный разговор с командиром. Целитель, я должен что-то знать?

Молоток сонно моргнул.

– Никак нет, сэр.

– Хорошо. Можешь возвращаться в свой взвод.

– Так точно.

Оставшись в одиночестве, Паран вздохнул. Тридцать восемь злых, обиженных ветеранов, которых уже дважды предали. Я никак не был связан с предательством при осаде Крепи, и Ласиин объявила меня вне закона вместе с ними. Ни то ни другое нельзя повесить мне на шею, но они всё равно это делают.

Он потёр глаза. Сна Паран теперь… опасался. Ночь за ночью, с самого перелёта из Даруджистана… боль и сны, нет, кошмары. Ох, нижние боги… В ночные часы он извивался под одеялом, кровь мчала по жилам, в животе бурлила кислота, а когда сознание наконец ускользало, приходили сны – прерывистые, дёрганые, где он всегда бежал. Бегу часами напролёт. А затем тону.

Это кровь Пса бежит в моих жилах со всей своей мощью. Больше нечему.

Паран снова и снова убеждал себя, что кровь Пса стала причиной его паранойи. Эта мысль вызывала только кривую усмешку. Враньё. То, чего я боюсь, вполне реально. Хуже – невыносимое чувство потери… неспособность доверять – никому. Без этого – чего мне ждать в жизни? Только одиночества, то есть ничего ценного. А теперь все эти голоса… шепчут, зовут, подбивают. Спастись. Сбежать.

Он встряхнулся, сплюнул, чтобы избавиться от кисловатого привкуса во рту. Думай о той, другой сцене. Одинокой. Невразумительной. Помнишь, Паран? Голос, который ты тогда услышал. Это был голос Рваной Снасти – ты тогда в этом не сомневался, почему же усомнился теперь? Она жива. Где-то, как-то, но чародейка жива…

А-а-а, больно! Ребёнок кричит во тьме, Пёс воет от горя. Душа, распятая на сердце раны… а я себя вообразил одиноким! О, боги, лучше бы так!

Скворец вошёл в сторожку, прикрыл за собой дверь и шагнул к столу писца. Опёрся на столешницу, вытянув больную ногу. Он вздохнул, глубоко, долго, словно распуская один за другим тысячи узлов на бесконечной верёвке, а когда вздох окончился, Скворец понял, что дрожит.

В следующий миг дверь отворилась. Выпрямляясь, Скворец хмуро покосился на Молотка.

– Я думал, капитан объявил общий сбор, целитель…

– Паран в состоянии ещё худшем, чем вы, сэр.

– Мы же об этом говорили. Береги парня… или ты передумал, Молоток?

– Да нет же! Я чуть коснулся его – и мой Путь Дэнул отбросило, командир.

Только теперь Скворец заметил восковую бледность на круглом лице целителя.

– Отбросило?

– Да. Такого никогда раньше не бывало. Капитан болен.

– Опухоль? Рак? Говори конкретно, чтоб тебя!

– Ничего такого, сэр. Пока что – но будут и опухоли. Он дыру проел в собственном животе. Это всё из-за того, что он держит внутри. Мне так кажется. Но это не всё – нам нужен Быстрый Бен. Через Парана чары проходят, словно корни дурмана.

– Опонны…

– Нет, Близнецы давно ушли. По пути в Даруджистан… что-то случилось с Параном. Даже не что-то. Много чего. Как бы там ни было, он борется с этими чарами, и это его убивает. Но тут я могу ошибаться, сэр. Нам нужен Быстрый Бен…

– Я тебя услышал. Приставь его к делу, когда вернёмся в Крепь. Только скажи, чтоб действовал тихо. Не стоит лишний раз беспокоить капитана, ему и так непросто.

Молоток нахмурился сильнее.

– Сэр, я о том… Он вообще в силах принять командование над «Мостожогами»?

– Ты меня спрашиваешь? Если хочешь поговорить с Дуджеком о своих сомнениях, твоё право, целитель. Если думаешь, что Паран не справится… ты так думаешь, Молоток?

Тот помолчал, затем вздохнул.

– Да нет, наверное. Он такой же упрямый, как ты… сэр. Худов дух, вы вообще уверены, что не родственники?

– Это наверняка, – отрезал Скворец. – Да средняя полковая псина имеет родословную более благородную и чистую, чем я. Пока оставим всё как есть. Поговори с Беном и Штырём. Выясните, что сможете, про эти тайные чары – если боги опять потянули Парана за ниточки, я хочу знать, кто, а потом уж подумаем зачем.

Молоток сощурился, пристально посмотрел на командира.

– Сэр, во что мы ввязываемся?

– Сам не уверен, целитель, – поморщившись, признался Скворец. Он с ворчанием перенёс вес с больной ноги на здоровую. – Если Опоннова удача будет с нами, мне даже меч обнажать не придётся – командирам же обычно это не нужно, да?

– Если бы вы мне дали время, сэр…

– Потом, Молоток. Позже. Сейчас мне нужно обдумать переговоры. Бруд со своей армией подошёл к Крепи.

– Ясно.

– А капитан твой уже небось гадает, какого Худа и куда ты запропастился. Выметайся отсюда, Молоток. Увидимся после переговоров.

– Слушаюсь, сэр.

Глава третья

Дуджек Однорукий и его армия ждали прибытия Каладана Бруда с союзниками: беспощадными тисте анди, баргастами с дальнего севера, десятком отрядов наёмников и равнинными кочевниками-рхиви. Две силы встретились на ещё не забывшем бойни поле под стенами Крепи. Встретились не для сражения, но для того, чтобы выковать из горечи и ран истории – мир. Ни сам Дуджек, ни даже Бруд – да и никто другой среди легендарных героев, собравшихся там, – не предвидел, с какой силой столкнутся там – не мечи, миры…

Пологие выступы исполосовали склоны холмов в лиге к северу от Крепи: ещё свежие шрамы того периода, когда город попытался поглотить степи на границе с равниной Рхиви. С незапамятных времён эти холмы считались у рхиви священными. Фермеры Крепи заплатили за свою дерзость кровью.

Однако земля исцелялась медленно; лишь несколько древних менгиров, каменных кругов и гробниц с плоской крышей остались нетронутыми. Камни и валуны теперь были свалены в бессмысленные каирны[1] рядом с террасами, на которых прежде сеяли маис. Всё священное, что было в этих холмах, осталось лишь в мыслях рхиви.

Тем, во что веруем, мы становимся на самом деле.

Мхиби натянула шкуру антилопы на тонкие, костлявые плечи. Новый рисунок боли пролёг этим утром по её телу – свидетельство того, что ребёнок высосал из неё ещё больше сил миновавшей ночью. Старуха говорила себе, что не чувствует обиды – эту нужду нельзя было отбросить, да и мало что было в этом ребёнке естественного. Могучие, бессердечные духи и слепые заклятья сплелись, чтобы выпустить в мир нечто новое, небывалое.

А времени оставалось мало, совсем мало.

Тёмные глаза Мхиби заблестели среди морщин, когда она взглянула на дочь, возившуюся на одной из террас. Материнский инстинкт не ослабевал. Нелепо было проклинать его, гневаться на оковы любви, родившиеся от разделения плоти. Несмотря на все пороки матери, на все нечеловеческие потребности дочери, Мхиби не могла – не хотела – плести сеть ненависти.

Тем не менее увядание тела ослабило дары сердца, за которые она так отчаянно цеплялась. Едва ли сезон тому Мхиби была молодой женщиной, ещё незамужней. Она была горда, не желала принимать полувенки из травы, которые многие юноши оставляли у входа в её шатёр – она ещё не была готова вплести их в собственный венок и, таким образом, вступить в брак.

Рхиви были больным народом – как можно было думать о муже, о семье, когда вокруг бушевала бесконечная, разрушительная война? Она не была слепой, как иные сёстры; она не желала исполнять «благословлённый духами» долг и рожать сыновей, которые лягут в землю под Плугом Жнеца. Её мать читала по костям и владела даром памяти всего народа: знала историю каждого рода до самой Слезы Умирающего Духа. А отец её держал Копьё Войны, сначала против клана Белолицых баргастов, а затем против Малазанской империи.