Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов Страница 21

– Взгляни на нее. Не как монах. Она… была красивая, очень красивая. Сеехийки считаются исключительно красивыми женщинами. Некоторые мужчины готовы много заплатить за такую наложницу. Проклятие, ты раздаешь хлеб и суп женщинам, зарабатывающим на жизнь передком, а миг назад ты читал знаки, которые у нее без малого между ногами, а потому можешь теперь не краснеть. Я готов поспорить, что именно затем их и не выжгли железом. Не хотели портить кожу. – Вор скрипнул зубами. – Сучья лапа! Домах прав. Нельзя оставлять ее здесь, потому что к утру может стать известно, что в порту – сеехийская девушка, а посчитай ее родственники, что Камана имеет с похищением нечто общее… Мы заберем ее в монастырь, приор сообщит Совету. Пусть проведут расследование, какой из капитанов настолько глуп, чтобы рисковать сеехийской родовой местью.

Интерлюдия

Ехали молча. Уже много часов они ехали молча, и тишины этой никто не собирался прерывать. Ему это не мешало. Он помнил… сцены. Костер, котелок с булькающим варевом, ни запаха ни вкуса которого он не ощущал, тянущий от земли холод, подрагивание ладони, машинально оглаживающей рукояти мечей. Он помнил мужчин, заступивших им путь на лесной тропинке. Четверых. Их главарь ухмылялся, потрясая топором, а потом – посмотрел ему в глаза, и отвел взгляд, и вдруг отступил в кусты, освобождая путь.

Странствовали они неторопливо, не спеша, а тишина вокруг них наливалась, словно густеющая смола. Малышка Канна поглядывала на него из-под челки черных волос, Йатех чувствовал это, порой перехватывал ее взгляд, в котором ничего не мог прочесть: ни злости, ни гнева, ни печали. Тот оставался абсолютно… равнодушным.

На второй день они разбили лагерь в небольшой котловинке, разожгли костерок и съели приготовленный на скорую руку ужин.

А потом по невидимому знаку Иавва поднялась и исчезла между деревьями. Они остались одни.

– Что ты помнишь из того лагеря?

Он помнил, что когда закончил сказку, то уложил девочку вместе с остальными детьми на повозку, у которой были двери, и запер вход. Если в окрестностях не было медведей, любители падали не сумеют добраться до тел. А потом он отправился следом за Канайонесс. Его ждало еще несколько месяцев службы, после которых он будет свободен. Но говорить об этом сейчас он не хотел. Лишь заглянул ей в глаза, такие обыкновенные и спокойные, что почти мог поверить, что разговаривает с нормальной девушкой.

– Не ответишь?

– Нет.

Он отозвался впервые за два дня и удивился, что у него нормальный голос.

– Считаешь, что это моя вина? Что я отобрала у тебя все: происхождение, имя, личность, а в конце превратила тебя в убийцу детей? Это был твой выбор. Ты не должен был вмешиваться в то, что делала Иавва.

– Не должен был? Кем… чем бы я тогда стал?

Уголки ее губ поползли вверх:

– Хороший вопрос. После первой схватки я приказала пощадить нескольких женщин и старика. Ладно, его – чтобы страдал, чтобы просыпался, рыдая, ночью, вспоминая тех, кто погиб из-за него. Но когда он и те суки выбрали смерть… Ты подумал, что делала бы группка детей, одна, в лесу, в паре десятков миль от ближайшего поселения? Теперь из тебя выходит… не человечность, всего лишь… человекоподобие. Тот странный набор характеристик, мешанина ложных понятий, глупых убеждений и искусства самообмана. Ты убил бы мать девочки, но саму ее – уже нет. Потому что хорошие люди детей не убивают. Они могут оставить их в глуши, обреченных на голодную смерть, на гибель от жажды и от волчьих клыков, но они ведь того не увидят, а потому это не отяготит их совесть. Человекоподобие во всей красе.

– Значит, милосердие? Я видел, что из тебя лезло, когда приказывала их убить…

– Ты видел? – сделалась она серьезной. – Что ты видел?

Она легко поднялась, небрежным девичьим движением смахнула со лба челку.

– Ты этому радовалась. Убийствам невиновных.

Он тоже поднялся и невольно шевельнул плечами, поправляя мечи за спиной.

Она прыгнула вперед так быстро, что он даже не успел потянуться за оружием – а она уже была рядом, лицом к лицу, глаза ее, казалось, росли, наполняли пространство, пока не пожрали всего его.

Йатех почувствовал прикосновение к груди, легкое, почти невесомое, но земля убежала из-под ног, и он опрокинулся на спину.

Ударился затылком обо что-то твердое с такой силой, что под веками засияли звезды, девушка же уселась сверху, схватила его за голову и прижала ее к земле. Еще одна молния расколола череп, но он вдруг ощутил под собой нечто, что не ожидал бы почувствовать в лесу, – гладкий теплый камень.

Она низко наклонилась и прошептала ему в ухо:

– Прикрой глаза. Слушай.

Он вздрогнул.

– Ну, прикрой… – Она заслонила ему глаза ладонью. – Слушай.

И только тогда он понял. Тишина. Безбрежная, неестественная, абсолютная. Такая тишина, что пока человек в ней не окажется – не будет знать, что по-настоящему-то тишины он еще не ощущал.

– Не двигайся. Слушай.

Ее шепот был громче крика. А когда отзвучал, тишина показалась еще глубже и мертвей.

Некий звук пробился к его сознанию. Что-то как… дыхание, будто кто-то набирал воздух и выпускал его со всхлипом. Тихо, словно плачущий боялся, что его кто-то услышит.

– Ты слышишь, верно? Невиновные? Невиновных нет. Ты, я… каждый. Мы все виновны. А она – сильнее прочих. Не смотрела на меня, хоть мы и встретились несколько раз, я была слишком неважной, незначительной. А она… сказала… все сказали, что сто лет… самое большее двести. Но не три с половиной тысячи! – Она ударила его затылком о камень. – Не столько! Не столько! Слушай!

Она чуть привстала и сильнее прижала его голову к земле.

Всхлип. Словно сам мир плакал.

Он открыл глаза, сбросил с себя Малышку Канну и вскочил на ноги.

Небо. Светло-серое, оттенка полированного железа, приклеивалось к горизонту и взбиралось вверх, чтобы прикрыть весь мир непроницаемым куполом, а мир состоял только из черной равнины и вырастающих где-то поодаль каменных зубов.

Он замер.

– Где…

– Меекханцы зовут это Мраком.

– Мрак? Мрак – это…

– Это через Мрак души уходят в Дом Сна. – Казалось, Канайонесс его не слышит. – Это из-за Мрака прибывают демоны. Это за Мраком находятся реальности Бессмертных, богов, которым мы даруем свое послушание и лояльность. Так говорят. Верно?

Он тряхнул головой. Мрак? Как? Мрак – это… зло. Говорят «пусть Мрак тебя поглотит» или «проклятое дитя Мрака», и это серьезные слова. Такие, за которые порой отвечают сталью. Но это? Это место…

Он сжал кулаки:

– Всякий Знающий так говорит.

– Правда? Но почему? Потому что когда они тянутся за Силой, аспектированной или дикой, когда тянутся глубоко, сильно, до границ своих возможностей – а то и за них, они наталкиваются на барьер. И большинство описывают его как черную стену, чьи границы нельзя установить. Мрак. Но некогда… вы и не только вы… некогда называли это место Завесой. Или Стеной. Или Барьером. Хотя уже долгие века вы, как и бóльшая часть известного мира, употребляете меекханское название. Оно – безопасней.

– Безопасней?

– Завеса может приподняться, а стену можно свалить. А мрак – это мрак, нечто, что невозможно ухватить, а потому оно по природе своей неуничтожимо. Верно? Вы живете за стеной, выстроенной из неисполнившегося будущего, и делаете вид, что все в порядке. А поскольку не видите цену, которую заплачено за ваше хорошее самочувствие, то и считаете, что ничего не случилось. Как в том лесу, милый. – Она улыбнулась, и это не была добрая улыбка. – Ты бы оставил детей на жестокую и верную смерть, но поскольку сам бы ее не видел, то она не отяготила бы твоей совести. Ровно так – и с целым миром. Вы не видите страданий, которые – цена за ваше спокойствие, а даже если порой что-то до вас доходит, то вы отводите взгляд. – Она подошла и ткнула его пальцем в грудь: – Истинная тьма на самом деле скрыта здесь. В ваших сердцах. Правда же?

Он отступил, выхватил меч и выставил в ее сторону:

– Что – правда?! Зачем ты мне это показываешь?! Что ты со мной делаешь? Еще несколько месяцев – и я уйду… Зачем столько усилий?

Она приподняла брови, а он почувствовал, как кости превращаются в ледяные осколки. Под этими красивыми бровями, в этих больших глазах не было ничего, кроме чистого безумия.

– Меч? Мой собственный меч? И обвинения? – Улыбка Малышки Канны напоминала оскаленные клыки бешеного пса. – Пытаешься свалить вину на меня? Потому что я тебе показываю, что ты – слепец в стране слепцов? Что слишком мало знаешь и понимаешь? Снова это твое человекоподобие… Если правда не подходит к моему образу мира, тем хуже для правды. Я ее проигнорирую, забуду, изуродую. А если не удастся, то уничтожу. И что ты теперь сделаешь? Иссар…

Он сделал шаг вперед и уперся кончиком меча ей в шею, в ямку между ключицами:

– Я уже не иссар… У меня нет души и…

– Да заткнись! – отмахнулась она, не обращая внимания на оружие. – Нельзя потерять душу, вырубая дыру в скале и ломая мечи, ты, дурак. Тело без души – как истекающий кровью ягненок в волчьем логове, ловчие найдут ее в несколько мгновений. Об этом ты тоже забыл? Навязанный вам племенной обычай изуродовал и выдавил истину, а вы принимаете его, потому что так легче и проще. Общая душа? В чем бы ей существовать? Какой формой бытия она была бы? Просвети меня. Объясни.