Анджей Сапковский - Дорога без возврата (сборник) Страница 22

Крик затих в горле Изы придушенным хрипом. Ее сознание, разум, память и воля взорвались и лопнули, как раздавленная на мостовой электрическая лампочка.

Бородавчатый прошел сквозь разорванную Завесу.

Золотой полдень[5]

Июльский полдень золотойСияет так светло…

Полдень обещал быть просто изумительным, как и большинство тех прелестных полдней, которые существуют исключительно для того, чтобы проводить их в долгом-предолгом и сладком far niente[7], пока окончательно не утомишься роскошным ничегонеделанием. Конечно, столь благостного расположения духа и тела невозможно достичь просто так, за здорово живешь, без подготовки и без плана, а запросто развалившись где попало. Нет, дорогие мои. Это требует предварительной активности как интеллектуального, так и физического характера. Безделье, как говорится, надобно заслужить.

Поэтому, чтобы не терять ни одной из скрупулезно подсчитанных минут, из которых, как правило, и складываются эти роскошные часы, я приступил к делу, а именно: отправился в лес и вступил в него, проигнорировав установленную на опушке предостерегающую табличку «ОСТОРОЖНО: БАРМАГЛОТ». Без губительной в таких случаях поспешности я отыскал соответствующее канонам искусства дерево и влез на оное. Затем отобрал подходящую ветвь, руководствуясь при выборе теорией о revolutionibus orbium ccoelestium[8]. Что, чересчур умно? Тогда скажу проще: я выбрал ветвь, на которой в течение всей второй половины дня солнце будет пригревать мне шкурку.

Солнышко пригревало, кора дерева благоухала, пташки и насекомые распевали на разные голоса свои извечные песни. Я улегся на ветке, изящно свесил хвост, положил подбородок на лапы и уже собрался было погрузиться в вышеупомянутую благостную дрему, уже готов был продемонстрировать всему миру свое безбрежное к нему безразличие, как вдруг высоко в небе заметил темную точку.

Точка быстро приближалась. Я приподнял голову. В нормальных условиях я, возможно, и не снизошел бы до того, чтобы обращать внимание на приближающиеся темные точки, поскольку в нормальных условиях такие точки чаще всего оказываются птицами. Но в Стране, в которой я временно пребывал, условия нормальными не были. Летящая по небу темная точка при ближайшем рассмотрении могла оказаться, например, роялем.

Однако статистика уже неведомо в который раз оправдала свой титул царицы наук. Правда, приближающаяся точка не была птицей в классическом понимании этого слова, однако и до рояля ей было далеко. Я вздохнул, поскольку предпочел бы рояль. Рояль, если только он не летит по небу вместе с вращающимся стульчиком и сидящим на нем Моцартом, есть явление преходящее и не раздражающее ушей. Радэцки же – а это был именно Радэцки – умел быть явлением многошумным, утомительным и несносным. Скажу не без ехидства: это в принципе было все, что Радэцки умел.

– А нет ли у котов аппетита на летучих мышей? – проскрипел он, накручивая круги над моей головой и моей веткой. – Так нет ли у котов аппетита на летучих мышей, спрашиваю?

– Выметайся, Радэцки.

– Ах какой ты вульгарный, Честер, хааа-хааа! Do cats eat bats?[9] Так нет ли у котов аппетита на летучих мышей? И нет ли, случайно, у летучих мышей аппетита на котов?

– Ты явно хочешь мне что-то сказать. Давай выкладывай и удаляйся!

Радэцки уцепился коготками за ветку повыше моей, повис головой вниз и свернул перепончатые крылышки, приняв тем самым более приятную для моих глаз внешность мыши из антиподов.

– А я что-то знаю! – тонко пискнул он.

– Наконец-то! Природа безгранична в милости своей.

– Гость! – запищала мышь, изгибаясь словно акробат. – Гость посетил Страну. Наста-а‑ал весё-ё-ёлый дееень! У нас гость, Честер! Настоящий гость!

– Ты видел собственными глазами?

– Нет… – Он смутился, пошевелил огромными ушами и смешно покрутил блестящей пуговкой носа. – Не видел. Но мне об этом сказал Джонни Катерпиллер.

Несколько секунд меня не покидало желание как следует и не выбирая выражений отчитать его за то, что он нарушил мою сиесту, распространяя непроверенные слухи, однако я удержался. Во‑первых, у Джонни «Блю» Катерпиллера было множество изъянов, но склонность к безответственному трепу и фантазированию не входила в их число. Во‑вторых, хотя гости в Стране и были явлением достаточно редким, как правило, будоражащим, однако же случались весьма регулярно. Вы не поверите, но однажды к нам даже попал инка, вконец одуревший от листьев коки или какой-то другой доколумбовой пакости. Вот с ним была потеха! Он метался по округе, приставал ко всем, что-то излагал на никому не понятном языке, кричал, плевался, брызгал слюной, угрожал всем обсидиановым ножом. Но вскоре отбыл, причем навсегда, как и все. Отбыл эффектно, жестоко и кроваво. Им занялась королева Мэб и ее свита, обожавшая именовать себя Владыками Сердец. Мы называем их просто Червями. Les Coeurs[10].

– Я полетел, – неожиданно известил Радэцки, прервав мои размышления. – Лечу сообщить другим. О госте, стало быть. Ну, привет, Честер.

Я растянулся на ветке, не удостоив его ответом. Он его не заслужил. В конце концов, ведь котом был я, а он всего-навсего мышью, хоть и летучей, тщетно пытающейся выглядеть миниатюрным графом Дракулой.

Что может быть хуже, чем идиот в лесу?

Тот из вас, который крикнул, мол, ничто, был не прав. Есть кое-что похуже, чем идиот в лесу.

Это кое-что – идиотка в лесу.

Идиотку в лесу – внимание, внимание! – можно узнать по следующим приметам: во‑первых, ее слышно на расстоянии полумили, во‑вторых, каждые три-четыре шага она неуклюже подпрыгивает, напевает, разговаривает сама с собой, в‑третьих, валяющиеся на тропинке шишки пытается пнуть ногой, но не попадает ни по одной.

И наконец, заметив вас, возлежащего на ветке дерева, восклицает «Ох!» и начинает на вас нахально пялиться.

– Ох! – сказала идиотка, задирая голову и нахально пялясь на меня. – Привет, котик!

Я улыбнулся, а идиотка, хоть и без того болезненно бледная, побледнела еще больше и заложила ручки за спину. Чтобы скрыть их дрожь.

– Добрый день, сэр котик, – пробормотала она, после чего сделала книксен. Не скажу, чтобы очень уж грациозно.

– Bonjour, ma fille[11], – ответил я, не переставая улыбаться. Мой французский, как вы догадываетесь, имел целью сбить идиотку с панталыку. Я еще не решил, как с ней поступить, но не мог отказать себе в удовольствии позабавиться. А сконфуженная идиотка – штука весьма забавная.

– Ou est chatte?[12] – неожиданно пропищала идиотка.

Как вы, несомненно, догадались, это не была беседа. Просто первая фраза из учебника французского языка. Тем не менее – реакция любопытная.

Я поудобнее расположился на ветке. Медленно, чтобы не пугать идиотки. Я уже упоминал, что еще не решил, как поступать дальше. Конечно, я не боялся поссориться с Les Coeurs, узурпировавшими исключительное право уничтожать гостей и резко реагировавшими, если кто-то осмеливается лишить их этого права. Я, будучи котом, естественно, чихал на их исключительные права. Я чихал, кстати сказать, вообще на все права. Поэтому у меня уже случались небольшие конфликты с Les Coeurs и их королевой, рыжеволосой Мэб. Я не боялся таких конфликтов. Даже провоцировал их всякий раз, как только у меня было к тому желание. Однако сейчас я как-то особого желания не ощущал. Но свое положение на ветке поправил. В случае чего я предпочитал завершить дело одним прыжком, ибо гоняться за идиоткой по лесу у меня не было ни малейшего желания.

– Я никогда в жизни, – сказала девочка чуть дрожащим голосом, – не видела улыбающегося кота. Такого, как ты.

Я пошевелил ухом, дав ей понять, что ничего нового она мне не сказала.

– У меня есть кошка, – сообщила она. – Мою кошку зовут Дина. А как зовут тебя?

– Ты здесь гость, дорогая девочка. Так что вначале представиться должна ты.

– О, прошу прощения. – Она сделала книксен и опустила глаза. А жаль, поскольку глаза у нее темные и для человека очень красивые. – Действительно, это было невежливо. Первой должна была представиться я. – Меня зовут Алиса. Алиса Лидделл. Я оказалась здесь, потому что вошла в кроличью нору. Вслед за белым кроликом с розовыми глазами. На нем была жилетка. А в жилетном кармашке – часы.

«Инка, – подумал я. – Говорит понятно, не плюется, у нее нет обсидианового ножа. Но все равно – инка».

– Покуривали травку, мисс? – спросил я вежливо. – Глотали барбитуратики? А может, набрались амфитаминчиков? Ma foi[13], рановато же теперь детишки начинают.

– Не поняла ни словечка, – покрутила она головой. – Не поняла ни слова, котик, из того, что ты сказал. Ни словечка. Ни словечечка!

Она говорила странно, а одета была – только теперь я обратил внимание – еще страннее. Расклешенное платьице, фартучек, воротничок с закругленными уголками, короткие рукавчики с оборочками, чулочки… Да, черт побери, чулочки. И туфельки на ремешках. Fin de siecle[14], чтоб мне провалиться. Значит, наркотики и алкоголь скорее всего следовало исключить. Если, конечно, ее наряд не был костюмом. Она не могла попасть в Страну прямо с представления в школьном театре, где играла Маленькую Мисс Мафет[15], сидящую на песке рядом с пауком. Или прямо с вечеринки, которой юная труппа отмечала успех спектакля, горстями поглощая порошок. Именно это, после некоторого раздумья решил я, было наиболее вероятно.