Джо Аберкромби - Красная страна Страница 24

– Звучит кашель не очень… – проговорила Шай.

– А он когда-то бывает хорошим?

Шай заметила арбалет, висевший на крючке у него под рукой. Незаряженный, но взведенный. Спусковой механизм зажат клинышком.

– Вы готовитесь к бою?

– Надеюсь, что не придется. – Хотя снаряжение красноречиво свидетельствовало, что надежды его редко сбывались.

– Только дурак надеется на бой, да?

– К сожалению, один или два всегда нас подстерегают поблизости.

– К сожалению, это правда, – фыркнул Лэмб.

– Чем думаете заниматься в Дальней Стране? – поинтересовалась Шай, рассчитывая хоть как-то расшевелить эту личность-деревяшку.

– Это мое дело… – Он снова закашлялся. Даже открывая рот, он почти не шевелился. Шай задумалась, а есть ли мышцы у него на лице?

– Мы могли бы попробовать работу старателей, – высунулась из фургона женщина.

Худая и мускулистая, с коротко подстриженными волосами и синими глазами, которые многое повидали.

– Я – Корлин.

– Моя племянница, – пояснил Савиан, но при этом они обменялись заговорщицкими взглядами, и Шай не могла понять, в чем дело.

– Старателей? – переспросила она, сдвигая шляпу на затылок. – Не так много женщин-старателей я знала.

– Хотите сказать, что женщина не может то же, что и мужчина? – спросила Корлин.

– Возможно, если она достаточна тупа и пытается попробовать, – приподняла бровь Шай.

– По-моему, ни один пол не может претендовать на излишнюю гордыню.

– По-моему, тоже, – ответила Шай, шепотом добавив: – Знала бы я, мать его так, что это значит… – И добавила, раскланиваясь и высылая вперед коня: – Увидимся еще в дороге.

Ни Корлин, ни ее дядя не ответили, но провожали их тяжелыми взглядами, будто состязались между собой, кто жестче.

– Подозрительные эти двое, – сказала она Лэмбу. – Не видела у них никакого старательского инструмента.

– Может, они хотят купить его в Кризе?

– И заплатить впятеро? Ты видел их глаза? Не думаю, что они часто давали себя обжулить.

– Ты прямо все насквозь видишь.

– Я пытаюсь разузнать побольше на тот случай, если со мной начнут играть в какие-то игры. Ты не думаешь, что они могут помешать?

– Я думаю, лучше относиться к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. И оставить за ними немного свободы. Мы все можем кому-то помешать тем или иным образом. У половины этой толпы наверняка есть в запасе грустная история. Иначе зачем тащиться к черту на рога через пустошь в подобном обществе?

Рейналь Бакхорм только и мог говорить о надеждах, хотя заикался при этом. Ему принадлежала половина коров в Братстве, на него работали несколько пастухов, и он пятый раз направлялся в Криз, где, по его же словам, всегда есть спрос на мясо. Но теперь захватил с собой жену и детей, намереваясь осесть. Посчитать его отпрысков было трудно, но казалось, что их очень много. Бакхорм спрашивал Лэмба, видел ли тот траву в Дальней Стране? Лучшая, черт побери, трава в Земном Круге! А вода? Тоже! Они стоили того, чтобы преодолеть непогоду, духолюдов и убийственное расстояние. Когда Шай упомянула о Греге Кантлиссе, он покачал головой и сказал, что не подумал бы, как низко может пасть это отребье. Его жена, Лулайн Бакхорм, обладательница широчайшей улыбки, но такого крошечного тела, что не верилось, как она могла произвести на свет весь этот выводок, тоже покачала головой и сказала, что ужаснее известия она никогда не слышала, что она очень сожалеет и не могла ли она что-либо сделать для Шай, ну или хотя бы обнять, вот если бы не рослая лошадь… А потом вручила маленький пирожок и посоветовала поговорить с Хеджесом.

Хеджесом оказался скользкий тип на замученном муле с небольшим запасом инструментов и неприятной привычкой разговаривать, наклонив голову. Он никогда не слыхал о Греге Кантлиссе, зато показал искалеченную ногу и рассказал, что увечье он получил в сражении при Осрунге. Шай не поверила его истории, но мать советовала стараться разглядеть в людях лучшие черты. Хороший совет, пускай сама она не торопилась им пользоваться. Закончилось тем, что Шай угостила его пирожком Лулайн Бакхорм, а Хеджес посмотрел ей в глаза и сказал:

– А ты ничего…

– Не дай подаркам себя одурачить, – ответила она.

Когда они поехали дальше, хромой все еще стоял, глядя на пирожок в руке, будто он значил так много для него, что жалко было есть.

Шай объехала все Братство, пока не охрипла, задавая вопросы, а уши не разболелись выслушивать ответы и жалобы. Она поняла, что Братство – хорошее название для этого сборища, незлобливого и дружелюбного по большей части. Зеленые новички, странные и порой недалекие, но все они твердо верили в лучшее завтра. Даже Шай, ожесточенная заботами, усталостью, непогодой, переживаниями о судьбе Ро и Пита, размышлениями о прошлом Лэмба, это ощутила. Свежий ветер на щеке и свежие надежды на будущее звучали в ее ушах, и она с удивлением обнаружила глуповатую улыбку на собственных губах, когда пробиралась между фургонами, кивала людям, хлопала по спине новых знакомых. Когда Шай вспомнила, почему здесь, то стерла улыбку, но она вернулась, как голуби на свежезасеянное поле.

А вскоре она перестала бороться с улыбкой. Птицы расклевывают ваш урожай, а от веселья какой вред? Поэтому Шай позволила усмешке остаться. И чувствовала себя весьма неплохо.

– Много сочувствия, – сказала она, поговорив почти с каждым к тому времени, как солнце опустилось в позолоченную равнину и зажглись первые факелы, освещая путь Братству, которое преодолевало последнюю милю перед ночевкой. – Много сочувствия, но никакой помощи.

– Думаю, сочувствие – это уже что-то, – ответил Лэмб.

Она ждала продолжения, но он замолчал, сгорбившись в седле и покачиваясь в такт неторопливым шагам коня.

– Они кажутся неплохими в большинстве. – Она болтала лишь для того, чтобы заполнить пустоту в душе, а потому злилась на саму себя. – Не знаю, что они будут делать, если появятся духолюды и все пойдет наперекосяк, но они неплохие.

– Думаю, никогда не получится предугадать, как поведут себя люди, если дела пойдут скверно.

– Вот тут ты чертовски прав, – глянула она на Лэмба.

На мгновение он поднял глаза, а потом снова виновато отвел взгляд. Шай едва успела открыть рот, как мощный голос Свита раскатился в сумерках, возвещая остановку после долгого дня.

Перекати-поле

Темпл крутанулся в седле, сердце бешено колотилось. Он видел только лунный свет, пробивающийся сквозь густые ветви. Да и то еле-еле. Тьма хоть глаз выколи. Возможно, он услышал шорох побегов под ветром, или пробиравшегося по своим делам безобидного кролика, или убийцу-духолюда – дикаря, измазанного кровью невинных жертв. Говорили, что они любят сдирать кожу с лиц пленников и носить вместо шляпы.

Под пронизывающим порывом холодного ветра, зашатавшего сосны, Темпл сгорбился. Рота Щедрой Руки держала его в мерзких объятиях так долго, что он привык чувствовать себя в безопасности, полной и всеобъемлющей, которую она обеспечивала. И теперь остро ощущал потерю. В этой жизни есть много вещей, которые вы не цените, пока не потеряете по глупости. Например, добротный плащ. Или хотя бы маленький нож. Или немного отъявленных убийц во главе с любезным мерзавцем, страдающим от старческих недугов.

В первый день он торопился и боялся лишь того, что его поймают. Промозглым утром второго дня начал переживать, что вдруг не найдут. На третий день он очень расстроился, сообразив, что они, по всей видимости, и не пытались его преследовать. Побег из Роты без цели и без припасов через нехоженые пустоши все меньше и меньше походил на легкий путь куда бы то ни было.

За тридцать лет не слишком счастливой жизни Темпл сменил множество ролей. Был попрошайкой, вором, учеником священника, неудачливым лекарем, неумелым мясником, косоруким плотником, очень недолго пробыл любящим мужем и безумно любящим отцом, сразу после этого – несчастным горемыкой и беспробудным пьяницей, самонадеянным мошенником и, наконец, узником Инквизиции. Потом осведомителем инквизиторов, переводчиком, счетоводом и законником. Побывал на стороне всех, каких только можно, компаний, за исключением правых. Участвовал как сообщник в убийствах, а последний раз, но весьма неудачно, сумел побыть праведником. Только скитальца и перекати-поле в списке еще не было.

Он даже не удосужился прихватить с собой кремень и огниво. А если бы и прихватил, то не обладал должными навыками, чтобы развести костер. И все равно еды, которую можно было бы приготовить, у него не было. Он потерялся во всех смыслах этого слова. Очень быстро он угодил в когтистые лапы голода, холода и страха, которые теперь беспокоили гораздо больше, чем когда-либо укоры совести. Наверное, побег следовало продумать тщательнее, но побег и раздумья не смешивались, как масло и вода. Он винил Коску. Винил Лорсена. Винил Джубаира, Шила и Суфина. Винил каждого ублюдка из тех, что сумел вспомнить, за исключением самого главного – того, который мерз и голодал в седле, все больше теряясь с каждым мигом.