Джастин Хилл - Крадущийся тигр, затаившийся дракон. Меч судьбы Страница 3

– Ты вернулась.

От него резко пахло лошадиным потом. Из-под красной тибетской чубы, приспущенной с одного плеча, виднелась простая домотканая рубаха.

Он отвёл Цзяолун в палатку. Её шёлковое платье и его грубый шерстяной халат вскоре оказались свалены в кучу на полу, в то время как их руки и ноги тесно переплелись… Но эта победа не принесла удовлетворения Цзяолун: она была слишком лёгкой. Его привязанность походила на целую гору сладких лунных пирожков с семенами лотоса: они быстро приедаются.

– Я не могу оставаться с тобой, – сказала она Тёмному Облаку. – Моя судьба – стать великим воином, а не женой разбойника.

– Тогда я стану верным слугой великого воина, – ответил он.

– Нет. Ты простой разбойник. И всегда будешь вонять сыром из ячьего молока.

Он попытался взять её за руку, но Цзяолун его оттолкнула. Она ни за что не позволит любви встать на пути у её предназначения!

Пока эти воспоминания мелькали в голове Цзяолун, буран продолжал свирепствовать. Она рассмеялась. Она потешалась над своей гордыней, и её хохот походил скорее на звук ломающегося льда, чем на человеческий смех. Чувство юмора её спасло. Она ни за что не предаст своего сына. Сама не зная как, Цзяолун встала на ноги, подняла свой мешок, закинула его на плечо и побрела вперёд. Говорят, что если на востоке – тьма, значит, на западе – свет. Только в её случае тьма была со всех сторон: на востоке, на западе, на севере и на юге. Тьма и смертельный мороз.

* * *

В центре города находилась Барабанная башня, выкрашенная в красный цвет. Зелёная глазурованная черепица на её крыше скрывалась под толстой снежной шапкой. Смотрители старались уберечь от замерзания водяные часы, суетясь вокруг с угольными жаровнями, чтобы сохранить естественный ход времени. Каждая капля становилась победой над зимней стужей. Так, капля за каплей, приближалась вечерняя заря. Вот последняя бамбуковая трубка сказала: «Ток!», и смотритель часов закричал: «Закат!»

Мастер в Тереме Счастливых Барабанов отставил чашку зелёного чая и приказал просигналить во дворец, что ещё один день подошёл к концу. Это был двадцать восьмой день двенадцатой луны десятого года правления императора Гуансюя из династии Цин. И был это год змеи.

На двух железных цепях висело массивное, обитое кожей бревно. Двое окоченевших от холода рабов с трудом оттянули его назад и отпустили ударить в тугую кожу городского барабана.

Бум! – отозвался барабан. Звук был до того низким и сильным, что с карниза взметнулось облачко снега. Бум! Бум! Гул пронёсся над скоплениями низеньких домиков и дальше, над западными воротами, где стражники натянули меховые шапки до заиндевевших бровей.

Начальник стражи откашлялся и сплюнул. Попытался стереть плевок носком сапога, но он уже примерз к камню.

– Закрыть ворота! – закричал он.

Тяжёлые красные створки начали сходиться. Когда створки ворот уже почти коснулись резной каменной перемычки, один из солдат вдруг указал рукой в рукавице на тёмную фигурку, появившуюся на дороге. Они стояли и смотрели, как кто-то там бредёт, спотыкаясь и пошатываясь. Споткнувшись в очередной раз, человек упал и больше не поднимался. Ветер продолжал завывыть, тьма быстро сгущалась. Стражники переглянулись.

– Пойти, что ли, посмотреть? – неуверенно спросил один. Второй отрицательно помотал головой. Никогда не знаешь, с чем можно столкнуться снаружи, слишком много развелось разбойников, готовых на любые хитрости, лишь бы подбить тебя на ошибочное решение.

* * *

Тётушка Ду варила лапшу на кухне «Счастливого приюта», когда услышала, что кто-то громко стучит в ворота. В канун Нового года для гостей было поздновато, все добрые люди давно сидели по домам, в тепле и безопасности.

Сейчас у неё на постое было всего несколько путников, пережидавших непогоду: торговец вьючными верблюдами, отказавшийся оставить пятерых животных и ночевавший в стойле; оборванный философ, допоздна не ложившийся спать и понапрасну жёгший хозяйское масло: он писал прошения городским правителям с просьбами о предоставлении ему места – безнадёжное дело, скорее всего; ну и затем, конечно, – госпожа Фан и её служанка Ван, неотлучно находившаяся при дочери Фан, миленькой курносой малышке, белокожей, с черными шелковистыми волосиками на макушке. Девочке едва исполнился месяц от роду.

Стук в ворота не прекращался. Тётушка Ду смахнула каплю пота с кончика носа.

– Сиди уж, я сама схожу посмотрю! – крикнула она дядюшке Ду, упорно делавшему вид, что ничего не слышит. Тот сидел, укутав колени тёплым одеялом и поставив ступни на глиняный горшок с углями. Махнул рукой жене: иди-иди, если тебе так неймётся.

Тётушка Ду, прямо в лёгких домашних шлёпанцах, пересекла сад, оставляя на снегу утиные следы. В ворота снова заколотили.

– Иду-иду! – подала она голос.

За воротами стояли четверо солдат: тощие – кожа да кости, замёрзшие в казённых ватных халатах, припорошенных снегом. Один безуспешно пытался засунуть поглубже в карманы покрасневшие от холода руки. Другой подтолкнул вперёд тачку с кучей какого-то тёмного тряпья. Откинул край покрывала. Оказалось, что у тряпья есть лицо. В тачке лежала черноволосая девушка с побелевшими щеками и губами. Её глаза были закрыты, а зубы стучали, словно тибетские молитвенные барабанчики.

– Мы нашли её за воротами, – сказал солдат, вытаскивая руку из кармана. – Она на сносях.

– Ой-ёй-ёй! – запричитала тётушка Ду. – Вносите скорее в дом!

Когда солдаты подняли её за руки, девушка что-то пробормотала. Они втащили её во двор постоялого двора. Тётушка Ду побежала вперёд, торопливо распахивая двери. Надо же! Ещё один младенец в доме! Что за месяц выдался! Дядюшка Ду в недоумении посмотрел на возбуждённую жену.

– Там молодая женщина! И она вот-вот родит! – закричала жена.

Суматоха привлекла внимание постояльцев, один за другим собравшихся в комнате. Хозяин верблюдов ковырял болячку на тыльной стороне ладони и задумчиво почёсывал затылок. Философ вздыхал, глядя на лицо девушки. Мысли о получении должности оставили его на время, сменившись мечтами о тёплом рисовом вине и курином крылышке. Он забормотал под нос стихотворение о красоте позднего летнего вечера.

– Жаровню! – возопила тётушка Ду. – И одеяла!

Помощи можно было ждать только от служанки Ван. Её госпожа родила всего несколько недель назад, так что девушка знала, что потребуется роженице, неважно, стара она или молода, красива или не очень. Она вытолкала мужчин, подбросила в печь дров, вскипятила воду, раздула уголь в жаровне и поставила её рядом с кроватью. Под конец, лизнув клочок бумаги, заклеила дырку в затянутом бумагой окне.

В другой комнате госпожа Фан молча сидела у колыбели дочери. На серый шёлк рукава падал снулый зимний свет, освещая простой узор в виде сливовых веточек. В деревянной люльке виднелось пухлое розовое личико с миндалевидными глазками: девочка была спеленута в шелка туже, чем начинка пельменя – в рисовое тесто.

– Рожает? – спросила Фан у вошедшей служанки. Та кивнула.

Младенец сжимал в кулачке палец матери.

– Позаботься о ней, со мной всё будет хорошо, – отослала она свою служанку и попыталась встать, но дочка ни в какую не отпускала её палец. – Иди, позаботься о той девушке.

– Слушаюсь, госпожа. – Служанка поклонилась, взяла сумку с травами и поспешила через двор в освещённую комнату напротив.

Стоны раздавались всё чаще. Наложница Фан взяла на руки дочь, приложила к груди и стала кормить. Дочь сосала, жадно причмокивая, она была голодна. Фан сидела, монотонно раскачиваясь взад и вперёд.

Снег, засыпавший двор, делал темноту не такой густой. С той стороны донёсся ещё один стон, глухой, полный боли. Наложнице Фан был этот стон знаком: скоро ребёнок появится на свет. Вздохнёт в первый раз – и ещё одна жизнь придёт в мир.

* * *

К тому времени, когда служанка Ван вернулась, потихоньку постучав в косяк двери, буран уже стих. Её волосы растрепались, немытые пряди неопрятно свисали с висков. Наложница Фан сидела перед серебряным зеркалом и выщипывала волосы на лбу, чтобы придать ему изящную, квадратную форму.

– Мальчик, – произнесла служанка.

Наложница Фан потёрла место, где только что выщипала волоски, и склонилась к зеркалу, выбирая следующие. Она заметила странный тон служанки.

– Его мать – сама ещё дитя. Одинокое и потерянное. Что она может дать своему сыну?

Фан закусила губу. Она поняла, на что намекает служанка. В груди наложницы разом затрепетали ужас и радость, она едва сдержала нахлынувшие слёзы.

– Мальчик здоров? – спросила она после некоторого молчания.

– Это самый пухлый и здоровый младенчик, которого я когда-либо видела. Щёчки – что твои розы, волосики – тёмный шёлк. А носик? Носик-то у нас как раз маньчжурский, такие дела.

Наложница Фан покосилась на прислугу и поймала ответный взгляд.