Стивен Кинг - Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли Страница 31

Стрелок нес бурдюки с водой – свежей водой, набранной из ручья в роще. Три веревки, сплетенные из лозы, он обвязал вокруг пояса. Им пришлось дать хороший крюк, чтобы обойти круг камней стороной (стрелок опасался, что паренька снова охватит страх, но когда они проходили над обиталищем оракула по каменистому склону, Джейк лишь мимоходом взглянул вниз и тут же принялся рассматривать птицу, парящую в вышине). Вскоре деревья начали потихоньку редеть и мельчать. Искривленные стволы пригибались к земле, а корни, казалось, насмерть боролись с почвой в мучительных поисках влаги.

– Здесь все такое старое, – хмуро сказал Джейк, когда они остановились передохнуть. – Неужели здесь, в этом мире, нет ничего молодого?

Стрелок улыбнулся и подтолкнул Джейка локтем.

– Ты, например.

Джейк улыбнулся, но как-то бледно.

– Трудный будет подъем?

Стрелок поглядел на него с любопытством.

– Это высокие горы. Как ты думаешь, трудный будет подъем?

Джейк озадаченно поглядел на стрелка.

– Нет.

Они двинулись дальше.

VIII

Солнце поднялось до высшей точки, на секунду зависло в небе и, не задержавшись ни на единый миг, как это было в пустыне, перевалило через зенит, возвращая путешественникам их тени. Каменистые выступы скал торчали из уходящей вверх тверди, как подлокотники врытых в землю гигантских кресел. Трава опять пожелтела и пожухла. В конце концов они оказались перед глубокой расщелиной с отвесными склонами, преграждавшей дорогу. Им пришлось обходить ее по верху, по короткому лысому кряжу. Древний гранит был изрезан морщинистыми складками, похожими на ступени лестницы. Как они оба предчувствовали, подъем обещал быть нетрудным. По крайней мере на первом этапе. Они взобрались на вершину скалы, постояли немного на крутом откосе шириной фута четыре, глядя вниз, на пустыню, что подступала к горам, обнимая их, точно громадная желтая лапа. Дальше она уходила за горизонт ослепительным белым щитом, исчезая в туманных волнах поднимавшегося к небу жара. Стрелка вдруг поразила мысль, что эта пустыня едва его не убила. Однако отсюда, с вершины скалы, где было прохладно, пустыня казалась хотя и величественной, но вовсе не страшной – не смертоносной.

Немного передохнув, они продолжили восхождение, пробираясь через каменистые завалы, карабкаясь по наклонным плоскостям, усеянным сверкающими вкраплениями слюды и кварца. Камни были приятно теплыми на ощупь, но воздух сделался заметно прохладнее. Ближе к вечеру стрелок расслышал, как где-то вдали, по ту сторону гор, гремит гром, но за вздымающейся громадой скал не было видно дождя.

Когда тени стали окрашиваться в пурпурные тона, они с Джейком разбили лагерь под нависающим каменным выступом. Стрелок закрепил попону сверху и снизу, соорудив нечто вроде навеса. Они уселись у входа в эту импровизированную палатку, наблюдая, как с неба на землю опускается полог ночи. Джейк свесил ноги над обрывом. Стрелок свернул свою вечернюю самокрутку и, хитровато прищурившись, поглядел на Джейка.

– Во сне не вертись, – сказал он, – иначе рискуешь проснуться в аду.

– Не буду, – без тени улыбки ответил Джейк. – Мама говорит… – Он запнулся.

– И что говорит твоя мама?

– Что я сплю как убитый, – закончил Джейк.

Он поглядел на стрелка, и тот заметил, что у мальчика дрожат губы, и он изо всех сил пытается сдержать слезы. Всего лишь мальчишка, подумал стрелок, и боль пронзила его, будто нож для колки льда. Так, случается, ломит лоб, когда глотнешь студеной воды. Всего лишь мальчишка. Почему? Глупый вопрос. Когда какой-нибудь мальчик, уязвленный физически или душевно, задавал тот же самый вопрос Корту, эта древняя, изрытая шрамами боевая машина, чьей работой было учить сыновей стрелков основам того, что им нужно знать в жизни, отвечал так: «Почему — это корявое слово, и его уже не распрямить… так что никогда не спрашивай почему, а просто вставай, недоумок! Вставай! Впереди еще целый день!»

– Почему я здесь? – спросил Джейк. – Почему я забыл все, что было до этого?

– Потому что сюда тебя перетащил человек в черном, – сказал стрелок. – И еще из-за Башни. Башня стоит… на чем-то вроде… энергетического узла. Только во времени.

– Я не понимаю.

– Я тоже, – признался стрелок. – Но что-то такое произошло. И продолжается до сих пор. Прямо сейчас. «Мир сдвинулся с места»… как мы теперь говорим и всегда говорили. «Мир сдвинулся»… Только теперь он сдвигается быстрее. Что-то случилось со временем. Оно размягчается.

Потом они долго сидели молча. Ветерок – слабенький, но студеный – вертелся у них под ногами, глухо выл где-то в горной расщелине, внизу: у-у-у-у.

– А вы сами откуда? – спросил Джейк.

– Из места, которого больше нет. Ты знаешь Библию?

– Иисус и Моисей. А как же!

Стрелок улыбнулся:

– Точно. Моя земля носила библейское имя – Новый Ханаан. Так она называлась. Земля молока и меда. В том библейском Ханаане виноградные гроздья были такими большими, что их приходилось возить на тележках. У нас таких, правда, не вырастало, но все равно это была замечательная земля.

– Я еще знаю про Одиссея, – неуверенно вымолвил Джейк. – Он тоже из Библии?

– Может быть, – отозвался стрелок. – Я не особенно хорошо знаю Библию.

– А другие… ваши друзья…

– Других нет. Я – последний.

В небе уже поднимался тоненький серп убывающей луны. Луна как будто глядела, прищурившись, вниз на скалы, где сидели стрелок и мальчик.

– Там было красиво… в вашей стране?

– Очень красиво, – рассеянно отозвался стрелок. – Поля, леса, реки, утренний туман. Но матушка, помню, всегда говорила, что это только красиво, но все-таки не прекрасно… что только три вещи на свете прекрасны по-настоящему: порядок, любовь и свет.

Джейк издал какой-то неопределенный звук.

Стрелок молча курил, вспоминая о том, как все это было: ночи в громадном Большом Зале, сотни богато одетых фигур, кружащихся в медленном, степенном вальсе или в быстрой, легкой, переливчатой польке. Эйлин Риттер берет его под руку. Эту девушку, как он подозревал, выбрали для него родители. Ее глаза – ярче самых дорогих самоцветов. Сияние, льющееся из хрустальных плафонов электрических люстр, высвечивает замысловатые прически придворных и их циничные любовные интрижки. Зал был огромен: безбрежный остров света, древний, как и сама Центральная крепость, образованная еще в незапамятные времена и состоящая чуть ли не из полной сотни каменных замков. Роланд уже перестал считать, сколько лет минуло с тех пор, как он в последний раз видел Центральную крепость, и, покидая родные места, с болью оторвал взгляд от ее каменных замков и ушел, не оглядываясь, в погоню за человеком в черном. Уже тогда многие стены обрушились, дворы заросли сорняками, под потолком в главном зале угнездились летучие мыши, а по галереям носилось эхо от шелеста крыльев ласточек. Поля, где Корт обучал их стрельбе из лука и револьверов, соколиной охоте и прочим премудростям, заросли тимофеевкой и диким плющом. В громадной и гулкой кухне, где когда-то хозяйничал Хакс, поселилась колония недоумков-мутантов. Они пялились на него из милосердного сумрака кладовых или скрывались в тени колонн. Теплый пар, пропитанный пряными ароматами жарящейся говядины и свинины, сменился липкой сыростью мха, а в самых темных углах, куда не решались соваться даже недоумки-мутанты, выросли громадные бледные поганки. Массивная дубовая дверь в подвал стояла открытая нараспашку, и снизу сочилась невыносимая вонь. Запах был словно символ – конечный и непреложный – всеобщего разложения и разрухи: едкий запах вина, превратившегося в уксус. Так что стрелку ничего не стоило отвернуться и уйти прочь, на юг. Он ушел без сожалений – но сердце все-таки дрогнуло.

– А что, была война? – спросил Джейк.

– Еще похлеще. – Стрелок отшвырнул окурок. – Была революция. Мы выиграли все сражения, но проиграли войну. Никто не выиграл в той войне, разве что только стервятники. Им, наверное, осталась пожива на многие годы вперед.

– Я бы хотел там жить, – мечтательно протянул Джейк.

– Правда?

– Ага.

– Ладно, Джейк, пора спать.

Мальчик – теперь только смутная тень во мраке – лег на бок и свернулся калачиком под пологом из попоны. Но сам стрелок лег не сразу. Он сидел еще около часа, погруженный в свои долгие, тяжкие думы. Эта внутренняя сосредоточенность, углубленность в собственные мысли была для него чем-то новым, еще не изведанным и даже приятным в своей тихой грусти, но все-таки не имела никакого практического значения: проблему Джейка все равно нельзя разрешить иначе, чем предсказал оракул, а отказаться от поиска и повернуть назад – это попросту невозможно. Положение было трагическое, но стрелок этого не разглядел; он видел только предопределение, которое было всегда. Он думал, думал и думал… но в конце концов его подлинное естество все-таки возобладало, и он уснул. Крепко, без сновидений.