Нефритовый трон - Новик Наоми Страница 34

Другие сотрапезники тоже начали вспоминать забавные случаи. Языки развязались, позы становились все более вольными. Переводчик запыхался, доводя все это до сведения заинтересованной китайской стороны. Юнсин, не промолвивший пока ни слова за исключением тостов, слушал вполне благосклонно, и взгляд его стал чуть мягче.

Лю Бао и вовсе не скрывал своего любопытства.

– Я вижу, вы побывали во многих краях и пережили необыкновенные приключения, – сказал он Лоуренсу. – Наш адмирал Чжэн добрался до самой Африки, но во время седьмого путешествия умер, и его гробница стоит пустая. Вы неоднократно обошли вокруг света – разве вы никогда не боялись умереть в море? Ведь тогда над вашей могилой не будет исполнен погребальный обряд.

– Я об этом особенно не задумывался. – Здесь Лоуренс несколько покривил душой: на самом деле он об этом вовсе не думал. – В море, как-никак, похоронено немало великих людей, Дрейк и Кук в том числе. И ваш мореплаватель тоже. Ничего не имею против того, чтобы разделить с ними эту большую могилу.

– Надеюсь, что дома у вас не один сын, а много, – покачал головой Лю Бао.

– Ни одного, сэр, – ответил Лоуренс, изрядно удивленный таким вопросом о его личной жизни. – Я ведь не женат, – добавил он, когда сочувствие на лице Лю Бао после перевода сменилось откровенным изумлением. То же чувство, судя по взглядам, разделяли с ним Юнсин и Шун Кай. – Спешить с этим не было смысла, – стал объяснять растерявшийся Лоуренс. – Я у отца третий сын, и у моего старшего брата есть уже трое своих.

– Позвольте мне, капитан, – выручил его Хэммонд. – В Англии родовое поместье наследует старший сын, а младшие сами пробивают себе дорогу. У вас, я знаю, другие обычаи.

– Ваш отец тоже военный? – осведомился Юнсин. – Разве у него такое маленькое поместье, что он не может обеспечить всех своих сыновей?

– Имя моего отца – лорд Эллендейл, сэр, – возразил уязвленный Лоуренс. – Наше родовое поместье находится в Ноттингемшире, и маленьким его никак нельзя счесть.

Юнсин явно остался недоволен таким ответом – хотя его нахмуренное чело можно было объяснить и супом, поданным в этот момент на стол. Суп, вернее прозрачный золотистый бульон, имел странный вкус; к нему прилагались кувшинчики с красным уксусом и мисочки с короткой сухой лапшой.

Тем временем переводчик, поговорив о чем-то с Шун Каем, задал Лоуренсу вопрос от его имени:

– Ваш отец приходится родственником королю, капитан?

Лоуренс, хотя и удивленный, порадовался предлогу отложить ложку: этот суп трудновато было бы одолеть даже без предшествовавших блюд.

– Я не могу позволить себе смелость так выразиться. Отец происходит из рода Плантагенетов, а это очень отдаленное родство с ныне правящим домом.

– Но все-таки более близкое, чем с лордом Макартни? – стоял на своем Шун Кай.

Лоуренс не сразу узнал это имя в произношении переводчика, и Хэммонд шепотом пояснил ему на ухо, что речь идет о прежнем британском после.

– Разумеется, – сказал Лоуренс. – Лорда Макартни сделали пэром за его заслуги перед Короной. Это ничуть не менее почетно, однако мой отец – одиннадцатый граф Эллендейл, само же графство было учреждено в 1529 году.

Втайне он забавлялся тем, что так отстаивает древность своего рода – здесь, на краю света, в обществе людей, для которых это мало что значит. Дома он никогда не хвастался своей родословной и даже восставал против отцовских лекций на этот предмет – а отец читал их довольно часто, особенно когда сын в первый раз попытался сбежать из дому и уйти в море. Но ежедневные уроки генеалогии в кабинете отца, видимо, все же возымели какое-то действие – вряд ли иначе он так надменно отрекся бы от родства со знаменитым дипломатом вполне почтенного происхождения.

Шун Кай и другие китайцы, вопреки его ожиданиям, очень увлеклись этой темой. Такой интерес к вопросам генеалогии Лоуренс редко встречал у себя на родине. Они принялись выспрашивать его о подробностях семейной истории, которые ему помнились очень смутно.

– Прошу прощения, – сдался он наконец. – В уме все это я удержать не могу.

Это был неудачный ход.

– Нет ничего проще. – Сказав это, Лю Бао послал за бумагой, тушью и кисточкой. Суповые тарелки как раз убирали, и стол на время освободился.

Все подались вперед – китайцы из любопытства, британцы из чувства самосохранения: за кулисами готовилась новая перемена, и никто, кроме поваров, не спешил с ней.

Чувствуя, что за минутное тщеславие его постигла суровая кара, Лоуренс принялся выводить каракули на свитке рисовой бумаги. Помимо написания латинских букв кисточкой ему еще нужно было вспомнить всех предков от начала времен. Пропустив нескольких и продравшись через салическую линию, он с грехом пополам добрался до Эдуарда III. Его каллиграфия оставляла желать много лучшего, а латинская грамота для китайцев была тем же, чем для Лоуренса китайская; тем не менее они горячо обсуждали составленный им документ, передавая его из рук в руки. Сам Юнсин рассматривал бумагу долго, и по лицу его нельзя было прочесть ничего. Шун Кай, последний на очереди, заботливо свернул бумагу, желая, видимо, ее сохранить.

С родословной, к счастью, покончили, зато на столе появилось следующее блюдо. Принесенные в жертву куры, все восемь, покоились под острым соусом. Слуги широкими ножами ловко порубили их на куски, и Лоуренс, покорный судьбе, вновь позволил наполнить свою тарелку. Курятина, нежная и очень вкусная, в горло, однако, уже не шла, а конца яствам не предвиделось. Недоеденную птицу убрали и внесли рыбу, зажаренную целиком в жире из-под соленой корабельной свинины. Ее только попробовали, как и сладкие блюда – печенье с тмином и клецки в сиропе с густой красной начинкой. Слуги особенно настойчиво навязывали десерт молодежи, и бедная Роланд спросила жалобно:

– А нельзя ли съесть это завтра?

Когда гостям наконец разрешили подняться, человек десять пришлось буквально вытаскивать из-за стола. Те, кто мог передвигаться самостоятельно, спаслись на палубу и прислонились к борту в небрежных позах, из последних сил дожидаясь очереди в некое заветное место. Лоуренс без зазрения совести воспользовался собственным отдельным сиденьем и поднялся к Отчаянному. Голова и живот бунтовали почти в равной степени.

Отчаянный, как выяснилось, пировал тоже – его угощали излюбленными кушаньями китайских драконов. Говяжья требуха с начинкой из говяжьих же печени и легких со специями напоминала толстую колбасу. Коровью ногу чуть-чуть подрумянили и спрыснули, похоже, тем самым огненным соусом, какой подавали людям. Рыбное блюдо состояло из ломтей громадного тунца, прослоенных листами тонко раскатанного желтого теста. Вслед за всем этим слуги торжественно внесли целого барашка; мясо мелко изрубили и вновь начинили им шкуру, выкрасив ее в темно-красный цвет и приспособив четыре палочки вместо ног.

– Как вкусно, – удивился Отчаянный, отведав барашка, и спросил что-то у слуг на их родном языке. Те отвечали ему, низко кланяясь. Он кивнул и съел все подчистую, кроме шкуры и деревянных ног. – Это только для украшения, – объяснил он Лоуренсу и улегся отдыхать с удовлетворенным вздохом – единственный гость, которому угощение пошло на пользу. Кого-то из корабельных мичманов, судя по звукам, тошнило на квартердеке. – Они сказали, что в Китае драконы, как и люди, шкур не едят.

– Надеюсь, ты сможешь все это переварить при таком количестве специй, – сказал Лоуренс и тут же раскаялся, поймав себя на чувстве мелочной ревности: он не хотел, чтобы Отчаянный перенимал хоть что-то китайское. Между тем сам он всегда, даже в особых случаях, кормил его только сырым мясом и лишь изредка предлагал для разнообразия рыбу.

– Ничего, мне понравилось. – Отчаянный, зевая, вытянулся во всю длину, поиграл когтями. – Давай завтра слетаем подальше? – сказал он, сворачиваясь. – За всю неделю я ни разу не устал на обратном пути. Уверен, что выдержу долгий полет.

– Непременно. – Лоуренс порадовался тому, что Отчаянный крепнет. Вскоре после отплытия из Кейп-Коста Кейнс наконец объявил, что он выздоровел. Юнсин своего запрета не отменял, но Лоуренс не собирался повиноваться ему или просить у него разрешения. Хэммонд вмешался в это дело и уладил его чисто дипломатически: как только Кейнс вынес свой вердикт, Юнсин поднялся на палубу и во всеуслышание даровал позволение на полеты, «дабы Лун Тен Сян упражнялся и поправлял здоровье». Теперь они могли подниматься в воздух, не рискуя вызвать скандал, но первое время Отчаянный жаловался, что ему больно, и очень скоро выбивался из сил.