Чайна Мьевиль - Неприкаянные письма (сборник) Страница 4

Выходило заманчиво.

Конверт был надежно запечатан коричневой клейкой лентой. Я пошел в обход: вскрыл его с другого конца, вполне аккуратно. Внутри оказался какой-то предмет, обернутый в небольшой клочок белой бумаги под скотчем. Я поддел ленту ногтем большого пальца, чтобы пробраться внутрь (опять-таки вполне аккуратно), и извлек нечто, что узнал сразу же. Шахматная фигура. Слон. Некоторые ее офицером зовут. Если точно, то дюйма в полтора[3] высотой очень красиво вырезанная из темноватого дерева. К основанию приклеен тонкий кружок красно-коричневого фетра. Фигурка была в хорошем состоянии, но несколько потертая, словно ею пользовались много-много раз. И что? Поняв, что должна быть надпись на бумажке-обертке, я присмотрелся. Коротенькая фраза с точкой на конце – и все это начертанием, сильно напоминающим шрифт пишущей машинки:

«Ваш черед».

– Хм, – я прикурил свою вторую сигарету и попробовал слепить какую-нибудь загадку из того, что обнаружил. Скорее всего, никакой загадки не было. Два приятеля играют по переписке, предложил я, и это подтверждение хода, видимо такого, при котором Слон был взят. Хотя… вместо «Ваш черед» или даже «Ваш ход» в сообщении должны бы значиться «конь объявляет шах королю и берет Слона», или как они там обозначают эти штуки? Я в шахматистах никогда не ходил, игру эту считал тягостной и скучной, могу и не помнить точных терминов. Плюс, ведь не пошлешь же кому-то фигуру, даже если ты ее и взял? Ведь обоим нужно сохранять полные комплекты для того, чтобы продолжать игру. Как бы то ни было. Могу себе представить, насколько обидно, если ход пропал впустую, но, если приятеля больше по тому адресу нет и он не оставил сведений, куда почту пересылать, тут многого не сделаешь.

В этот момент я услышал, как с улицы к дому повернула машина; чертыхаясь, скоренько затушил сигарету и поспешил в дом.

– Это что? – Я сидел за столом, Скотт стоял рядом. Ему было скучно, он зашел сказать «привет!», ошивался без дела и всячески избегал заняться анализом книги, завершить которую сам грозился сегодня – днем – на этой неделе – летом.

– Шахматная фигура, – отвечаю. Слона и все прочее я оставил на столе, когда спешил обратно. Сын взял ее.

– Зачем она тут?

– Я ее нашел, – говорю, избегая пространных объяснений. Я уже порядком влез в работу, сыну не полагалось заходить, когда я занят. И хотя я чувствовал себя препогано, отстраняясь от него, Карен живьем бы меня съела, если б я так не поступал, тем паче что в летние дни она взяла себе за особое правило оттаскивать сына от меня подальше.

– Что за фигура?

– Слон.

– Это тот, что…

– По диагонали, – кивнул я.

– Ага, окей. А чем это пахнет? – Я замер, думая, что он учуял от меня запах табачного дыма. Малый, однако, поднес фигуру к самому лицу и понюхал. – Это от нее.

Я взял у него Слона. Запашок был слабенький, но у Скотта нюх острый.

– Не знаю, – говорю.

– Пахнет, как от дезинфекции. Такой, какую в больших зданиях делают.

– Ты прав, – говорю, – может, что-то в этом духе.

– Почему она мокрая?

– С чего ты взял?

– Точно. Основание.

Я перевернул фигуру основанием вверх и мягко тронул фетр. Он был слегка влажным.

– Хм, а прежде не был. Раньше, я хочу сказать. – Я глянул на ту часть стола, где раньше стояла фигура, но Скотт меня опередил, мазнув там пальцем.

– Тут не мокро.

В этот момент из кухни донесся громкий мамин голос, в котором выражалась надежда, что Скотт не пристает к отцу, и спрашивалось, «как у него продвигается анализ книги, а?». Скотт скорчил рожу, изобразив перепуганную лягушку.

– Ты – в порядке, – говорю, подмигивая. – Но – проваливай.

Сын улыбнулся и выскользнул из комнаты.

Перед тем как лечь спать, я прошелся по дорожке до улицы. Мы с соседями живем на самом краю города, по сути, немного за краем, и дома привольно раскинулись на густо поросших лесом участках. Похоже, будто живешь за городом, только не в деревне – я предпочитаю именно такое сочетание.

– Все сосешь свои раковые палочки, а?

Наш сосед, Джерри, стоял в конце свой дорожки. Он уже больше половины шестого десятка разменял, а в прошлом году, после того как жена ушла от него к какому-то парню, с трудом, но избавился от своей привычки изводить по две пачки в день – на том основании, что жизнь и без того горше некуда.

– Ага, – киваю, расстроившись, что попался, в особенности оттого, что Скотт уже спал, и я был уверен, что свободен от нареканий. – Впрочем, умеряю помаленьку.

– Не получится, – махнул рукой Джерри. – Так и будешь умерять помаленьку, пока эта гадость не умерит тебя вовсе. Бросить это. Единственный способ дело сделать.

– У вас, полагаю, получилось.

– Еще как! Пару месяцев как дерьмом крутило, но я выстоял. И вам бы тоже следовало. У вас сын растет. А парень вас обожает.

– Я знаю.

У Джерри с женой детей никогда не было, о чем он несколько раз говорил с большим сожалением.

– Просто к слову пришлось.

Пожелав кивком спокойной ночи, он побрел обратно к своему дому, где жил теперь в одиночестве – и пил.

На следующее утро я вышел на пробежку, но бросил ее после 5 кэмэ. В нашем краю отлично приживаются едва ли не все известные человеку разновидности деревьев, что делает его очень привлекательным, но еще и чем-то вроде рассадника аллергии. В году немного месяцев, когда с веток деревьев что-нибудь бы не слетало и не раздражало все защитные оболочки. Я вышел из душа, все еще кашляя и шмыгая носом.

– Режим явно приносит тебе бездну пользы, – сказала Карен. – И в последний раз ты упражнялся… когда?

– Я упражняюсь в воздержании на ежедневной основе, дорогая. Будь признательна за это.

Взяв таким образом верх, я отправился в кабинет.

Как знает всякий, кто работает дома и в одиночку, случаются времена, когда вас сбивает с фокуса. Вы либо изводите себя из-за этого (как я когда-то), либо принимаете все превратности творческого процесса.

Говоря иными словами, где-то после полудня я обнаружил, что сижу, уставившись в пространство. Давным-давно я установил на свой компьютер систему, которая в рабочие часы отключала любое взаимодействие с Интернетом, кроме электронной почты, чтоб не возникало искушения. Идеальное время, само собой, для созерцательной и восстанавливающей фокус сигареты, вот только Скотт был дома, у себя в комнате, усердно изображая работу над анализом книги, но скорее всего погруженный в тайную созидательную работу над своей Майнкрафтской империей[4]. Я мог бы, наверное, безнаказанно покурить, поскольку он с головой ушел в игру и подожмет хвост, если мать надумает поинтересоваться, насколько он преуспел, но на самом деле мне не доставляло удовольствия водить сына за нос. Я мог бы продержаться еще пару часиков.

Мог бы (и, видимо, должен был) позвонить своей матери. Уже несколько дней не звонил. Мать свою я люблю, с тех пор как пару лет назад умер отец, мы говорим с ней по телефону дважды в неделю. Между прочим, это серьезное обязательство. Кончина отца открыла мне, что мама человек более склонный к тревоге, чем мне представлялось, – ему удавалось (сознательно или как-то еще) это рассеивать. Без его блокировочной защиты ее энергия дробью разлеталась во все стороны, особенно по телефону, час разговора с матерью был способен лишить мою работу всякой притягательности на весь остаток дня.

В конце концов взгляд мой упал на шахматную фигуру, все еще стоявшую возле монитора. Я взял телефон (а он не подлежит тем интернет-санкциям, что настольная машина) и задал поисковику задачу: «Патрик Брайс». Первые несколько страниц результатов поиска имели отношение к некоей восходящей звезде-кинорежиссеру с таким именем. Судя по всему, он вряд ли мог быть тем получателем, кому предназначалось письмо. Вряд ли он живет или жил в Иллинойсе: в «Википедии» сказано, что родился он в Калифорнии. После этого пошел поток других случайных людей, носивших то же имя, все они, несомненно, вели совершенно достойную, но ничем не примечательную жизнь. В их числе, само собой разумеется, не было ни одного шахматиста, играющего по переписке.

Я положил телефон на стол и взял в руки Слона. Как и всякий маленький предмет, изначально предназначенный, чтобы его трогали, этот так и просился, чтобы его покрутили на пальцах и при этом подумали, кто еще делал так же.

Прикоснувшись пальцем к основанию, я убедился, что оно было, по меньшей мере, таким же влажным, как и день назад. Это казалось странным, потому как температура окружающей среды была довольно высокой. Я поднес фигуру к носу и подумал, что и запах немного усилился.

Я закрыл глаза и постарался вникнуть глубже, чем Скотт со своим достойным выводом. Не очень уверен, но мне показалось, что в запахе улавливалось что-то от больничных коридоров. Средство дезинфекции, пахнущее одновременно затхлостью и больницей, призванное скорее надежно делать свое дело, нежели ласкать обоняние. Это натолкнуло меня на раздумья, не был ли один из игроков в шахматы (все при том же предположении, что именно игра в шахматы и происходила) обречен на какого-либо рода долгосрочное пребывание в больнице.