Н. Джемисин - Держава богов Страница 47

забыть

Потому что бог детства не мог быть отцом, если он вообще желал быть, и

забытьзабытьзабыть

Братец. Ахад был моим братом. Моим новорожденным братиком, первым сыном Йейнэ. Нахадот бы… Ну, вряд ли гордился бы, наверное. Но повеселился бы наверняка.

Тело перестало судорожно содрогаться. Мука отступила в достаточной мере, чтобы я перестал корчиться и орать. Желудок опустел. И я просто лежал, отходя от пережитого ужаса. Потом осторожно попытался вздохнуть. И еще раз.

– Спасибо тебе, – прошептал я.

Ахад, сидевший возле меня на корточках, только вздохнул. Он не сказал «добро пожаловать», потому что я не был желанным гостем, и мы это знали. Однако он оказал мне благодеяние, не имея к тому нужды, и я должен был хотя бы поблагодарить.

– От тебя воняет, – сказал он. – Ты грязен, а выглядишь как навозная куча. Поскольку ты слишком бесполезен, чтобы убраться отсюда, как подобало бы, делать нечего. Придется приютить тебя на ночь. Только смотри, не привыкни: потом будешь жить где-нибудь в другом месте.

Он поднялся и ушел. Вероятно, поручить кому-нибудь из слуг устроить меня на ночлег.

К тому времени, когда он вернулся, я кое-как сумел приподняться и сесть на пятки. Меня все еще трясло, а вконец свихнувшийся желудок настоятельно требовал наполнения пищей. «Либо внутрь, либо наружу!» – строго сказал я ему, но он и не думал меня слушать.

Ахад снова опустился передо мною на корточки:

– Интересно…

Я не без труда поднял на него взгляд. По его лицу было трудно что-либо прочесть, но он воздел руку и сотворил зеркальце. Я слишком вымотался и не смог даже позавидовать. Ахад повернул зеркальце, и я увидел собственное лицо.

Я сделался старше. Лицо, смотревшее на меня из зеркала, было длиннее и худощавее, подбородок стал крепче. И волосы на нем уже не были едва заметным юношеским пушком. Они огрубели и потемнели, теперь это были зачатки самой настоящей бородки. То есть не середина подросткового возраста, как прежде, а уже просто молодость. Сколько лет жизни я потерял? Два? Три? Проскочили и не вернутся…

– Я прямо-таки польщен. Тем, что ты сохранил столько милых воспоминаний о прежних деньках.

В его голосе прозвучали опасные нотки, но предельная усталость помешала мне как следует испугаться. Он мог в любой момент убить меня, если бы захотел. И уже убил бы, если бы действительно хотел. Он просто любил потешиться властью.

Я вдруг усмотрел в этом вселенскую несправедливость.

– Дерьмово, – прошептал я, не заботясь, слышит он меня или нет. – Дерьмово, что я теперь никто и ничто.

Ахад тряхнул головой. Он не удивился и не испытал раздражения. Он взял меня за шиворот и поставил на ноги.

– Ты не ничто, – проговорил он с некоторым раздражением. – Ты смертный, а это далеко не ничто. И чем скорее ты это примешь, тем проще жить будет. – Он взял меня за руку выше локтя и негодующе фыркнул, ощутив ее худобу. – Тебе нужно как следует есть, Сиэй! Нужно заботиться о теле, если хочешь, чтобы оно прослужило те несколько лет, что у тебя еще остались. Или ты вознамерился скончаться прямо сейчас?

Я прикрыл глаза, позволив себе обмякнуть в его хватке.

– Я не хочу быть смертным. – Теперь я попросту ныл. Как здорово! Оказывается, даже повзрослев, я еще способен ныть. – Смертные говорят, что любят тебя, но это все враки. Они только и ждут, чтобы ты им поверил, а потом ножик в спину воткнут. Да еще и повернут для верности, чтобы вправду убить.

Я умолк и зажмурился, честно обдумывая, а не разреветься ли по полной программе. Однако тут дверь кабинета открылась, впустив двоих слуг. Ахад же огрел меня по щеке, и я бы не назвал его оплеуху такой уж ласково-отрезвляющей.

– Боги тоже так умеют, – резко сказал он. – Мало не покажется! Давай-ка заткнись и начинай справляться!

С этими словами он толкнул меня в руки слугам, и те сразу же повлекли меня за собой…

11

Я Л-Ю-Б-Л-Ю, люблю тебя,

ПО-ЦЕ-ЛУ-Ю, поцелую.

Я его толкнула в лужу,

Там он вдруг гадюку скушал,

Так что брюху стало хуже.

Слуги отвели меня в роскошную ванную. Скамейки там были устланы свежевыстиранными подушками, но все равно плотской страстью так и разило. Меня раздели и всю старую одежду свалили в кучу, чтобы потом сжечь. Тело мыли и терли – безлично и очень по-деловому, после чего ополаскивали ароматизированной водой. Наконец меня завернули в халат, отвели в комнату, уложили. Там я проспал весь остаток дня и часть ночи. И мне ничего не приснилось.

Проснулся я с ощущением, что моя воинственная сестрица Чжаккарн использовала мою голову как мишень для упражнений с пикой, чего на самом деле она, конечно, никогда бы не сделала. Когда я умудрился сесть, на что понадобилось определенное время, дурнота едва не вернулась. Но на буфете в комнате обнаружился поднос с давно остывшей едой и кувшин воды комнатной температуры, и я решил: хватит извергать из себя, пора перейти к насыщению. И перешел к делу. Еда оказалась вкусной, и я без труда ее проглотил.

Помимо прочего, на подносе стояло блюдце какого-то густого белого клейстера, снабженного бумажной карточкой, на которой элегантными печатными буквами значилось: «СЪЕШЬ ЭТО». Почерк показался знакомым, и я со вздохом отведал белую массу. Вкус оказался тошнотворным. Та крыса из переулка была гаже, но не намного. Я напомнил себе, что являюсь гостем в доме Ахада, а посему задержал дыхание и проглотил все одним махом, после чего быстро заел, чтобы избавиться от горечи во рту. Это не очень-то помогло. Тем не менее я сразу почувствовал себя лучше и с облегчением понял: это все-таки было лекарство, а не отрава.

А еще для меня была выложена свежая смена одежды. Я с удовлетворением отметил ее неприметность: серые мешковатые штаны, рубашка цвета некрашеной шерсти, коричневая куртка и такие же башмаки. Скорее всего, комплект был позаимствован у слуг, поскольку я заподозрил, что такое соответствовало бы струнке жестокости Ахада.

Принарядившись, я открыл дверь комнаты.

И остановился на пороге: с нижнего этажа наплывали звуки музыки и смех. Сейчас ночь. В голове у меня пронеслась вереница из не менее дюжины непристойных и злых каверз, которые я мог бы немедленно отмочить. Позыв немедленно приступить к делу был невероятно силен, я даже ощутил приток могущества. Я с легкостью мог бы обратить все масла, которые в этом доме держали для чувственных удовольствий, в вытяжку из злющего перца, а постели заставить пахнуть не духами и страстью, а плесенью. Вот было бы славно! Однако я теперь был взрослее и руководствовался более зрелыми побуждениями. Порыв миновал, и, справившись с ним, я ощутил лишь мимолетную печаль: не сбылось…

Я хотел вновь прикрыть дверь, но не успел. По ступеням поднималась пара; эти двое смеялись, точно старые друзья или новоиспеченные любовники. Женщина повернула голову в мою сторону, наши глаза встретились… и я замер. Я увидел одну из моих сестер – Эган. И ее рука обвивала талию какого-то смертного. На него мне хватило единственного беглого взгляда: богато одетый, средних лет, пьяный. Я вновь повернулся к Эган и натолкнулся на ее хмурый взгляд.

– Сиэй? – Она изобразила улыбку и оглядела меня с ног до головы. – Значит, слухи были правдивы: ты вернулся. Похоже, тебе мало показалось двух тысяч лет в смертной плоти?

В давно прошедшие времена ей поклонялось одно пустынное племя, обитавшее в восточной части материка Сенм. Она обучила их музыке, способной вызывать дождь, и благодарные люди врезали ее образ в целый горный склон. С тех пор то племя успело исчезнуть: его поглотили амнийцы, ведшие завоевательные битвы еще до Войны. А после Войны я лично уничтожил изваяние Эган: Арамери приказывали искоренять все, что казалось им богохульством против Итемпаса, и не щадили даже самого прекрасного. И вот передо мной стоял оригинал во плоти, а какой-то амниец лапал ее грудь…

– Меня привел сюда случай. А ты чем будешь оправдываться?

Она изящно подняла бровь – безупречную, как и прочие черты ее амнийского лица. Это, конечно, была обновленная внешность. До Войны Эган выглядела как представительницы того пустынного племени. Мы не обращали внимания на смертного, пытающегося нежно покусывать ее шею.

– Скукой. Опытом. Все как обычно. Во время Войны лучше всего выживали те, кто больше держался среди смертных, оттачивая свою природу. – Она прищурилась. – А ты не очень-то помогал…

– Я сражался с сумасшедшим, загубившим нашу семью, – устало проговорил я. – И – да, я дрался со всяким, кто ему помогал. С какой стати все ведут себя так, будто я сотворил что-то ужасное?

– Потому что ты и все вы, кто бился на стороне Нахи, по ходу дела потеряли себя, – рявкнула Эган, и ее тело так напружинилось от гнева, что любовник слегка отшатнулся и удивленно заморгал. – Он заразил вас своей яростью! Вы не просто убивали тех, кто вам противостоял, вы уничтожали всех, кто пытался вас остановить. Даже тех, кто взывал к примирению, если вам казалось, что им следовало бы сражаться. Убивали смертных, если у них хватало отваги просить у вас помощи. Во имя Вихря! Ты ведешь себя так, будто в тот день спятил один только Темпа!