Тахира Мафи - Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник) Страница 5

Я забыла ответить, но Адам не сводит с меня взгляда.

Заправляю прядку за ухо и, вдруг передумав, спрашиваю:

– А почему ты так пристально за мной следишь?

Его глаза внимательны и любопытны.

– Я так рассудил: меня могли запереть с девчонкой, только если она сумасшедшая. Мне казалось, они придумали для меня новую пытку – посадить в камеру к психопатке. Я решил, ты мое наказание.

– Поэтому украл мою кровать.

Чтобы показать, кто здесь главный. Чтобы застолбить участок. Чтобы напасть первым.

Адам потупился, сжал и разжал кулаки, затем потер шею сзади.

– Почему ты мне помогла? Как ты узнала, что я тебя не обижу?

Я пересчитываю пальцы – убедиться, что все они при мне.

– Да я ничего…

– Не помогала мне или не знала, что я не опасен?

– Адам. – Губы округло сложились в его имя. Я удивилась приятному знакомому ощущению, когда слово скатилось с языка.

Он сидит почти так же неподвижно, как я. В глазах появилось новое выражение, которое я не могу понять.

– Да?

– Как там, в реальном мире снаружи? – спрашиваю я, произнося все тише каждое слово. – Хуже стало?

Боль исказила его четкие, красивые черты. Он справился с собой только через несколько секунд и взглянул на окно.

– Честно? Я не знаю, где лучше – здесь или там.

Я тоже смотрю на стекло, отделяющее нас от реальности, и жду, когда разомкнутся губы Адама, – мне хочется услышать, что он скажет. Но тут мое внимание привлекает уже сказанное – оно мечется в голове, затуманивая чувства, застилая глаза, ослабляя внимание.

– Ты знаешь, что это движение оказалось международным? – спрашивает Адам.

– Нет, – отвечаю я, умолчав, что меня вытащили из дома и насильно увезли три года назад. Получается, меня увезли ровно через семь лет после начала проповедей оздоровленцев и четыре месяца спустя после того, как они пришли к власти. Я не сказала Адаму, как мало знаю о новом мире.

По словам Адама, Оздоровление запустило руки в каждую страну, желая видеть лидерами государств своих ставленников. Он сказал, что необитаемые территории всего мира поделили на 3333 сектора, которые контролируют особые Уполномоченные Лица.

– Ты знаешь, что они нам лгали? – спрашивает Адам. – Ты знаешь, что оздоровленцы кричали – кому-то надо руководить, кто-то должен спасти общество, восстановить мир? Ты знаешь, что они заявили: истребление оппозиции – единственный путь к миру? Ты знаешь все это?

Тут я кивнула. Тут я ответила «да».

Эту часть я помню: возмущение, бунты, ярость.

Глаза закрылись в подсознательной попытке блокировать тяжелые воспоминания, но это возымело обратный эффект. Протесты. Митинги. Вопли о невозможности выжить. Я видела женщин и детей, погибших от голода, стертые в щебенку дома, лунный пейзаж вместо прежних полей, приносящих теперь единственные плоды – разлагающуюся плоть жертв военных действий. Я видела смешанный с землей мертвенно-красный, винно-красный, темно-красный и даже роскошный алый оттенок любимой маминой помады.

Можно сказать одно: все погибли.

– Оздоровление всеми мерами удерживает власть, – продолжает Адам, – пытаясь развязать войну против восставших противников нового режима. Как новая форма правления, Оздоровление ищет поддержку у всех международных сообществ.

Я гадала, где теперь те, кого я видела каждый день. Что сталось с их домами, родителями, детьми? Кто из них уже лежит в земле?

Сколько из них убиты?

– Они все уничтожают. – Голос Адама звучит странно торжественно в этой тишине. – Книги, артефакты, любое упоминание об истории человечества. Они доказывают, что это единственный способ улучшить создавшееся положение. Якобы нужно начать с чистого листа, чтобы не повторять ошибок предыдущих поколений.

Два стука в дверь, и мы оба на ногах, грубо выдернутые в мрачную реальность.

Адам поднял бровь:

– Завтрак?

– Выжди три минуты, – напоминаю я. У нас прекрасно получалось не показывать голод, но двойной стук в дверь моментально лишил нас воли.

Они нарочно морят нас голодом.

– Да. – Его губы сложились в мягкую улыбку. – Не хочу еще раз обжечься. – Воздух колыхнулся, когда он шагнул вперед.

Я осталась сидеть неподвижно.

– Все же я не понял, – тихо говорит он. – За что тебя сюда посадили?

– Почему ты так много спрашиваешь?

Он в футе от меня, я – в десяти дюймах от спонтанного взрыва.

– У тебя очень глубокие глаза, – говорит он, наклонив голову набок. – Такие спокойные. Хочется узнать, о чем ты думаешь.

– Не нужно… – Мой голос дрогнул. – Ты меня совсем не знаешь.

Он засмеялся, и в его глазах заплясали веселые огоньки.

– Не знаю?

– Нет.

Покачав головой, он садится на свою кровать.

– Верно. Не знаю.

– Что?

– Ты права. – Он справился с собой. – Может, я и сумасшедший.

Отступаю на два шага.

– Может, и так.

Он снова улыбается, и мне хочется его сфотографировать. Я готова смотреть на изгиб этих губ остаток жизни.

– Да не псих я!

– Но ты не ответил, почему ты здесь, – упрямо повторяю я.

– Ты тоже.

Бросаюсь на колени и втаскиваю поднос через щель. Неопределимое варево дымится в двух оловянных кружках. Адам усаживается на пол напротив меня.

– Завтрак, – объявляю я, пододвигая ему его порцию.

Глава 6

Одно слово, две губы, три, четыре, пять пальцев складываются в один кулак.

Один угол, два родителя, три, четыре, пять причин прятаться.

Один ребенок, два глаза, три, четыре, семнадцать лет страха.

Сломанная швабра, два бешеных лица, злой шепот, замок на моей двери.

Посмотрите на меня, хочу я сказать. Говорите со мной иногда. Найдите мне средство от этих слез. Я очень хочу вздохнуть с облегчением первый раз в жизни.

Прошло две недели.

Две однообразные недели, две недели из ничего, кроме однообразия, две недели с сокамерником, который вот-вот захочет коснуться меня который до меня который до меня не дотрагивается. Адам привыкает. Он не жалуется, ничего сам не рассказывает и продолжает задавать слишком много вопросов.

Он ласков со мной.

Я сижу у окна и смотрю, как смешиваются дождь, листья и снег. Они по очереди танцуют в воздухе, исполняя свои хореографические па для безразличных ко всему людей. Солдаты шагают, шагают, с топотом шагают под дождем, давя сапогами листья и выпавший снег. Стиснутые перчатками руки сжимают ствол оружия, способного стрелять в разных режимах. Они не дают себе труда заметить падающую с неба красоту. Они не знают свободы в ощущении вселенной на твоей коже. Им все равно.

Я хочу набить рот дождевыми каплями, а карманы – снегом. Хочу провести пальцем по жилкам упавшего листа, и чтобы ветер холодил мне нос.

Вместо этого я стараюсь не обращать внимания на отчаяние, хотя от него слипаются пальцы, и жду птицу, которую видела только во сне. Раньше птицы, говорят, летали. Прежде чем истончился озоновый слой, прежде чем от загрязнения атмосферы птицы мутировали в нечто ужасное иное. Говорят, погода не всегда была такой непредсказуемой. По слухам, существовали птицы, пересекавшие небо, как самолеты.

Едва ли такое маленькое живое существо могло соперничать со сложнейшим созданием человеческого ума, но искушение поверить слишком соблазнительно. Я мечтаю о птице в небе уже десять лет. Белой с золотой макушкой, словно в короне.

Только эта мечта дает умиротворение моей душе.

– Что ты пишешь?

Прищурившись, смотрю на его сильное тело, на легко появляющуюся улыбку. Не знаю, откуда у него силы улыбаться, несмотря ни на что. Сможет ли он сохранить отличную форму и этот особый изгиб губ, способный изменять судьбы? Представив, что с ним станет через месяц, я содрогнулась.

Не хочу, чтобы он стал таким, как я.

Опустошенным.

– Эй! – Он сгреб одеяло с моей кровати и нагнулся ко мне, одним движением обернув реденькую ткань вокруг моих плеч, ставших совсем прозрачными. – Ты что?

Пытаюсь улыбнуться, решив уйти от вопроса.

Он садится рядом, спиной к стене. Его плечи совсем близко, слишком близко недостаточно близко. Жар его тела согревает меня лучше одеяла. Суставы ломит от острого желания, безрассудной потребности, которой мне никогда не утолить. Тело молило о том, чего я не могу себе позволить.

Коснись меня.

Он заглядывает в маленький блокнот у меня в ладони, смотрит на сломанную ручку, зажатую в кулаке. Закрыв блокнот, я скатываю его в комок и засовываю в щель в стене, после чего принимаюсь изучать ручку на ладони, ощущая на себе испытующий взгляд.

– Ты пишешь книгу?

– Нет.

Нет, книгу я не пишу.

– Может, и зря.

Я встретилась с ним взглядом и сразу пожалела об этом. Нас разделяет менее трех дюймов, и я не могу двинуться, потому что умею только замирать. Мышцы напряжены, движения замедляются, каждый позвонок превращается в кубик льда. У меня захватывает дыхание, глаза расширяются, я не в силах оторваться от его пристального, упорного взгляда. Я не могу отвести глаза. Не знаю, куда отступить.