Рик Янси - Проклятье вендиго Страница 6

– Начало пятого – утра?

– Да, сэр.

– А кажется, что гораздо раньше. Ты уверен?

Я сказал, что уверен, и опустился в кресло рядом с его кроватью. Какое-то время мы провели в молчании, он – трясясь, я – зевая.

– Боюсь, я простудился, – сказал он.

– Не позвать ли доктора, сэр?

– Или это из-за утки. Насколько старая была эта утка, Уилл Генри? Возможно, она была порченая.

– Я так не думаю, сэр. Я тоже ее ел, и я не заболел.

– Но ты дитя. У детей более крепкие желудки. Это известный факт, Уилл Генри.

– Я думал, что утка была очень хорошая, сэр.

– Да уж. Ты так обжирался, что можно было подумать, что ты целую неделю ничего не ел. Я много раз тебе говорил, Уилл Генри: или человек контролирует свой аппетит, или аппетит контролирует его. Ты ведь знаешь, что Данте посвятил неконтролируемым желаниям больше одного круга ада. За свои плотские злоупотребления тебя бы поместили в третий круг, где ты лежал бы в полной тьме, а сверху с небес на тебя сыпалось бы дерьмо.

Я кивнул.

– Да, сэр.

– «Да, сэр»… Тебе нравится такая перспектива, Уилл Генри? С дерьмом, которое льется на тебя целую вечность?

– Нет, сэр.

– Но ты не это сказал. Ты сказал «да, сэр», будто соглашаясь с такой перспективой.

– Я соглашался с вами, доктор Уортроп, а не с идеей дерьма.

– «С идеей дерьма»… Уилл Генри, я начинаю думать, что ты слишком послушен. Это в твою пользу – и, конечно, в мою пользу. Лесть помещает тебя в восьмой круг, где ты барахтаешься в реке собственных экскрементов.

– Выходит, я почти безнадежен, сэр.

Он хрюкнул.

– Да, почти.

Я подавил зевок.

– Я не даю тебе спать, Уилл Генри?

– Да, сэр. Нет, сэр. Извините, сэр.

– За что?

– За… Я не помню.

– Ты извиняешься за что-то, о чем забыл?

– Нет, сэр. Я забыл, за что извиняюсь.

– У меня от тебя болит голова, Уилл Генри. Беседовать с тобой – это все равно что пробираться через лабиринт Минотавра.

– Да, сэр.

– «Да, сэр! Да, сэр!» – передразнил он меня, подняв голос на целую октаву. – Если бы я тебе сказал, что на каминной доске эльфы танцуют джигу, ты бы ответил: «Да, сэр! Да, сэр!» Если бы в доме случился пожар и я велел тебе залить пламя керосином, ты бы крикнул: «Да, сэр! Да, сэр!» и устроил нам второе пришествие! Есть ли у тебя мозги, Уильям Джеймс Генри? Ты ведь родился, имея это обязательное приложение?

У меня чуть не вырвались слова «Да, сэр!», но я успел прикусить язык. Впрочем, он не обратил на это внимания. Монстролога понесло.

– Неужели все мои усилия пропали даром? – закричал он в потолок, ударяя кулаком по подушке. – Принесенные в жертву время и уединение, терпеливые наставления, особое внимание, которое я тебе уделял в память об услугах, оказанных мне твоим отцом, – все было напрасно? Ты провел у меня уже почти два года, а отвечаешь как послушное эхо, которое я мог бы услышать от последнего конюха. Поэтому я снова спрашиваю: у тебя есть мозги?

– Д-да, сэр, – с запинкой выговорил я.

– О, боже мой, ты опять это сказал! – взревел он.

– Конечно, есть! – закричал я в ответ. Мое терпение наконец истощилось. Не в первый раз я бежал на отчаянный крик: «Уилл Генриииии!» к постели эгоцентричного лунатика, который, как казалось, едва выносил само мое существование. Чего он от меня хотел? Не был ли я для него просто мальчиком для битья, собачонкой, чтобы пнуть, когда его переполняли разочарование и детские страхи? Он был во власти темных демонов, я бы не стал этого отрицать, но то были не мои демоны.

– То, что я сказал об аппетите, – назидательно продолжил он, явно пораженный моей реакцией, – относится и к эмоциям, Уилл Генри. Не надо терять самообладания.

– Вы потеряли свое, – заметил я.

– У меня была причина, – ответил он, подразумевая, что у меня таковой не было. – Так или иначе, я бы не советовал тебе во всем следовать моему примеру. Даже почти ни в чем. – Он сухо рассмеялся. – Возьми изучение монстрологии…

Я бы предпочел его не брать, но придержал язык.

– Думаю, я уже говорил тебе, Уилл Генри, что ни в одном университете не преподают науку монстрологию – во всяком случае, пока. Вместо этого нас обучают признанные мастера. Хотя я начал обучение со своим отцом, исключительно одаренным монстрологом своего времени, но окончилось оно у Абрама фон Хельрунга, президента нашего Общества и автора этого злосчастного трактата, который, похоже, погубил Джона Чанлера. Почти шесть лет я обучался у фон Хельрунга, одно время даже жил у него – мы оба жили, Джон и я. А поскольку у меня с отцом отношения были, мягко говоря, напряженные, то очень скоро фон Хельрунг стал мне вместо отца, заполняя отцовский вакуум, как я, смею утверждать, заполнял сыновний.

Он вздохнул. Даже в теплом свете лампы его лицо было мертвенно бледным. Его щеки запали темными ямами, глаза с серыми кругами глубоко ввалились.

– Это тяжелая утрата, Уилл Генри, и не только для монстрологии, – продолжал он. Я решил, что он имеет в виду Джона Чанлера, коллегу-монстролога, которого, по словам Мюриэл, он любил. Я ошибался. – Если бы в астрономии, ботанике, психологии, физике кого-нибудь можно было бы назвать Леонардо да Винчи своего времени, то это был бы фон Хельрунг. Его гостиная на Пятой авеню была одним из главных научных салонов Северной Америки, где бывали Эдисон и Тесла, Кельвин и Пастер. Он был специальным советником двора царя Александра и почетным членом Королевского общества в Лондоне. В ораторском искусстве он мог бы поспорить с Цицероном. Я помню его доклад об анатомических особенностях шести разновидностей рода Ingenus на конгрессе тысяча восемьсот семьдесят девятого года, когда он держал весь зал в немом напряжении добрых три часа – это было одно из самых интеллектуально впечатляющих событий в моей жизни, Уилл Генри. А теперь… это. Не поддается никакому пониманию, как Джон Чанлер с его научной проницательностью мог попасть под чары этой очевидной чепухи. Берусь утверждать, что даже ребенок среднего ума мог бы ее опровергнуть. Даже ты мог бы, Уилл Генри – я не имею в виду бросить тень на твой интеллект, а только показываю на явную параллель с классической сказкой о голом короле.

– О голом короле, сэр?

– Да, да, ты ее знаешь, – сказал он раздраженно. – Я не нуждаюсь в снисхождении, знаешь ли. Пока все хлопали и восхищались его прекрасными регалиями, один ребенок выкрикнул из толпы: «Но на нем же нет никакой одежды!» Вот и Чанлер всегда благоговел перед фон Хельрунгом – и отнюдь не только он. Не на одном конгрессе взрослые мужчины внимали его замечаниям, съежившись, как Моисей перед горящим кустом. Вне всякого сомнения, Чанлер рванул в Рэт Портидж, чтобы добыть доказательство для сомнительного предположения своего любимого наставника – образчик Lepto lurconis.

– А что такое Lepto lurconis, доктор Уортроп? – спросил я.

– Я уже говорил тебе – это миф.

– Да, сэр. Но о каком именно существе идет речь?

– Тебе надо подучить классические языки, Уилл Генри, – упрекнул он меня. – Его формальное наименование Lepto lurconis semihominis americanus. Слово «lepto» – из греческого. Оно означает «худой» или «ненормально тонкий», истощенный. «Lurconis» на латыни означает «обжора». Итого получается «голодный обжора». Остальное, «semihominis americanu», я думаю, ты можешь расшифровать сам.

– Да, сэр, – сказал я. – Но что именно оно собой представляет?

Он помолчал. Глубоко вздохнул. Провел рукой по своим всклокоченным после сна волосам.

– Голод, – выдохнул он.

– Голод?

– Особенный голод, Уилл Генри. Тот, который никогда не утоляется.

– А какой голод никогда не утоляется? – поинтересовался я.

– Оно несется по ветру, – сказал монстролог, устремив взгляд своих темных глаз куда-то вдаль. – В абсолютной тьме дикой природы страшный голос зовет тебя по имени, голос про́клятого желания из безысходности, которая уничтожает…

Я затрепетал. Он никогда раньше так не говорил. Я смотрел, как его взгляд шарит по потолку, видя нечто такое, что мне увидеть было не дано.

– Его называют Атсен… Дьену… Аутико… Виндико. У него десяток имен в десятке разных земель, и оно старше, чем горы, Уилл Генри. Оно ест, и чем больше оно ест, тем голоднее становится. Оно умирает от голода, даже когда обжирается. Это такой голод, который не утоляется. На алгоквинском языке его имя буквально означает «тот, кто пожирает все человечество». Ты молод, – сказал монстролог. – Ты еще не слышал его зова. Но с того момента, как оно тебя узнает, ты будешь обречен. Обречен, Уилл Генри! От него не уйти. Это терпеливый охотник, он перенесет все невзгоды, чтобы напасть, когда ты этого меньше всего ожидаешь, и когда ты окажешься в его ледяной хватке, надежды на спасение больше не будет. Оно поднимает тебя на запредельные высоты и бросает в невообразимые глубины. Оно крушит твою душу, оно рвет пополам твое дыхание. И, даже когда оно тебя поедает, ты разделяешь с ним празднество. Да! Поднимаясь к самым воротам рая, падая до последнего круга ада, ты ликуешь в своем несчастье – ты становишься голодом. Летя, ты падаешь. Насыщаясь, ты умираешь от голода…