Антология - Сборщик душ Страница 6

Тавил фыркнул.

– Разумеется, Машина починит себя сама.

Женщина покачала головой.

– Не починит. Генератор уже отказывает, скоро посыплется и остальное. Те, кто останется Внизу, задохнутся. Пора выбираться на поверхность – это единственный шанс выжить.

Капелька пота побежала по Тавиловой щеке. Желание схватиться скорее за книгу было таким сильным, что Тавила почти трясло. Слова женщины начали протискиваться поглубже в сознание, подцепляться к недавним фактам, выстраивать цепочки, обретать значение и смысл. Все эти мелкие щелчки и заминки в течении повседневной жизни, которых никогда не случалось раньше… такие незаметные, но слишком вездесущие, чтобы продолжать их игнорировать: не реагирующие, как надо, кнопки, задержки с ремонтом, какая-то внезапная дрожь в стенах…

Все говорило в пользу вестей, принесенных женщиной.

– Почему вы мне все это говорите? – спросил Тавил.

Она опустилась на корточки, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

– Ты с поверхности, как и я. Здесь есть еще наши – только мы знаем, как жить Наверху. У нас больше шансов выжить без Машины.

– Идем с нами, – сказала она и, подавшись вперед, взяла его за обе руки.

Прикосновения оказалось достаточно, чтобы Тавил отпрянул и, нажав кнопку, отъехал вместе с креслом прочь, подальше от нее.

– Вы забываетесь!

Он вытер руки об одежду, словно можно было как-то уничтожить, стереть ощущение чужой живой плоти, вошедшей в прямой физический контакт с его собственной.

Качая головой, женщина встала.

– Ты умрешь тут.

В ответ Тавил нажал кнопку. Дверь закрылась, надежно спрятав его в убежище. Тавил выехал на середину комнаты, но изоляцию не отключил. Он сидел и смотрел на руку, которая помнила тепло чужих пальцев.

Какая-то его часть, очень маленькая, когда-то умела взбираться на деревья и целые мили шагать пешком по поросшим травой равнинам. Эта часть знала, что женщина сказала правду, и правду эту приняла. Сказанное объясняло и свет, и купальную жидкость, и почему его любимая музыка временами вставала на паузу или икала, чего с ней раньше никогда не случалось. Когда он нажимал кнопку доставки еды, еда теперь не всегда приезжала сразу, а кровать пару раз поднималась из пола смятой и незаправленной, словно он только что встал.

Когда Тавил был совсем еще мальчишкой, его родители и родители его родителей предсказывали, что городам Машины однажды наступит конец. Они рассказывали ему о предках, которых объявили Бездомными и изгнали из Нижнего мира после какого-то бунта и которые с тех пор выбрали жить естественной честной жизнью на поверхности. Предки оставили им в наследство знание о том, что технология – скорее проклятие, чем дар. Она портит человека и делает его самодовольным.

И Тавил им верил. Он презирал живущих под землей и ждал того дня, когда из-за вечной погони за комфортом они пожрут себя сами. Вот за этим он и полез в шахту тогда, давным-давно: чтобы увидеть Нижний мир своими глазами, пока тому не пришел неизбежный конец; чтобы обрести знание о Машине – не от кого-нибудь, а из самых что ни на есть первых рук – и передать его будущим поколениям как предупреждение: никогда, никогда не давать себе снова пасть в эту бездну.

Но родители ошибались. Сам он ошибался. Здесь, Внизу, – прогресс, эволюция. Здесь жизнь в самой своей продвинутой фазе – бытие ради чистых идей, ради очищения души!

Тавил берет Книгу Машины и подносит ее к губам. «Благословенна Машина», – тихо шепчет он, целуя обложку. Вот оно, живое, осязаемое доказательство правды, в которой взрослые отказали ему Там, Наверху, ибо воистину есть сила бо€льшая, чем человек.

Эта мысль утешает его, убаюкивает, изгоняет предательскую дрожь, иссушает скопившийся под немногими его последними волосами пот. Тавил закрывает глаза и ощущает гудение Машины, окружающее, обволакивающее, заботливое, защищающее. Он – ее часть, отныне и присно.

Если миру чудесной Машины прогресса суждено погибнуть – да будет так. Тавил знал о неизбежности этого момента с тех самых пор, как отпустил последнюю ступеньку лестницы и спрыгнул вниз, в искусственный свет. И он не покинет ее теперь, не вернется к прежней жизни, полной жертв и мук.

От него слишком многого хотят. Нет, он лучше проживет свои последние мгновенья Тут, Внизу, во чреве Машины, чем целую вечность – Там, Наверху, вдали от ее безмятежного жужжания.

Тавил хранил абсолютную веру в Машину – до самого конца. У него были свои ритуалы, и он строго им следовал: первым и последним словом каждый день должна быть Мантра Машины; трижды целовать обложку перед тем, как открыть, и после того, как закрыть Книгу; следить за тем, чтобы она никогда не касалась пола, а корешок не был обращен к двери.

Что-то из этих привычек он приобрел сам с течением времени, другие позаимствовал от прочих верующих. Даже после того как отказала медицинская система, прекратили функционировать лифты, купальная жидкость сгнила, а кровати перестали появляться из пола, Здесь, Внизу продолжались духовные практики.

Если уж на то пошло, все это лишь раздувало пламя Тавиловой веры в Книгу, ибо доказывало всемогущество Машины.

Потом, последней судорогой гибнущего мира, рухнула система связи. Тавил знал, что многие вокруг вышли из комнат и теперь толпами собирались в коридорах и на платформах. В отличие от него, они не знали о неизбежности этого дня; они не молились, не ждали.

Они не ведали своей судьбы так, как ведал ее он.

Мысль присоединиться к одной из этих групп была ему гадка. Вспоминая, как последний раз вступал в прямой физический контакт с человеческим существом, он до сих пор вытирал руки об одежду: та женщина с поверхности возвестила ему этот день и искушала отринуть все, во что он верил, ради жизни, которой он не желал; женщина, сулившая ложное спасение из мира, который он так любил.

В эти последние мгновения Тавил думал о сестре, Прие, оставленной Там, Наверху. Он рисовал перед мысленным взором ее лицо – на фоне звезд, каким увидел его тогда перед спуском Вниз. Что за жизнь она прожила, постоянно терзаемая унизительными потребностями человеческого тела – в еде, в крове, в прикосновении других? Никакого времени для души, редкие проблески мирного созерцания.

И его жизнь сложилась бы так, не увидь они случайно фонтан пара, бьющий из земли, и небольшую вмятину там, где человек Снизу топтался вокруг старой вентиляционной шахты, и не реши Тавил ухватить за хвост шанс своими глазами увидать мир Машины.

Какой пустой и никчемной оказалась бы жизнь, проживи он ее Наверху.

Тавил сидит в кресле посреди комнаты. Моторчик в основании кресла отказал еще вчера, и с тех пор Тавил не двинулся с места. Света тоже больше нет, но, несмотря на это, Тавил листает страницы Книги, ощущая пальцами тонкость бумаги. Ему не надо видеть, что там написано – свои любимые фрагменты он заучил наизусть много столетий назад.

Когда Машина останавливается, наступает ничто. Стены прекращают вибрировать, неизбывный гул наконец затихает. Умиротворенный и утешенный вечным своим поклонением чудо-Машине, Тавил бормочет про себя строчки из Книги.

Иначе в мире стало бы слишком тихо.

Когда я впервые прочла рассказ Эдварда Форстера «Машина останавливается», сюжет показался мне совершенно прямолинейным и постапокалиптическим: поверхность планеты стала необитаемой, человечество вынуждено уйти под землю, в города, где все без исключения контролирует Машина. Но чем больше я перечитывала эту историю и чем больше над ней думала, тем явственнее передо мной вырисовывалась работа настоящего гения. Она не только заставляла читателя хорошенько призадуматься о роли технологии в нашей жизни, но и рисовала живой портрет веры и того, как легко она превращается в поклонение Вещи, за которой сама вера безнадежно теряется. В своем сюжете Э.М. Форстер ведет персонажей к совершенно определенному выводу, помогающему, в конце концов, понять и принять свои ошибки. Именно об этом я решила написать сама.

В рассказе Форстера есть эпизод, когда один из персонажей поднимается на поверхность по старой вентиляционной шахте и впоследствии вспоминает: «Мне почудилось, что нечто темное стремительно пересекло лощину и исчезло в колодце». Тут и начинается мой рассказ. Что, если «нечто темное» на самом деле было человеком с поверхности? И что, если он попался в ловушку внутри Машины?

«Дочь короля Эльфландии» (1924). Ирландский писатель лорд Дансени опубликовал за свою жизнь более шестидесяти книг: сборники рассказов, детективы, пьесы, эссе, автобиографию, а также несколько романов, лучшим из которых, бесспорно, стала «Дочь короля Эльфландии». Его проза, экспрессивная и необыкновенно причудливая, оказала влияние на Г.Ф. Лавкрафта, Джека Вэнса и многих других писателей. Едва начав читать этот роман, я понял, что окончательно и бесповоротно зачарован слогом Дансени. И в дальнейшем, на протяжении еще многих лет, его своеобразный лиризм находил заметный отклик во всех моих работах.