Патриция Маккиллип - Барды Костяной равнины Страница 6

В глазах Деклана вспыхнул прекрасно знакомый Найрну огонек.

– Пожалуйста, – сказал бард, – спой ее для меня.

– О, нет, – запротестовал говоривший, пытаясь укрыться за спинами друзей. – Как я могу? После тебя-то?

– Я спою с тобой, – не задумываясь, предложил Найрн. – Я ее знаю.

«Видал? – безмолвно сказали Деклану взгляды рыбаков, как только Найрн заиграл. – Наш-то каков! Все знает!»

Ближе к концу песню подхватили все. Грубые, как просоленная морем шерсть, голоса рыбаков что есть сил старались подражать глубокому, сильному, звучному голосу иноземного барда. Деклан слушал молча, сложив руки поверх арфы, поставленной на колено, почти не шевелясь. Быть может, только его дыхание и заставляло арфу едва уловимо покачиваться: камни на ней поблескивали в отсветах пламени, темнели и вновь вспыхивали искорками, притягивая взгляд Найрна, занятого игрой. Впервые в жизни он обнаружил какой-то прок в тех вещах, что знал лишь из песенных строк – золоте, самоцветах, сокровищах. Рожденный в нищете, он получил свою музыку даром, она стоила ему не дороже, чем воздух или вода. Теперь он понял: на свете есть и другая музыка, другие песни, а может, даже другие инструменты, сокрытые там, куда нет хода тем, кто не имеет золота и не носит драгоценных камней.

Самоцветы – нежно-голубые, как небо, зеленые, как речной мох, огненно-красные – дразнили, притягивали взгляд, как ни старался Найрн выкинуть их из головы. В очередной раз взглянув на них, он встретился взглядом с Декланом, но глаза барда, блеснувшие над самоцветами, оказались безмолвны, непроницаемы, будто стена тумана. Да, в жизни Найрну доводилось красть, но лишь самое необходимое: яйца из курятника, плащ, оставленный сушиться на ветках кустов, пару сандалий, когда ноги выросли так, что башмаки стали тесны. То есть вещи, без которых никак не обойтись. А вот подобного с ним не бывало никогда. Ничего в жизни не желал он так безоглядно, всем сердцем, как завладеть этими камнями – бесполезными блестящими ленивыми созданиями, не приносящими никому ни малейшей пользы, а попросту выставлявшими напоказ свое богатство и красоту, сверкая на дереве арфы, чей звонкий, нежный голос даже не дрогнул бы, если бы они вдруг исчезли…

Тут Найрн услышал сквозь общий хор негромкий голос Деклана, обращенный к нему:

– Возьми же их. Если сумеешь.

Найрн вновь поднял взгляд на старого барда и вновь увидел его глаза – огромные, немигающие зрачки, блестящие металлом, будто не человеческие глаза, а монеты. Подобно самоцветам, сверкавшим на его арфе, они дразнили, манили к себе, бросали вызов.

Поспешно опустив взгляд, Найрн вложил каждую сыгранную ноту и каждое спетое слово в песнь вожделения и страсти, в балладу во славу музыки, которой никогда прежде не слыхал и, скорее всего, никогда больше не услышит, во славу всех ее несметных сокровищ, укрытых, точно запретная любовь, за стенами без единого окна, внутри неприступных башен.

Тем временем баллада подошла к концу, но Найрн едва смог заметить это, всем сердцем горюя о том, чему не суждено сбыться. Пальцы его замерли, в последний раз коснувшись струн, и он услышал тихий вздох углей и треск хвороста в очаге. Умолкли все, кроме огня, ветра да моря. В конце концов Найрн шевельнулся и вдруг услышал, как что-то зазвенело о каменные плиты пола – раз, и другой, будто там, под ногами, настраивался сам собою какой-то неведомый древний инструмент.

Вновь тихий звон…

Опустив глаза, Найрн увидел, что самоцветы, будто слезы, один за другим катятся вниз с арфы Деклана и падают – падают прямо к его ногам!

Потрясенный, Найрн вскинул взгляд и обнаружил в глазах Деклана довольную, вполне человеческую улыбку. Тут и за столами зашевелились, переводя дух.

– Они идут на зов, – сказал бард. – Возьми их. Ты звал, и они пришли к тебе.

Все тело Найрна от затылка до пят покрылось гусиной кожей: крохотный образ нового мира, открывшегося перед ним, сделался шире, наполнившись бесчисленными вопросами.

– Кто ты такой? – прошептал он первый из них.

– Хороший вопрос.

Склонившись, бард собрал самоцветы и вложил их в руку Найрна. Трактирщик откашлялся и потянулся за глиняным кувшином, чтобы вновь наполнить их кружки.

Вдруг дверь распахнулась, будто под напором ветра. Найрн стиснул самоцветы в горсти так, что пальцам сделалось больно. Вошедших незнакомцев он узнал сразу: мечи, кольчуги, суровые, усталые, безжалостные лица… Будто и не заметив ни окоченевших рыбаков, ни устремленных на них желтых глаз старого барда, они тут же обратили все внимание к Найрну.

– Ты, – велел один из них. – Собирайся. С равнины Стирл на нас движется войско, и королю Анстану нужен походный барабан. И волынка, чтоб созывать кланы, если у тебя она есть.

Один из рыбаков, наконец, заговорил.

– Сдается мне, ты говорил, будто это войско идет на юг, в Гризхолд, – с недоумением сказал он Деклану.

– Что ж, я ошибся, – ответил тот, поднимаясь и убирая арфу в чехол.

К тому времени, как Найрн спустился с чердака со своими пожитками, золотоглазого и след простыл. Старый бард исчез, растворился в ненастной ночи.

Глава третья

По пути через Докерский мост Беатрис, дочь короля, управлявшая неуклюжим, пыхтящим на ходу паромобилем, едва не сбила Иону, возникшего из тумана прямо посреди дороги. Бригада археологов, ощетинившаяся всевозможными инструментами, будто булавочная подушечка булавками, хором вскрикнула. Беатрис изо всех сил вдавила педаль в пол, на мокрой мостовой паромобиль повело юзом, и машина, выпустив клуб пара, остановилась в каких-то дюймах от Ионы. Резиновый молоток, сорвавшийся с чьего-то пояса, продолжил полет, отскочил от капота и, точно по волшебству, приземлился прямо в поднятую ладонь Ионы.

Иона рассмеялся. Беатрис зажмурилась и вновь открыла глаза. С трудом разжав пальцы, стиснувшие руль, она криво улыбнулась дрожащими губами.

– Доброго утра, мэтр Кле.

– Доброго утра, принцесса.

– Простите. Этот туман… С вами все в порядке?

– Конечно. Того, что сможет убить меня, еще не изобрели.

Подойдя к борту паромобиля, он протянул рабочим пойманный молоток. Каррен принял свой инструмент. Щеки его в обрамлении огненно-рыжих волос побагровели, как свекла.

– Прошу прощения, мэтр Кле, – хрипло, по-простонародному растягивая гласные, сказал он. – Мне уж на миг показалось, что все мы остались без работы.

– Не позволите ли подвезти вас туда, куда вам нужно? – спросила Беатрис.

– Меня призывают домой, – с легким сарказмом сказал Иона, – вот только мне никак не приходит на ум, за какой такой надобностью.

– О, да. Мы только что встретили Фелана на мосту.

Принцесса сделала паузу и моргнула – видимо, ей пришла в голову какая-то мысль. Похоже, эта мысль не укрылась от проницательных глаз Ионы, черневших, как небо в новолуние, на фоне изможденного лица, и он без ошибки прочел в ней, что уготовано ему судьбой.

– А вот вы это знаете, – ровно заметил он.

Принцесса кивнула и вновь криво улыбнулась – виновато и в то же время не без озорства.

– Да. Боюсь, это по поводу празднования дня рождения отца, – Беатрис сделала паузу, дожидаясь окончания долгого страдальческого стона. – Может, довезти бригаду до раскопа, вернуться за вами и подбросить вас домой?

Иона провел по лицу ладонями, запустил пальцы в растрепанную шевелюру и вытащил из волос что-то вроде крохотной улитки.

– Благодарю вас, принцесса, – мрачно ответил он. – Уж лучше прогуляюсь. Не исключено, что по пути меня все-таки кто-нибудь переедет.

– Хорошо, мэтр Кле, – ответила она, переключая передачу. – Тогда увидимся на празднике.

Въехав в туман, она безошибочно отыскала дорогу к нужной яме среди безлюдной разоренной земли.

Иону Кле Беатрис знала всю свою жизнь. Музей, построенный им для найденных по всему городу диковин, с самого детства приводил ее в восхищение. Кайрайские древности, отреставрированные, отчищенные, снабженные ярлыками, бережно хранившиеся под стеклом неярко освещенных витрин, случайные предметы старины, точно след из хлебных крошек, вели ее в сказку – такую старую, что ее позабыли даже барды на холме. «Чей это кубок дутого стекла? – гадала она. – Чей бисерный пояс? Чей маленький медведь резной кости?» Конечно, у всех этих давно исчезнувших людей имелись имена, все они оставляли следы на земле и точно так же, как она сама, смотрели на звезды и любовались ими. Все это, вкупе с диковинным увлечением ямами, подземными ходами, забытыми дверями, обшарпанными, заросшими травой калитками и изрытыми колеями проулками, поиском и исследованием маленьких тайн, не замечаемых никем другим, в конце концов превратилось в дело всей ее жизни. Изучением всего этого она и решила заняться отныне и впредь. Король, также захваченный откопанной Ионой историей, не находил причин запрещать дочери заниматься тем, что ей нравится. Трое старших детей в качестве потенциальных наследников позволяли допускать в требованиях к младшей дочери некоторую небрежность. Мать, в свою очередь, пришла к туманному заключению, что Беатрис прекратит лазать по ямам и рыться в грязи, стоит ей только по-настоящему полюбить.