Выше звезд и другие истории - Ле Гуин Урсула Страница 6

На часах было 17:06.

В 17:11 Хейбер нажал на «Усилителе» черную кнопку «Выкл.».

В 17:12, заметив, что на ЭЭГ опять появились резкие зубцы и «веретена» медленного сна, он наклонился к пациенту и трижды отчетливо произнес его имя.

Орр вздохнул, широко повел рукой, открыл глаза и проснулся. Хейбер несколькими привычными движениями отсоединил электроды.

– Хорошо себя чувствуете? – В дружелюбном вопросе звучала уверенность.

– Нормально.

– А вы видели сон. Это я знаю точно. Не расскажете, о чем?

– О коне, – сказал Орр хрипловато, еще до конца не проснувшись.

Он сел на кушетке.

– Мне снился конь. Вот этот. – и он показал на изображение, украшающее стену в кабинете доктора. Большая, размером с окно фотография знаменитого скакуна по кличке Таммани-Холл, резвящегося на травянистом выгоне.

– И что он делал? – спросил Хейбер, довольный. Он не был уверен, что суггестия по поводу содержания сна сработает с первой попытки.

– Я… шел по полю. А он сперва был вдалеке. Потом он рванулся и поскакал ко мне, и через некоторое время я понял, что сейчас он меня снесет. Но я совсем не испугался. Я подумал, может, удастся поймать его за уздечку или ухватиться и вскочить ему на спину. Я понимал, что он не может мне навредить, потому что на самом деле это лошадь с вашей картинки, а не настоящая. Это все какая-то игра… Доктор Хейбер, вас в этой фотографии ничего… ничего не смущает?

– Ну, некоторые считают, что для кабинета психиатра слишком много драматизма, перебор. Секс-символ в натуральную величину прямо напротив кушетки, – засмеялся врач.

– А час назад он тут был? Разве тут не был вид на гору Худ, когда я только зашел… до того, как мне приснилась лошадь?

Боже мой, там действительно раньше была гора Худ, он прав.

Да нет, какая гора, не было никакой горы – лошадь, была лошадь…

Нет, гора…

Была лошадь была лошадь бы…

Он бестолково уставился на Джорджа Орра и молчал, хотя вопрос прозвучал уже несколько секунд назад. Нет, нельзя дать сбить себя с толку, надо внушать уверенность, он-то человек, который на любой вопрос знает ответ.

– Джордж, то есть вы помните, что здесь у меня была фотография горы Худ?

– Да, – сказал пациент довольно грустным тоном, но твердо, – помню. Была. Со снегом.

– Гм, – многозначительно кивнул Хейбер.

Ужасный мороз прошел под ложечкой.

– А вы разве не помните?

Ох уж эти глаза – неопределенного цвета, но с ясным и прямым взглядом, глаза помешанного.

– Увы, нет. Это Таммани-Холл, который взял все три золота в восемьдесят девятом. Скучаю по скачкам. Жаль, что из-за наших бед с продовольствием не остается места для низших видов. Конечно, лошадь – это чистый анахронизм, но фотография мне нравится. Тут бодрость, сила – полная самореализация в животном смысле. Это некий идеал, к которому психиатр при работе с людьми стремится в психологическом смысле, определенный символ. Да, наверное, я как раз на него смотрел, поэтому и подсказал вам такой сон…

Хейбер бросил взгляд на стену. Конечно, лошадь.

– Но слушайте, если хотите еще одно мнение, давайте спросим мисс Крауч. Она здесь два года работает.

– Она скажет, тут всегда была лошадь, – спокойно, но печально возразил Орр. – Всегда тут была. После моего сна. Что раньше, что сейчас. Я просто подумал, что, раз вы сами мне предложили такой сон, может, у вас тоже будут двойные воспоминания. Но, видимо, нет.

Но глаза его, уже не опущенные книзу, вновь глядели на Хейбера с такой ясностью, такой затаенной мольбой, такой отчаянной молчаливой просьбой о помощи.

Явно больной. Его лечить надо.

– Я бы попросил вас прийти еще раз, Джордж. И если можно, завтра.

– У меня работа…

– Отпроситесь на час пораньше и приходите к четырем. Вам же назначено ДТЛ. Скажите начальнику и зря не стесняйтесь. У нас восемьдесят два процента людей рано или поздно проходят ДТЛ. Не говоря уже о тридцать одном проценте, которых отправляют на ПТЛ. Так что завтра у меня в четыре, и продолжим. Чувствую, что результат будет. Вот рецепт на мепробамат: он вам приглушит сны, но фаза быстрого сна все равно останется. Новую дозу можно получать в автоаптеке каждые три дня. Если увидите страшный сон или что-то еще испугает, звоните мне – в любое время дня и ночи. Хотя с мепробаматом это вряд ли грозит. А будете как следует стараться и мне помогать – скоро никакие таблетки не понадобятся. Разберемся с вашими снами, и будете у нас как огурчик. Верно?

Орр взял айбиэмовскую рецептурную карту.

– Было бы хорошо, – улыбнулся он – робко, грустно, но не без юмора. – Кстати, насчет коня…

Хейбер, выше его на голову, посмотрел на пациента сверху вниз.

– Он похож на вас.

Врач быстро обернулся на фотографию. И правда. Мощный, здоровый, волосатый, рыжевато-коричневый, несется во весь опор…

– Может, лошадь в вашем сне чем-то напоминала меня? – спросил он вкрадчиво-дружелюбно.

– Напоминала.

Когда пациент ушел, Хейбер сел в кресло и скептически посмотрел на Таммани-Холла на стене. Действительно, для кабинета великоват. Черт! Как жаль, что не хватает денег на кабинет с настоящим окном.

3

Те, кому помогает Небо, зовутся Сынами Неба. Они учатся, не учась. Они делают, не делая. Они рассуждают, не рассуждая. Тот, кто в знании останавливается перед тем, чего нельзя узнать, достигает совершенства. Того, кто не желает этого сделать, уничтожат жернова неба[3].

В полчетвертого Джордж Орр ушел с работы и направился к метро; машины у него не было. В принципе, он мог бы накопить на «фольксваген-стимер» и платить налог на пробег, но зачем? Центр города был закрыт для автомобилей, а Орр жил в центре. В свое время, еще в восьмидесятых, он научился водить, но своей машины никогда не имел. Орр спустился на станцию Ванкуверской линии и поехал в сторону Портленда. В вагонах было уже битком; с того места, где он стоял, было не дотянуться ни до поручня, ни до петли, так что поддерживал его только равномерный нажим тел со всех сторон. Иногда, когда сила давки (d) превышала силу земного притяжения (g), его приподнимало и он зависал в воздухе. Стоявший рядом мужчина читал газету, но опустить руки не мог, так что лицо его все время было завешено разворотом с новостями спорта. На протяжении шести остановок прямо перед глазами Орра маячил заголовок: «НА АФГАНСКОЙ ГРАНИЦЕ РВУТСЯ БОМБЫ А-1» – и подзаголовок: «Угроза афганского вмешательства». Читатель газеты пробился к выходу, и его место заняла пара помидоров на пластмассовой зеленой тарелке, под которыми обнаружилась старушка в зеленом пластмассовом пальто, которая еще три остановки простояла на ногах Орра.

Он выбрался из вагона на станции «Ист-Бродвей», поднялся на улицу и оставшиеся до Уилламеттской восточной башни четыре квартала шел, проталкиваясь через густеющую в конце рабочего дня толпу. Восточная башня представляла собой исполинское аляповатое сооружение из стекла и бетона, которое с тупым упорством овоща боролось за свет и воздух с джунглями похожих строений вокруг него. До земли света и воздуха доходило очень мало; над асфальтом парило, и прохожих поливал мелкий дождик. Дождь для Портленда – дело привычное, а вот тепло – семьдесят градусов по Фаренгейту[4] второго марта – примета нового времени, результат загрязнения воздуха. За борьбу с промышленными и городскими выбросами взялись слишком поздно и не успели остановить процессы, набиравшие силу еще в середине двадцатого века. Теперь если воздух и очистится от углекислоты, то не раньше чем через несколько веков. Одной из главных жертв парникового эффекта предстояло стать Нью-Йорку: лед на полюсах все таял, и уровень моря поднимался и поднимался. Под угрозой на самом деле была вся агломерация на восточном побережье от Бостона до Вашингтона. Впрочем, были и плюсы. С подъемом воды залив Сан-Франциско должен был наконец закрыть сотни квадратных миль свалок и мусора, который сбрасывали в него с 1848-го. Что касается Портленда, отделенного от океана восьмьюдесятью милями и Береговым хребтом, то вода снизу ему не грозила, только вода сверху.