Робин Хобб - Книга Мечей (сборник) Страница 7

Я посмотрел на него. Мне было знакомо выражение этого глупого розового лица.

– Хорошо, – сказал я.

– Да. Мне нужен лучший меч и лучший учитель. Я заплачу. Можешь взять пятую монету.

Золотой безант. На самом деле его настоящее название – гиперперон, что означает «высшей пробы». Враг в Ультрамаре отобрал их у нас столько, что использовал вместо своей валюты. Такова война: враг превращается в вас, а вы – во врага, как железные и стальные стержни под молотом. Единственные безанты, которые сегодня можно увидеть, – это вернувшиеся оттуда, но сейчас они в ходу повсеместно.

– Меня не интересуют деньги, – сказал я.

– Знаю. Меня тоже. Но, если я заплатил человеку за работу и он взял деньги, он мне должен.

– Я плохой учитель, – сказал я.

– Ничего страшного, я безнадежный ученик. Справимся в два счета, быстро, как амбары горят.

Если у меня когда-нибудь будет собака, то только терьер-крысолов. Может, мне просто нравятся агрессивные твари, не знаю.

– Можешь забрать свою монету и засунуть туда, где не светит солнце, – сказал я. – Ты и так переплатил за меч. Назовем это сдачей.

Меч – не лучший вид оружия. Большинство доспехов, даже правильно подбитый джеркин, защитят от него, он слишком длинный, чтобы использовать в драке, и слишком легкий и непрочный для серьезной стычки. В серьезном бою я предпочитаю копье или топор, и вообще в девяти случаях из десяти лучше обойтись обычными сельскими орудиями: баграми, вилами, крюками, если они сделаны из хорошего материала и правильно закалены. А еще лучше, дайте мне лук и противника, скрывшегося под доспехами. Для воина на поле битвы лучший вид – вдоль стрелы на подмышку копейщика. Для самозащиты на дороге я предпочитаю дубину; для схваток на улицах и в помещениях, где часто не хватает места, лучше всего подойдет нож, которым ты бреешь бороду и чистишь яблоко. Во-первых, ты к нему привык, и ты знаешь, где он у тебя за поясом, даже не глядя.

Единственное, для чего меч поистине хорош, – это фехтование на мечах, что практически означает дуэль, что нелепо и противозаконно, или просто фехтование – игра в бой, хорошее развлечение, где никто не пострадает (но у меня другое представление о забавах), а еще рисовка. Нет надобности говорить, что именно поэтому мы отправляемся в Ультрамар, препоясавшись мечами. У некоторых прекрасные новые мечи, у самых везучих – настоящие старые мечи, семейное наследие, стоящее тысячи акров доброй пахотной земли вместе со зданиями, скотом и поселянами. Дело в том – только не говорите, что я вам это сказал, – что старые мечи не обязательно лучшие. Двести лет назад хорошей стали было еще меньше, чем сейчас, а люди были сильнее, поэтому старые мечи тяжелее, ими труднее пользоваться, они шире, и у них закругленный конец; они предназначены скорее для того, чтобы рубить противника, а не пронзать. Большинство этих молодых мечников умирает от поноса раньше, чем пустынное солнце высушит одежду, в которой они прибыли. Их вещи продадут, чтобы оплатить съеденное ими в солдатской столовой. Там, в Ультрамаре, иногда можно таким образом раздобыть уникальное оружие.

– Я не знаю, как учить, – сказал я. – Никогда этого не делал. Поэтому я буду учить тебя так, как учил меня отец, это единственный известный мне способ. Согласен?

Он не заметил, что я подобрал грабли.

– Хорошо, – сказал он, поэтому я снял с граблей поперечину с зубьями – она всегда насажена свободно – и треснул его черенком.

Я очень хорошо помню свой первый урок. Главное отличие в том, что отец использовал метлу. Сначала он черенком сильно ткнул меня в живот. Когда я согнулся, хватая воздух, он ударил по коленной чашечке, и я упал. Тогда он приставил конец черенка к моему горлу и надавил. Я едва мог дышать.

– Ты не ушел от удара, – объяснил он.

Тогда, во время первого урока, мне было пять лет, а свалить на землю взрослого человека труднее. Мне пришлось добраться до его колена с противоположной стороны, чтобы он упал. Когда он отдышался, я увидел, что он плачет, – у него действительно лились слезы.

– Ты не сумел уйти от удара, – объяснил я.

Он посмотрел на меня и тыльной стороной ладони вытер слезы.

– Я понял, – сказал он.

– Больше не допускай таких ошибок, – сказал я ему. – Отныне когда человек – любой человек – окажется так близко к тебе, что может ударить, ты должен считать, что он ударит. Держись на расстоянии или будь готов за доли секунды увернуться. Понял?

– Думаю, да.

– Никаких исключений, – сказал я. – Никогда и нигде. Твой враг, твой лучший друг, твоя жена, твоя шестилетняя дочь – никакой разницы. Иначе боец из тебя не получится.

Он несколько мгновений смотрел на меня, и я подумал, что он действительно понял. Это как сцена в старой пьесе, когда дьявол предлагает ученому мужу договор и тот его подписывает.

– Вставай.

Я опять ударил его, когда он поднялся лишь вполроста. Всего-навсего легкий толчок в ключицу: довольно, чтобы причинить сильнейшую боль, но ничего не сломать.

– Это все для моего блага, я понимаю.

– О да. Это твой самый ценный урок.

Следующие четыре часа мы посвятили работе ног: шаги вперед и назад, шаги в сторону. Каждый раз, ударяя его, я бил чуть сильнее. Он со временем приспособился.

Мой отец не был плохим человеком. Он всем сердцем любил свою семью, она значила для него больше всего. Но у него был один недостаток – вроде непрогретого места или включения, которые иногда возникают при сварке, когда металл недостаточно нагрет или в соединение попадает кусочек грязи. Отцу нравилось причинять людям боль, это его возбуждало. Только людям, не животным. Он был хороший скотовод и честный, добросовестный охотник, но ему нравилось бить людей и слушать их крики.

Я могу это понять – отчасти потому, что я сам такой же, хотя и в меньшей степени и лучше контролирую это стремление. Может, это всегда было у меня в крови, а может, это сувенир из Ультрамара; вероятно, и то и другое. Я осознаю это в терминах ковки. Можно бить раскаленный добела металл, но нельзя положить один кусок на другой и надеяться, что они сольются. Их надо долго бить, чтобы они соединились. Осторожно, рассудительно, не слишком сильно и не слишком слабо. Достаточно, чтобы металл заплакал и пролил слезы искр. Но я терпеть не могу людских слез. Это заставляет меня презирать людей, и мне трудно сдержаться. Ну, в общем, вы поняли, почему я предпочитаю держаться подальше от них. Я знаю, что со мной неладно, а знание своих недостатков – начало мудрости. Я нечто вроде фехтовальщика наоборот. Я всегда держу дистанцию; отчасти чтобы меня не могли ударить, но главным образом, потому что сам не могу ударить их.

Когда научишься работать ногами, остальное сравнительно легко. Я научил его восьми приемам нападения и семи – защиты (я держусь семи; есть еще четыре, но это просто разновидности). Он быстро все усвоил, теперь, когда понимал главное: не позволяй себя ранить, и далее – обезвредь его.

– Лучший способ сделать человека безвредным, – говорил я, – ранить его. Боль сразу остановит его. Убийство останавливает не всегда. Ты можешь заколоть, и всякая надежда для него будет потеряна, но он все равно может очень опасно ранить тебя, прежде чем упадет на землю. А вот если ты парализуешь его болью, он больше не опасен. Можешь убить его или отпустить – как захочешь.

Я показывал: обходил его меч и бил парня в живот концом черенка грабель – это один из худших ударов, но он оставался на ногах. Потом я ударил его по колену, и он упал.

– Убийство бесполезно, – говорил я. – Схватку выигрывает боль. Конечно, если ты решил разрубить его до пупка, это другое дело – тогда это мелодрама, в которой тебя тоже убьют. В бою рань противника и переходи к следующему. В дуэли побеждай и будь милосерден. Меньше проблем с законом.

Как вы, вероятно, догадались, мне понравилось учить. Я передавал ценные знания и умения, что само по себе дело стоящее, я демонстрировал свое мастерство и при этом мог бить отпрыска благородного семейства – ради его же блага. Как это может не понравиться?

Лучше всего учишься, когда измучен, в отчаянии или тебе больно. Этому меня научил Ультрамар. Я муштровал малого с рассвета до заката, а потом мы зажигали лампу и занимались теорией. Я учил его линии и кругу. Подсознательно вы стремитесь в бою оставаться на линии: вперед – нападать, назад – обороняться; парировать, делать выпад, снова парировать. Все неверно. Идиотизм. Вместо этого вы должны идти по кругу, отступая в сторону, чтобы уйти от удара врага и в то же время нанести ему удар. Никогда не ограничивайтесь защитой, всегда контратакуйте. Каждый ваш удар должен либо убить противника, либо остановить. И на каждое движение руки – движение ноги; ну вот, я открыл вам все тайны и загадки фехтования, и мне ни разу не пришлось вас ударить.

– Почти всякая схватка, – сказал я ему, давая возможность вытереть кровь с глаз, прежде чем мы продолжим, – в которой хоть один из участников знает, что делает, длится от одной до четырех секунд. Если дольше, это уже основа для эпоса. – Решив, что он не готов, я нанес ему мандиритто (удар справа налево) по виску. Он отступил не задумываясь, опустил оружие, и мое сердце возрадовалось, когда я ушел от его прямого выпада и парировал его в третьей позиции. До сих пор он ни разу меня не ударил, к некоторому моему разочарованию, но за шесть часов он четырежды едва не достал меня. Весьма многообещающе. Ему просто не хватало инстинкта убийцы.