Тахира Мафи - Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник) Страница 9

Я помню введенные новые правила.

Отныне никаких опасных фантазий, никаких лекарств по рецепту. Наша ставка – новое поколение, состоящее исключительно из здоровых молодых людей. Больных изолировать. Стариков уничтожить. Трудных передать в психиатрические лечебницы. Пусть выживет сильнейший.

Да.

Конечно.

Никаких больше дурацких иностранных языков, глупых сказок и идиотских картин над тупыми каминными полками. Никакого Рождества, Хануки, Рамадана и Дивали[2]. Никаких разговоров о религии, вере и личных убеждениях. Личные убеждения чуть не привели к тотальному уничтожению человечества, заявляли они.

Убеждения, приоритеты, предпочтения, предрассудки и идеология разобщают нас, вводят в заблуждение и в конце концов губят.

Эгоистичные желания и потребности необходимо стереть из памяти. Жадность, злоупотребления, чревоугодие надо вычеркнуть из человеческого поведения. Спасение в строгом контроле, минимализме, аскетизме жилищ. Один простой язык и новый словарь с понятными словами.

Это спасет нас и наших детей, и человеческую расу, говорили они.

Новое равенство. Новое человечество. Новая надежда, исцеление и радость.

Спасите нас!

Присоединяйтесь к нам!

Оздоровим общество!

Воззвания до сих пор видны кое-где на стенах.

Ветер треплет их обветшалые края, но плакаты приклеены на совесть и хлопают углами по стальным и бетонным бокам, с которыми срослись, или по бетонным столбам с динамиками наверху. Динамики должны оповещать людей о грозящей опасности, разумеется, окружающей их.

Мир кажется сверхъестественно, жутко тихим.

Мимо проходят люди, спеша по промозглому холоду на завод – работать, чтобы кормить семьи. Надежда в этом мире сочится из ствола карабина.

Никому уже нет дела до концепции.

Раньше в людях жила надежда. Они верили, что все можно поправить и наладить. Им хотелось прежней жизни, когда предметами для волнения служили светские сплетни, отпуска и субботние приемы гостей. Обещанное Оздоровлением будущее было чересчур идеальным для осуществимого, но отчаявшиеся люди не усомнились ни на минуту. Они так и не поняли, что продали душу кучке типов, решивших сыграть на их невежестве. На их страхе.

Большая часть населения слишком запугана, чтобы протестовать, но есть и другие, сильнее. Другие, ожидающие своего часа. Другие, уже организовавшие сопротивление.

Надеюсь, сопротивляться еще не поздно.

Жадно разглядываю каждую дрожащую ветку, каждого навязанного режимом солдата, каждое окно, которое успеваю сосчитать. Глаза, как два профессиональных карманника, крадут все подряд и прячут глубоко в памяти.

Я потеряла счет времени и не могу сказать, сколько мы ехали.

Останавливаемся у здания раз в десять больше нашей клиники, стоящего в центре… не города, но, скажем так, цивилизации. Снаружи это безвкусное строение, не вызывающее ни малейших подозрений, – удивляют лишь размеры. Четыре плоские, гладкие стены серого бетона, закрытые окна пятнадцати этажей. На унылом здании ни таблички, ни знака – ничего, что указывало бы на его истинное назначение.

Политическая штаб-квартира с хитрой маскировкой – на видном месте.

Внутренность танка произвела на меня впечатление беспорядочного скопления кнопок и рычагов неизвестного назначения. Адам открывает люк и, прежде чем я успеваю что-нибудь сообразить, снова подхватывает меня за талию, и вот мои ноги уже стоят на твердой земле, и сердце так колотится, что он наверняка слышит. Он не убирает руки.

Смотрю на него.

В его глазах напряжение, лоб наморщен, губы губы губы – разочарование и досада, скованные воедино.

Я отступаю, и десять тысяч крошечных частиц разлетаются между нами. Он опускает взгляд. Он отворачивается. Он глубоко вдыхает, пальцы руки на мгновение сжимаются в кулак.

– Сюда. – Он кивает на исполинское здание.

Я иду за ним внутрь.

Глава 11

Я приготовилась к невообразимым ужасам, но реальность оказалась едва ли не хуже.

Грязные деньги сочатся из стен, годовой запас еды пропадает на мраморных полах, сотни тысяч долларов медицинской помощи обратились в дизайнерскую мебель и персидские ковры. Чувствуя, как из вентиляторов тянет искусственным теплом, я вспоминаю детей, просивших чистой воды. Прищурившись, смотрю на хрустальные люстры и слышу матерей, молящих о пощаде. При виде этой роскошной плесени, выросшей на поверхности скованной страхом реальности, я останавливаюсь как вкопанная.

Я не могу дышать.

Сколько людей умерли ради существования этой роскоши! Сколько людей потеряли дома, детей, последние пять долларов в банке за обещания, обещания, обещания, море обещаний спасти их от них самих. Нам обещали – Оздоровление обещало – надежду на лучшее будущее. Они уверяли, что все поправят, заявляли, что вернут нам мир, который мы знали, – мир с программой фильмов, весенними свадьбами и демографическими взрывами. Они обещали вернуть нам наши дома, здоровье, уверенность в завтрашнем дне.

Они все украли.

Они забрали все. Мою жизнь. Мое будущее. Мое душевное здоровье. Мою свободу.

Они наводнили мир оружием, направленным в наши лбы, и с улыбкой выпустили шестнадцать зажигательных пуль в наше будущее. Они убили тех, кто был достаточно силен для сопротивления, и изолировали уродов, не умеющих жить с верой в утопические обещания. Таких, как я.

Передо мной наглядное доказательство коррумпированности Оздоровления.

Кожа покрылась холодным потом, пальцы дрожат от отвращения, ноги не могут выдержать груз расточительства, растрачивания, эгоистичных излишеств. Повсюду я вижу красное, кровь убитых, забрызгавшую окна, залившую ковры, капающую с люстр…

– Джульетта!

Не выдержав, падаю на колени, тело дрожит от давно сдерживаемой боли, сотрясается от рыданий, которые я уже не в силах подавить. Остатки достоинства растеклись слезами, напряжение последней недели, как шредер, режет меня в лапшу.

Я даже не могу вздохнуть.

Здесь нет кислорода, справляюсь с рвотными спазмами, затыкая рот подолом рубашки, слышу голоса, вижу незнакомые лица, струятся слова, уносимые всеобщим замешательством, мысли столько раз взболтаны, что не знаю, в сознании я или нет.

Неужели я действительно схожу с ума?

Я в воздухе. Я – мешок с пером в его руках, он проталкивается через солдат, сгрудившихся вокруг, выбираясь из образовавшейся сумятицы, и долгое мгновение мне безразлично, что я не должна этого хотеть. Я хочу забыть, что мне полагается его ненавидеть, что он меня предал, что он работает на людей, которые методично уничтожают остатки наследия человечества. Мое лицо спрятано в мягкой ткани рубашки, щека прижата к его груди, он пахнет силой и мужеством, а мир снаружи тонет под дождем. Хочу, чтобы он никогда-никогда-никогда меня не отпускал. Вот бы я могла его коснуться! Вот бы между нами не было барьеров!

Реальность дает мне хорошую оплеуху.

От стыда путаются мысли, от унижения я не могу мыслить четко, краска заливает лицо и кровью выступает из пор. Я вцепляюсь в его рубашку.

– Ты ведь можешь меня убить, – говорю я Адаму. – У тебя есть оружие. – Я извиваюсь, вырываясь из его хватки, но он только крепче прижимает меня к себе. На его лице не проступает эмоций, только ходят желваки и ощутимо напрягаются руки. – Ну убей же меня! – умоляюще кричу я.

– Джульетта. – Его голос тверд, но в нем слышится отчаяние. – Пожалуйста!

Я снова становлюсь вялой. Бессильной. Лед внутри тает, жизнь вновь просачивается в руки и ноги.

Останавливаемся перед дверью.

Адам вынимает ключ-карту и проводит ею по черному стеклу, вделанному рядом с дверной ручкой. Массивная дверь нержавеющей стали отходит с места. Перешагиваем порог.

Мы одни в комнате.

– Пожалуйста, не отпускай меня поставь меня, – прошу я.

Посреди комнаты двуспальная кровать, роскошный ковер устилает пол, у стены сверкает полированный гардероб, ослепительная люстра поражает великолепием. Красота настолько осквернена, что нет сил смотреть. Адам осторожно опускает меня на мягкий матрац и отступает на шаг.

– Побудь пока тут, – говорит он.

Я зажмуриваюсь, не желая думать о неизбежных предстоящих муках.

– Пожалуйста, – прошу я. – Я хочу побыть одна.

Глубокий вздох.

– Боюсь, это невозможно.

Резко оборачиваюсь.

– Как это понимать?

– Я обязан наблюдать за тобой, Джульетта. – Он произнес мое имя почти шепотом. О, мое сердце, сердце, сердце… – Уорнер решил показать, что он тебе предлагает, но пока тебя по-прежнему расценивают как… угрозу. У меня приказ. Я не могу уйти.

Не знаю, пугаться или радоваться. Я в ужасе.

– Ты будешь жить со мной в одной комнате?

– Я живу в казармах, в другом конце здания, как все солдаты. Но сейчас… – Он кашлянул, не глядя на меня. – Сейчас я переселяюсь сюда.