Эмили Мандел - Станция Одиннадцать Страница 10

– Смена власти, – проворчала дирижер. – Как у них тут все структурировано.

Некоторое время они продолжили обсуждать могилы. Зачем они, если никто не умер? Или это на будущее?..

– Акушерка упомянула какого-то пророка, – напомнила Кирстен.

– Да, чудесно. – Саид мрачно открывал упаковку свечей. Шестой гитарист был его близким другом. – То что надо в каждом городе.

– Кто-то же должен знать, куда они отправились, – пожала плечами дирижер. – Они должны были с кем-то поделиться. У вас еще есть здесь друзья?

– Я знал парня, жившего в «Айхопе», – заговорил третий виолончелист. – Днем наведался, а там все заколочено, и в «Мотор-Лодже» сказали, что в прошлом году он ушел из города. И никто не говорит, куда отправились Чарли и Джереми.

– Здесь никто ничего не говорит. – Кирстен хотелось расплакаться, но она уставилась на асфальт, перекатывая камешек ногой.

– Как мы могли их здесь оставить?.. – Лин встряхнула костюм феи – серебристое коктейльное платье, блестящее, словно чешуя, – и в воздух взвилось облачко пыли. – Могилы. Я даже не могу…

– Города меняются. – Гил стоял у третьей повозки, опираясь на трость, и смотрел на здания и огороды Сент-Деборы, на вуаль из полевых цветов, обрамляющую дорогу. Вывеска «Макдоналдс» отразила последний луч солнца. – Кто мог предвидеть…

– Может, есть какое-то объяснение, – с сомнением произнес третий виолончелист. – Они уехали, а люди, например, решили, что умерли?

– Пророк, – сказала Кирстен. – Надгробия с их именами. Акушерка посоветовала не задавать вопросов и поскорее отсюда убираться. Я не упоминала?

– Упоминала. Раз шесть, – букнул Саид.

Дирижер вздохнула.

– Мы не можем уехать, пока не разберемся. Давайте готовить вечернюю программу.

Повозки стояли вплотную, и на них висел фон – сшитые простыни, потемневшие от многолетних путешествий, с нарисованным лесом. Александра и Оливия насобирали веток и цветов для полноты картины. Края сцены обозначили сотней свечей.

– Я поговорил с нашей бесстрашной главой, – рассказал Август Кирстен позже, настраивая инструмент перед выступлением, – и она считает, что Чарли с шестым гитаристом отправились на юг, вдоль берега озера.

– Почему на юг?

– Потому что на западе вода, а на север они не пошли. Мы встретили бы их по дороге.

Солнце почти скрылось за горизонтом, и жители Сент-Деборы начали стягиваться на представление. Куда меньше, чем раньше – на гравии бывшей парковки в два ряда разместились от силы тридцать человек с мрачными лицами. У первого ряда, вывалив язык, лежала серая, похожая на волка собака. Девочки, которая преследовала Кирстен, видно не было.

– А на юге вообще что-нибудь есть?

Август пожал плечами.

– Побережье. Должно ведь что-то быть между этими местами и Чикаго, как думаешь?

– Может, они ушли в глубь земель.

– Вариант, но они знают, что мы туда никогда не заходим. Они отправились бы туда, если бы только не хотели с нами больше встретиться, а зачем им?.. – Август покачал головой.

– У них девочка, – произнесла Кирстен. – Аннабель.

– Так звали сестру Чарли.

– По местам, – скомандовала дирижер, и Август ушел к остальным струнным.

Что было утрачено во время катастрофы? Почти все, почти все. Однако остается красота. Сумерки в новом мире, постановка «Сна в летнюю ночь» в городке со странным названием Сент-Дебора-на-воде, блеск озера Мичиган вдали. Кирстен в роли Титании с короной из цветов на коротко стриженных волосах; шрам на скуле, почти невидимый при свете свечей. Вокруг Кирстен кружит Саид в смокинге, который она обнаружила в шкафу умершего человека около Ист-Джордана.

– Стой, дерзкая. Иль я тебе не муж?

– Да, я – твоя жена.

Строки пьесы, написанной в 1594 году, когда театры Лондона вновь открыли двери после двух лет чумы. Или, возможно, созданной на год позже, в 1595-м, за год до смерти единственного сына Шекспира. Спустя столетия на далеком континенте Кирстен проходит по сцене в облаке цветной ткани, исполненная злости и любви. На ней свадебное платье, которое она добыла в Нью-Петоски – шифон и шелк с акварельными полосами.

– Чтоб наших игр, – продолжает Кирстен, – ты не нарушил ссорой. – В эти мгновения она чувствует себя как никогда живой. На сцене она ничего не боится. – И ветры, видя, что дудят напрасно, как будто мстя, из моря извлекли губительный туман…

«Несущий смерть» – сноска у слова «губительный» в любимой версии пьесы Кирстен из трех, которыми располагает «Симфония». Шекспир был третьим ребенком, но первым, кто пережил младенчество. Четверо его братьев и сестер умерли еще детьми. Его собственный сын, Хемнет, умер в возрасте одиннадцати лет, оставив свою сестру-двойняшку одну. Чума вновь и вновь закрывала театры, по землям бродила смерть. А сейчас, когда сумерки разгоняют свечами – век электричества начался и подошел к концу, – Титания поворачивается к царю эльфов.

– Луна, владычица морских приливов, бледна от гнева, увлажняет воздух, и множатся простудные болезни.

Титания говорит словно сама с собой, позабыв про Оберона. Голос разносится над притихшими зрителями, над струнной группой оркестра, что ждет сигнала слева от сцены.

– От этого разлада поры года смешались.

Все три повозки «Дорожной симфонии» подписаны ее названием, белыми буквами по обеим сторонам каждой, но на ведущей значится еще одна строка: «Потому что выживания недостаточно».

Зрители поднялись, продолжая аплодировать. Кирстен пребывала в некой отрешенности, которая всегда охватывала ее в конце представления, словно взлетаешь высоко в воздух и никак не приземлишься полностью, потому что душа еще рвется из груди. Мужчина в первом ряду прослезился. А человек во втором ряду – его Кирстен заметила ранее, он единственный, кто сидел на стуле, который женщина принесла с заправки – поднялся и вскинул руки вверх, пробираясь вперед. Хлопки стихли.

– Люди мои, – произнес мужчина. – Прошу, сядьте.

Лет тридцати, высокий, со светлыми волосами до плеч и бородой, он перешагнул через полукруг из свечей и встал рядом с актерами. Собака, лежавшая у сцены, как по команде села.

– Что за услада, – продолжил мужчина. – Что за чудесное зрелище.

Его лицо показалось Кирстен знакомым, но она не могла его вспомнить. Саид хмурился.

– Спасибо, – обратился мужчина к актерам и музыкантам. – Позвольте нам поблагодарить «Дорожную симфонию» за столь прекрасный отдых от ежедневных забот.

Он улыбался. По знаку зрители вновь захлопали, но уже не так громко.

– Это дар свыше, – проговорил он и поднял руки.

Аплодисменты тут же прекратились. Пророк.

– Это дар свыше, что сегодня среди нас музыканты и актеры.

Что-то в его голосе вызвало у Кирстен желание убежать, словно за каждым словом скрывалась ловушка.

– Мы благословенны во многом и превыше всего в том, что сегодня мы живы. Мы должны спросить себя – почему? Почему нас пощадили?

Он умолк, обводя взглядом труппу и собравшихся зрителей.

– Я полагаю, – продолжил пророк, – что все, происходившее когда-либо на этой земле, случается не без причины.

Дирижер стояла у струнных, сжав руки за спиной и не шевелилась.

– Братья мои, ранее этим днем я размышлял о гриппе, о великой пандемии, и позвольте задать вам вопрос. Задумывались ли вы о совершенстве вируса?

Раздались изумленные вздохи и бормотание, однако пророк поднял руку и люди стихли.

– Задумайтесь… те, кто помнит мир до грузинского гриппа, задумайтесь о болезнях, предшествовавших ему, о легких вспышках, от которых нас прививали с детства, о гриппах прошлого. В тысяча девятьсот восемнадцатом случилась эпидемия, народ мой, и здесь все очевидно – сие было божественной карой за грязь и резню Первой мировой войны. Но после, на протяжении десятилетий? Грипп, хотя и возвращался каждый год, был слаб и уносил жизни лишь самых старых и самых юных. А затем возник вирус, безжалостный, как ангел мщения, бактерия, уничтожившая населения павшего мира на… на сколько? К тому времени уже не осталось специалистов по статистике, ангелы мои, но можем ли мы сказать, что на девяносто девять целых и девяносто девять десятых? Из каждых двухсот пятидесяти или трехсот человек остался один? Я считаю, мои дорогие, что столь смертоносная сила может быть лишь божественной. Ведь все мы читали о подобном очищении земли, верно?

Кирстен переглянулась с Дитером через сцену. В постановке он исполнял роль Тезея. Дитер нервно теребил запонки.

– Грипп – великая чистка, которую мы пережили двадцать лет назад, стал нашим всемирным потопом. Свет, что мы несем в себе, – это ковчег, который держал Ноя и его людей на поверхности страшных вод, и я считаю, что мы были спасены, – пророк все повышал голос, – не только, чтобы нести свет, но чтобы им быть! Нас пощадили, потому что свет – это мы. Мы чисты.