Клара и Солнце - Исигуро Кадзуо Страница 11

– Ты знаешь, Джози, у меня впечатление, что ты зря забросила цветные карандаши. Мне очень нравятся твои черно-белые вещи. Но все-таки скучно без твоих цветных.

– Я решила, мама, что мои цветные – сущий позор.

– Позор? Ну что ты!

– Мама. Я рисую в цвете – это все равно что ты играешь на своей виолончели. Нет, хуже.

От этих слов Джози Мамино лицо преобразилось в улыбке. Мама нечасто улыбалась, но, когда это происходило, ее улыбка была удивительно похожа на улыбку Джози: все лицо, казалось, заливала доброта, и те самые складки, что обычно придавали лицу такое напряженное выражение, становились, меняя форму, складками мягкой шутливости.

– Готова признать. Моя виолончель даже в минуты вдохновения говорила голосом бабушки графа Дракулы. Но твои цветные работы – это совсем другое, это скорее, ну, пруд летним вечером. Что-то вроде. Ты прекрасные вещи делаешь в цвете, Джози. Неповторимые.

– Мама. Родителям рисунки детей всегда такими кажутся. Это эволюционный процесс, биологическое что-то.

– Знаешь, что я думаю? Я думаю, все это оттого, что ты очень хорошую листовочку, которую нарисовала, принесла на ту встречу. На предпоследнюю. И эта девочка, эта Ричардс, сказала что-то чуть-чуть ироническое. Я уже тебе про нее говорила, знаю, но тут опять то же самое. Эта юная особа позавидовала твоему таланту. Потому и сказала то, что сказала.

– Ладно. Если, мама, ты и правда так считаешь, я, может быть, даже вернусь к цветным карандашам. А ты, со своей стороны, может быть, опять возьмешься за виолончель.

– О нет. Это пройденный этап. Разве только кому-нибудь отчаянно понадобится саундтрек для домашнего фильма про зомби.

Но бывали и другие утра, когда Мама не улыбалась и оставалась напряжена, пусть даже с кофе можно было не торопиться. Если, например, Джози что-то говорила про кого-нибудь из педагогов, учивших ее через экран дощечки, и старалась вовсю, чтобы звучало как можно забавнее, Мама в такое утро слушала ее с серьезным лицом, а потом перебивала:

– Мы можем поменять. Если он тебе не нравится, всегда можно поменять.

– Мама, я тебя умоляю. Я болтаю просто, понимаешь? На самом деле он намного лучше, чем тот, предыдущий. И смешной к тому же.

– Это хорошо. – Мама кивала, лицо по-прежнему было серьезным. – Ты всегда хочешь дать человеку полноценный шанс. Это хорошая черта.

В те дни, когда со здоровьем у Джози все было в порядке, ей нравилось повременить с вечерней едой до возвращения Мамы с работы. Поэтому мы часто поднимались к Джози в спальню подождать Маминого приезда – и посмотреть, как Солнце отправляется на отдых.

Как Джози обещала, из заднего окна спальни открывался ясный вид через поля до самого горизонта, позволявший нам наблюдать, как Солнце в конце Своего дня опускается в землю. Хотя Джози всегда говорила «поле», на самом деле там было три поля, одно за другим, и, если приглядеться, можно было увидеть столбы, которые их разделяли. Трава на всех трех полях была высокая, и, когда дул ветер, она двигалась так, будто сквозь нее спешили невидимые прохожие.

Небо за этим задним окном спальни было гораздо обширней, чем небесный промежуток, который я видела из магазина, – и способно к удивительным переменам. Иногда оно было цвета лимона во фруктовой миске, а потом могло сделаться серым, как разделочная доска из сланца. Когда Джози была нездорова, оно могло иметь цвет ее рвоты или бледно окрашенного стула, порой на нем даже могла прожилками выступить кровь. Бывало так, что небо делилось на квадраты, у каждого – свой оттенок пурпурного.

У заднего окна спальни стоял мягкий, кремового цвета диван, который я про себя назвала Диваном С Пуговками. Хотя он смотрел в комнату, мы с Джози любили стоять на нем на коленях, положив руки на пухлую спинку, и глядеть в окно на небо и поля. Джози с большим уважением относилась к тому, как меня радовала последняя часть дневного пути Солнца, и мы старались не упускать возможности побыть в эти минуты на Диване С Пуговками. Однажды Мама вернулась с работы раньше обычного, и они с Джози разговаривали, сидя на табуретках у Островка, а я, чтобы дать уединение, отошла к холодильнику. Мама в тот вечер была в приподнятом настроении, говорила быстро, рассказывала забавное про людей в ее офисе, то и дело сама прерывала себя взрывами смеха и порой долго не могла его унять, чуть ли не задыхалась. Посреди этого разговора, когда показалось, что Мама вот-вот опять расхохочется, Джози перебила ее:

– Мама, все это замечательно. Но ты не против, если мы с Кларой на минутку поднимемся ко мне? Клара очень любит смотреть на закат, и если мы не пойдем сейчас, то пропустим.

Когда она это сказала, я оглянулась и увидела, что кухню наполнил вечерний свет Солнца. Мама смотрела на Джози во все глаза, и я подумала, что она сейчас рассердится. Но затем ее лицо смягчилось, появилась ее добрая улыбка, и она сказала:

– Ну конечно, дружочек. Иди. Смотри свой закат. А потом поужинаем.

Кроме полей и неба из заднего окна спальни было видно еще кое-что, любопытное для меня: темное, по очертаниям похожее на коробку, в конце самого дальнего поля. Оно не двигалось, когда вокруг шевелилась трава, и, когда Солнце опускалось так низко, что почти касалось травы, темный силуэт оставался перед Его сиянием. В тот самый вечер, когда Джози ради меня пошла на риск и готова была рассердить Маму, я показала ей на этот силуэт. Она тогда поднялась повыше на Диване С Пуговками и поднесла ладони к глазам, чтобы дать им тень.

– А, ты про сарай мистера Макбейна.

– Сарай?

– Может быть, не совсем сарай, потому что он открыт с двух сторон. Скорее навес, мне кажется. Мистер Макбейн хранит там всякое разное. Я ходила туда однажды с Риком.

– Удивительно, что Солнце опускается на отдых в такое место.

– Ну да, еще бы, – сказала Джози. – Если подумать, Солнцу дворец нужен как минимум. Может быть, мистер Макбейн, с тех пор как я там была, устроил там все по-дворцовому.

– Мне хотелось бы узнать, когда Джози туда ходила.

– О, давно уже. Мы с Риком совсем еще маленькие были. До того, как я заболела.

– Там было что-нибудь необычное поблизости? Ворота? Или, может быть, ступени спускались в землю?

– Не-а. Ничего такого. Просто сарай. А мы и сараю были рады, потому что были маленькие и очень устали, пока туда шли. Это было, заметь, не на закате, а днем. Если там и есть вход во дворец, то он скрыт. Может быть, двери отворяются, только когда Солнце уже совсем близко? Я видела в одном фильме что-то вроде этого: там у всех плохих главное убежище внутри вулкана, и то, что там наверху можно принять за озеро лавы, на самом деле крыша, она отодвинулась для них, когда они спустились на вертолетах. Может быть, дворец Солнца так же устроен. Но мы-то с Риком его не искали. Мы просто так туда отправились, а там нам жарко стало, и мы захотели в тень. Поэтому посидели немного в сарае мистера Макбейна, а потом пошли обратно. – Она мягко дотронулась до моей руки. – Мы правда ничего такого не увидели, жаль, но что поделаешь.

Солнце между тем стало коротенькой линией, сияющей сквозь траву.

– Уходит, – сказала Джози. – Будем надеяться, хорошо выспится.

– Мне хотелось бы узнать, кто был этот мальчик. Этот Рик.

– Рик? Мой лучший друг, только и всего.

– А… Понимаю.

– Слушай, Клара, я что-то не так сказала?

– Нет. Но… теперь моя обязанность быть лучшей подругой Джози.

– Ты моя ИП. Это другое. А Рик – ну, мы собираемся быть вместе всю жизнь.

От Солнца теперь осталась только розовая метка в траве.

– Рик ради меня что угодно готов сделать, – сказала она. – Но он слишком много беспокоится. Вечно беспокоится из-за всякого, что может нам помешать.

– Из-за чего он беспокоится?

– Ну, как тебе объяснить. Разные там любовно-романтические вещи. И, догадываюсь, есть еще кое-что.

– Еще кое-что?

– Но он зря беспокоится. Потому что у нас с ним все давным-давно решено. И перемениться не может.