Алмазные псы - Рейнольдс Аластер Страница 18

Тем не менее Иверсона перевезли на шаттле через полмира обратно на главную базу. Клавэйн отправился в путь вместе с его телом, удивляясь самой мысли о том, что этот твердый кусок льда с человеческими очертаниями, зараженный, по общему мнению, какой-то инфекцией, скоро станет человеком, способным дышать и мыслить, наделенным памятью и ощущениями. Его изумляло, как могло случиться, чтобы бездействующие органы сохранились спустя столько десятилетий. Еще более поразительным было то, что введенные в организм крошечные машины сочленителей могли заново сшить поврежденные клетки и подтолкнуть их обратно к жизни. И что из этого инертного переплетения замерзших мозговых тканей, пока представляющего собой всего лишь физически единый объект и похожего на изъеденный непогодой обломок скалы, может возникнуть нечто столь гибкое и подвижное, как сознание.

Однако сочленители отнеслись к этой перспективе с полным равнодушием, воспринимая Иверсона точно так же, как опытные реставраторы смотрели бы на поврежденную картину одного из старых мастеров. Да, впереди ожидают трудности, работа требует большого мастерства, но ничего такого, из-за чего можно потерять сон.

«К тому же, – напомнил себе Клавэйн, – все они и так не испытывают потребности во сне».

Пока остальные работали над тем, чтобы вернуть Иверсона к жизни, Клавэйн бродил по задворкам базы, пытаясь получить более полное представление о ее последних днях. Заболевание, ослабляющее рассудок, было, вероятно, особенно пугающим еще и потому, что поражало даже тех, кто мог бы создать какое-нибудь средство против него. Возможно, в прежние времена, когда база находилась под патронажем машин фон Неймана, можно было бы чего-то добиться… но ближе к концу это напоминало попытку решить особенно сложную алгебраическую задачу, напиваясь по ходу дела все больше и больше, утрачивая сначала остроту концентрации, потом способность вообще сосредоточиваться на проблеме и наконец просто забывая, что в ней было такого важного. Лаборатории в главном комплексе имели заброшенный вид, эксперименты остались незавершенными, наскоро написанные на стенах заметки становились все менее связными и разборчивыми.

На нижних уровнях – в транспортных отсеках и складских помещениях – все выглядело так, будто ничего страшного не произошло. Оборудование было по-прежнему тщательно сложено, наземные транспортные средства аккуратно припаркованы, и при вновь включенных обслуживающих системах все вокруг заливал яркий свет, а температура воздуха не требовала дополнительной одежды. Эти прогулки носили еще и целебный эффект: коммуникационные поля сочленителей сюда не проникали, и разум Клавэйна снова оказался в милосердном одиночестве, освобожденный от непрерывного шума голосов. Однако, несмотря на это, его все еще искушало желание провести хоть какое-то время за пределами базы.

С такими мыслями на уме Клавэйн отыскал шлюз, должно быть, пристроенный в последний период истории базы, поскольку он не был нанесен на чертежи. Этот шлюз не перегораживала мембрана и, пройдя через него, Клавэйн сразу после закрытия двери оказался бы на открытом воздухе, не защищенный ничем, кроме той одежды, которую носил сейчас. Он хотел было вернуться на базу и найти мембранный скафандр, но нужное настроение – желание выйти наружу – за это время могло и пропасть.

Клавэйн заметил шкафчик, внутри которого, к полному его восторгу, находилась вешалка со скафандрами старого образца, наподобие того, что был на Сеттерхольме. Они выглядели словно с иголочки, металлический сплав шейных колец сверкал как новенький. Над каждым скафандром висел луковицеобразный шлем. Клавэйн примерял все подряд, прежде чем выбрал подходящий по размеру. Потом долго возился с замками и уплотнениями, соединяющими части скафандра. Но даже когда он решил, что надел скафандр как положено, шлюз определил, что одна перчатка застегнута неправильно, и отказывался пропускать Клавэйна, пока тот не повторил процедуру и не устранил ошибку.

Но потом Клавэйн все же оказался снаружи, и это было прекрасно.

Он обошел корпус вокруг, определил, где находится, и зашагал по ледяному полю, не выпуская базу из виду и следя за подачей воздуха. Небо Диадемы над его головой казалось темно-синей глазурью, а лед – белый по существу, – словно содержал миллиард оттенков бледно-бирюзового, бледно-аквамаринового и даже бледно-розового. Клавэйн мысленно представлял у себя под ногами сеть прорытых червями тоннелей, уходящую вниз на сотни метров; представлял червей, ползущих по этим ходам, выделяя ароматический след или отзываясь на него. Сами черви с биологической точки зрения были устроены просто, почти пугающе просто, но сеть от этого не становилась менее масштабной и запутанной. И вряд ли имело значение, что черви мучительно медленно передвигались по ней взад-вперед на протяжении всей своей жизни. В конце концов, они жили дольше, чем в состоянии вообразить человек. Они видели, как люди появились и исчезли в мгновение ока.

Так он и дошел до расщелины, в которой был обнаружен Сеттерхольм. Труп, конечно же, давно убрали, но то ощущение глубоко впечаталось в сознание Клавэйна. Оказалось не так уж трудно мысленно вернуться к моменту, когда он, стоя над обрывом, заметил краешек руки. Тогда Клавэйн говорил себе, что бывают и худшие места для гибели, чем это – в окружении красоты, совершенно девственной, не затронутой человеческим влиянием. Теперь же, чем больше он думал об этом, чем больше прокручивал в голове картину смерти Сеттерхольма, тем крепче задумывался: а возможно ли худшее место? Несомненно, Диадема прекрасна, но при этом поразительно мертва, поразительно чужда жизни. Сеттерхольм не мог не чувствовать, что слабеет и скоро сделается таким же неподвижным, как ледяные чертоги, что станут его гробницей.

Клавэйн размышлял об этом еще какое-то время, наслаждаясь тишиной, одиночеством и странной неуклюжестью скафандра. Он восстанавливал в памяти обстоятельства, при которых нашел Сеттерхольма, и его не отпускала мысль о том, что в них было что-то не совсем правильное, какая-то деталь, которая не казалась подозрительной в тот момент, а теперь беспокоила его.

Это был шлем Сеттерхольма.

Клавэйн вспомнил, что шлем лежал чуть в стороне от трупа, как будто отлетел при падении. Но теперь, после того как Клавэйн сам прикрепил точно такой же шлем к своему скафандру, в это верилось уже трудней. Замки были очень прочными, и он сомневался, чтобы механизм мог сломаться от падения в расщелину. Клавэйн рассмотрел вариант, при котором Сеттерхольм надевал скафандр в спешке, но даже это сейчас казалось маловероятным. Шлюз без труда обнаружил, что у Клавэйна плохо закреплена перчатка, так что он – или любой другой шлюз – наверняка не выпустил бы Сеттерхольма, если бы тот неправильно надел шлем.

Клавэйн задумался над тем, не умер ли Сеттерхольм как-то иначе, чем представлялось до сих пор.

Он долго размышлял, пытаясь справиться с этой задачей, а затем медленно покачал головой. Слишком много вариантов пришлось бы рассмотреть. Может быть, Сеттерхольм покинул базу в поврежденном скафандре, а потом, испуганный и растерянный, долго возился с креплением, постепенно расходуя кислород, и наконец свалился в расщелину. Или, возможно, шлюз оказался не настолько надежным, как предполагалось, и спешивший выйти наружу Сеттерхольм мог отключить систему безопасности.

Нет, человек умер, и нет никакой нужды предполагать, что это был не несчастный случай, а нечто иное. Клавэйн развернулся и направился обратно к базе.

– Он очнулся, – сообщила Галиана примерно через сутки после того, как последняя волна машин влилась в мозг Иверсона. – Думаю, будет лучше, если ты, Невил, первым поговоришь с ним. Не возражаешь? Лучше, чем кто-нибудь из нас. – Она осеклась. – Я хотела сказать, чем те из нас, кто уже давно стал сочленителем.

Клавэйн пожал плечами:

– С другой стороны, симпатичное личико ему было бы приятней увидеть, чем лицо старого пня. Но я понял твою мысль. Туда безопасно входить?