Карен Ли Стрит - Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр Страница 7

Я сделал паузу, чтобы затянуться сигарой. Вместе с дымом в грудь хлынула волна привычной меланхолии. Дюпен также затянулся табачным дымом, не отводя от меня пристального взгляда.

– К счастью, у матери было много друзей, которые ей помогали, и нас, троих ее детей, приняли к себе три семьи. Я считаю, что мне повезло больше всех, так как мои приемные родители, Джон и Фрэнсис Аллан, не только взяли меня в свой дом в Ричмонде, но и обращались как с родным сыном, настаивая, чтобы я называл их мамой и папой. Я жил обеспеченно – можно сказать, в полной идиллии. Но в шесть лет эта идиллия была прервана нашим переездом в Лондон. Мы прожили здесь пять лет, однако предприятие отца оказалось убыточным, а здоровье мамы начало портиться. Даже возвращение в ее любимый Ричмонд не спасло ее, и она преждевременно покинула этот мир, оставив в моем сердце глубокую рану. Ее муж не страдал так сильно, и с неподобающей поспешностью женился снова, что привело к страшной ссоре между нами.

Дюпен принял изложение моего прошлого кивком, попыхивая сигарой. Мои отношения с приемным отцом были враждебными, когда я жил в Париже, но сверх этого Дюпен мало что знал о них.

– Когда здоровье папы внезапно пошатнулось, его новая жена не сообщила мне, что он при смерти, и возможность примирения была упущена. Я приехал в Ричмонд на похороны, но был принят как посторонний. Не стыжусь признаться, что я ожидал стать наследником большого состояния.

– Разумное ожидание, учитывая прочность уз, связывавших вас с приемной матерью, и долгие годы, прожитые с приемным отцом.

Я энергично кивнул, благодаря Дюпена за понимание моей точки зрения.

– Однако новоявленная миссис Аллан заняла позицию, противоположную той, что занимала покойная жена мистера Аллана, – продолжил Дюпен, – и полагала, что унаследовать состояние мистера Аллана должны только ее дети.

– Что в высшей степени бесчестно!

Я почувствовал, что краснею от гнева, и глотнул коньяку, чтобы успокоиться.

Дюпен поднял брови.

– Конечно. Но честь редко являет себя там, где речь идет об имуществе. Ребенок может вполне полагаться на родительское наследство, если имеет на него право по рождению, но даже тогда его вполне может украсть кукушка, ждущая у гнезда.

– Мама и папа растили меня, как будто я их единственный сын. Жестоко было отказываться от меня после смерти мамы – она не позволила бы исключить меня из завещания. Я хотел указать на это его вдове после похорон, но эта невоспитанная женщина полностью пренебрегла моим присутствием в Ричмонде.

Дюпен выпустил клуб дыма, придавший ему довольно зловещий вид, но голос его звучал, как всегда, ровно:

– Гнев вполне естественен, если ваше наследство украдено соперником с моральными принципами обыкновенного вора, однако важно планировать ответный удар с наибольшей осторожностью. La vengeance se mange très-bien froide[6]. Редко торжествует над неприятелем тот, кто разгорячен гневом – в конце концов побеждает тот, чья голова холодна.

– Не беспокойтесь. Я не собираюсь возвращаться в Ричмонд и мстить этой «миссис Аллан», поскольку слишком ценю свою свободу. Есть нечто более насущное. В этом-то мне и требуется ваша помощь.

Дюпен кивнул на шкатулку красного дерева:

– Нечто, объединяющее вдову вашего приемного отца, ваше наследство, Лондон и это?

– Именно. Представьте себе мое изумление, когда в конце февраля этого года я получил большую посылку от миссис Аллан, а при ней письмо, в котором сообщалось, что она посылает мне некоторые предметы, которые являются моими по праву рождения. Эти слова внушили мне надежду, что она наконец-то решила поступить со мной по чести, но надежда рухнула, когда я открыл посылку и обнаружил внутри это.

Я указал на обсуждаемый предмет. Плоская крышка шкатулки была увенчана квадратной латунной ручкой, на передней стенке имелась латунная пластина с замочной скважиной в форме сердца, из которой торчал ключ, украшенный красной кисточкой. Я наклонился и открыл шкатулку. Внутри она была отделана кожей малинового цвета, на дне лежала стопка писем, перевязанная зеленой ленточкой. Я выложил письма на мраморную столешницу.

– Здесь семь писем, написанных больше полувека назад двумя разными почерками и свидетельствующих о некоей скандальной череде событий. – Я невольно понизил голос, хотя услышать нас было некому. – Похоже, что я унаследовал улики, относящиеся к нескольким злодейским нападениям, совершенным в Лондоне в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году.

Дюпен продолжал попыхивать сигарой. Выражение его лица осталось неизменным.

– Вы говорите, двумя разными почерками?

Я кивнул.

– Да. Принадлежащими Элизабет и Генри Арнольдам.

Дюпен оценивающе рассматривал стопку писем. Дым сигары вился вокруг него, словно таинственный туман.

– Что же вам известно об Элизабет и Генри Арнольдах? – спросил он, устремив на меня взгляд готового к прыжку кота.

– Немногое, – осторожно ответил я. – Только то, что удалось узнать из этой переписки. Они были мужем и женой и играли в лондонских театрах.

Глаза Дюпена слегка сузились.

– Крайне странно, что этот ларец и письма вам отправили с таким необъяснимым запозданием, если это действительно было завещано вам приемным отцом. Там не было записки от него?

– Нет. Только письмо от миссис Аллан.

– Оно еще у вас?

– Да, но я не догадался прихватить его с собой.

– Я хотел бы его увидеть.

Дюпен пробежался пальцами по краю шкатулки и склонился, чтобы заглянуть внутрь.

– Довольно большое вместилище для столь незначительного груза, – пробормотал он, прежде чем усесться обратно и сделать глоток коньяку.

Я пожалел, что выпил свой бокал так быстро, но не хотел выглядеть чревоугодником, попросив еще один.

– Позвольте мне говорить прямо, Дюпен, – сказал я. – Я считаю, что эти письма – подделка, изготовленная злокозненной миссис Аллан, чтобы я терзался предположениями, будто имею какое-то отношение к описываемому в них скандалу. – Из груди моей вырвался вздох. – Одно дело – лишить ребенка наследства, и совсем другое – обременить его таким странным достоянием. Да, моему приемному отцу была известна моя страсть к загадкам, но он никогда не пытался поощрять во мне интеллектуальные наклонности. Не верится, что это было отправлено мне по его воле.

– И вы думаете, что вдова Джона Аллана хочет причинить вам боль, послав вам шкатулку с поддельными письмами?

Дюпен стряхнул пепел с сигары и затянулся ею, пока она не вспыхнула багровым, точно глаз демона, завораживающий и злой. Я действительно был уверен в этом, но, сформулированная Дюпеном, эта мысль прозвучала крайне глупо.

– Прочтите письма, и вы увидите, что я имею в виду.

Дым сигар и ароматизированных свечей в канделябре начал угнетать меня. Накатила нестерпимая слабость.

– Благодарю вас за ужин, но я ужасно устал. Не продолжим ли мы завтра, например, в одиннадцать?

– Конечно, – ответил Дюпен, не сводя с меня глаз. – Оставьте письма у меня, я хотел бы прочесть их.

Оказавшись снова у себя, я постарался успокоиться, написав письмо Сисси, но не смог сказать ей ничего такого, что не взволновало бы ее. В окна начал стучать сильный дождь, и меня пробрал озноб. Чувствуя себя вконец расстроенным, я лег в постель, но сон ускользал от меня. В воздухе распространился холод, и с замиранием сердца я почувствовал чье-то присутствие в комнате. Нечто, явившееся ко мне, источало смертоносные мистические испарения, они становились все гуще и ярче, точно вспышка молнии, пойманная и застывшая в грозовых тучах. Потом в голубом тумане показался светящийся красный глаз – одинокий огненный глаз, гипнотизирующий и полностью подавляющий волю. Простыни опутали меня, словно щупальца какого-то сверхъестественного существа, и, пытаясь вдохнуть, я гадал, увижу ли когда-нибудь опять мою дорогую жену. Погружение в ничто оказалось бесконечным, но вдруг чары рассеялись сами собой, и глаза мои распахнулись…

Со смущением и облегчением я обнаружил, что уже утро.

Бери-стрит, 27, Лондон

8 мая 1788 г.

Генри!

Я ожидала, что накануне вечером мы встретимся в Вестминстерской школе красноречия, как договаривались, но надежды мои пропали втуне. Интересно, сумели ли вы обеспечить наше участие в летних гастролях, как обещали? Если наше финансовое положение не переменится к лучшему, то что же будет с нашей дочерью? Вы, безусловно, понимаете, что я не могу снова просить о помощи отца. Тот факт, что у него новая жена, отнюдь не помог в моих стараниях утихомирить его.

Тема дискуссии вчера вечером была такой: «Правдив ли известный афоризм, гласящий, что в семейных отношениях нет середины, но брак всегда есть высшее счастье или горчайшее горе». Помня о плачевном состоянии наших личных отношений, нахожу эту тему весьма кстати. Интересно было бы услышать вашу точку зрения на сей предмет. Мнения же собравшихся разделились. Многие утверждали, что нормальный брак и есть нечто среднее между счастьем и горем, что глупо искать в брачном союзе совершенного счастья, поскольку людям свойственно ошибаться: слишком часто ими руководит не рассудок, но чувства. И «горчайшего горя» в браке также терпеть нельзя, несмотря даже на то, что развод – это низость. Это последнее утверждение и породило больше всего споров. Некоторые из собравшихся объявили, что муж и жена не имеют права рвать узы брака, заключенного перед лицом Господа; неважно, сходятся ли они характерами и в радость ли им их союз.