Пол Андерсон - Патруль Времени (сборник) Страница 72

– Конечно, милая, – проговорил Карл. Не обращая ни на кого внимания, он поцеловал ее.

Йорит закрыла глаза.

– Спасибо тебе, – пробормотала она еле слышно. – Я родила сына от бога.

– Нет…

Вдруг Йорит вздрогнула, прижала руку к животу, открыла глаза – зрачки были расширенными и неподвижными. Тело ее обмякло, дыхание сделалось затрудненным.

Карл выпрямился и выбежал из спальни. Достав из кармана ключ, он отпер запретную дверь и с грохотом захлопнул ее за собой.

Салвалиндис подошла к дочери.

– Она умирает, – проговорила жена вождя. – Спасет ли ее колдовство? Или повредит?

Дверь распахнулась. Пропуская вперед своего спутника, Карл забыл затворить ее. Люди разглядели некий металлический предмет. Кое-кому вспомнился скакун Карла, на котором он летал над полем битвы. Кто схватился за амулет, кто поспешно начертал в воздухе знак, оберегающий от злых духов.

Карла сопровождала женщина, одетая, правда, по-мужски – в переливчатых брюках и такой же рубахе. Черты лица выдавали в ней иноземку: широкие, как у гунна, скулы, короткий нос, золотистая кожа, прямые иссиня-черные волосы. Женщина несла в руке какой-то ящик.

Они ворвались в спальню. Карл выгнал из комнаты готских женщин, вышел вслед за ними, запер дверь в помещение, где стоял его скакун, и повернулся к людям, которые в страхе отпрянули от него.

– Не бойтесь, – выдавил он, – не бойтесь. Я привез мудрую женщину. Она поможет Йорит.

Ожидание затянулось. Наконец незнакомка выглянула из спальни и поманила к себе Карла. Увидев ее, он глухо застонал, подошел к ней на негнущихся ногах и позволил провести себя внутрь. Вновь установилась тишина. Потом послышались голоса: его – гневный и страдающий, ее – ласковый и умиротворяющий. Языка, на котором они говорили, никто из готов не понимал. Когда они вышли, Карл выглядел постаревшим на много лет.

– Кончено, – произнес он. – Я закрыл ей глаза. Приготовь ее к погребению, Виннитар. Без меня не хороните.

Они с мудрой женщиной скрылись за запретной дверью. На руках повитухи зашелся криком Дагоберт.

2319 г.

Я прыгнул во времени в Нью-Йорк тридцатых годов двадцатого века, потому что хорошо знал тамошнюю базу Патруля и ее персонал. Молоденький дежурный офицер сослался было на устав, но я быстро его окоротил, и он направил срочный вызов в медицинскую службу. Вышло так, что на этот вызов откликнулась Квей-фей Мендоса, о которой я слышал, но лично не был знаком. Задав мне всего два или три вопроса, она уселась на мой роллер, и мы поспешили к готам. Позже она настояла на том, чтобы мы отправились в ее клинику на Луне, в двадцать четвертый век. У меня не было сил сопротивляться.

Она заставила меня принять горячую ванну, потом уложила в постель; электронный лекарь погрузил меня в продолжительный целебный сон.

Проснувшись, я оделся во все чистое, съел, не ощущая вкуса, то, что мне принесли, и узнал, как пройти в кабинет Мендосы. Она встретила меня, сидя за огромным столом, и взмахом руки указала на кресло. Никто из нас не торопился начинать разговор.

Избегая смотреть на нее, я огляделся. Искусственная гравитация, которая поддерживала мой привычный вес, отнюдь не создавала ощущения того, что я нахожусь в домашней обстановке. Но я вовсе не хочу сказать, будто кабинет вызвал у меня отвращение. Он был красив своеобразной красотой, здесь пахло розами и свежескошенным сеном. Пол устилал ковер густого лилового цвета, испещренный серебристыми искорками. Стены поражали многоцветьем и плавными переходами красок. Из большого окна, если, конечно, то было окно, открывался замечательный вид на лунные горы: вдали маячил кратер, в черном небе сверкала почти полная Земля. Я не мог отвести взгляда от бело-голубого шара родной планеты. Две тысячи лет назад на ней умерла Йорит.

– Ну, агент Фарнесс, – спросила наконец Мендоса на темпоральном, языке Патруля, – как вы себя чувствуете?

– Нормально, – пробормотал я. – Нет. Как убийца.

– Вам следовало оставить ту девочку в покое.

Сделав над собой усилие, я отвернулся от окна.

– Для своих соплеменников она была взрослой женщиной. Наша связь помогла мне завоевать доверие ее родичей, а значит, содействовала успеху моей миссии. Но пожалуйста, не считайте меня бессердечным злодеем. Мы любили друг друга.

– А что думает по этому поводу ваша жена? Или она не знает?

Я был слишком утомлен, чтобы возмутиться подобной назойливостью.

– Знает. Я спрашивал у нее… Поразмыслив, она решила, что для нее ничего страшного не произошло. Не забывайте, наша с ней молодость пришлась на шестидесятые-семидесятые годы двадцатого века. Впрочем, вам вряд ли что-либо известно об этом периоде. То было время сексуальной революции.

Мендоса угрюмо усмехнулась.

– Мода приходит и уходит.

– Мы с женой одобряем единобрачие, но не из принципа, а скорее из-за того, что удовлетворены нашими отношениями. Я постоянно навещаю ее, я люблю ее, в самом деле люблю.

– А она, как видно, сочла за лучшее не вмешиваться в вашу средневековую интрижку! – бросила Мендоса.

Меня словно полоснули ножом по сердцу.

– То была никакая не интрижка! Говорю вам, я любил Йорит, ту готскую девушку, я любил ее! – Я сглотнул, стараясь избавиться от вставшего в горле кома. – Вы правда не могли ее спасти?

Мендоса покачала головой. Голос ее заметно смягчился:

– Нет. Если хотите, я объясню вам все в подробностях. Приборы – не важно, как они работают, – показали аневризм передней церебральной артерии. Само по себе это не очень опасно, однако напряжение, вызванное долгими и трудными родами, привело к разрыву сосуда. Оживить девушку означало бы обречь ее на тяжкие муки.

– И не было способа, чтобы?…

– Разумеется, мы могли бы перенести ее в будущее, то есть сюда; сердце и легкие заработали бы снова, а мы, применив процедуру нейронного клонирования, создали бы человека, который внешне походил бы на вашу возлюбленную, но ничего не знал ни о себе, ни об окружающем мире. Моя служба не делает таких операций, агент Фарнесс. Не то чтобы мы не сочувствовали, но мы завалены вызовами от патрульных и от их… настоящих семей. Если мы начнем выполнять просьбы вроде вашей, работы у нас будет просто невпроворот. И потом, поймите: она не боролась за жизнь.

Я стиснул зубы.

– Предположим, мы отправимся к началу ее беременности, – сказал я, – заберем ее сюда, вылечим, сотрем воспоминания о путешествии и возвратим обратно, целую и невредимую?

– Мой ответ известен вам заранее. Патруль не изменяет прошлое, он оберегает и сохраняет его.

Я вжался в кресло, которое, подстраиваясь под очертания моего тела, тщетно пыталось успокоить меня.

– Не судите себя чересчур строго, – сжалилась надо мной Мендоса. – Вы же не могли предвидеть этого. Ну вышла бы девушка за кого-нибудь другого – наверняка все кончилось бы тем же самым. По совести говоря, мне показалось, что с вами она была счастливее большинства женщин той эпохи. – Мендоса повысила голос: – Но себе вы нанесли рану, которая зарубцуется отнюдь не скоро. Вернее, она не затянется никогда, если вы не сумеете противостоять искушению вернуться в годы жизни девушки, чтобы каждодневно видеть ее и быть с ней. Как вы знаете, подобные поступки запрещены уставом, и не только из-за риска, которому при этом подвергается пространственно-временной континуум. Вы погубите свою душу, разрушите свой мозг. А вы нужны нам; нужны, помимо всех остальных, вашей жене.

– Да, – выдавил я.

– С вас достаточно будет наблюдения за вашими потомками. Правильнее было бы вообще отстранить вас от этого задания.

– Не надо, прошу вас, не надо.

– Почему? – спросила она, будто хлестнула бичом.

– Потому что я… не могу бросить их… тогда получится, что Йорит жила и умерла ни за что.

– Ну, решать не вам и не мне, а вашему начальству. В любом случае готовьтесь к серьезному наказанию. Быть может, они ограничат свободу ваших действий. – Мендоса отвернулась и потерла подбородок. – Если, естественно, не потребуется определенного вмешательства, чтобы восстановить равновесие… Ладно, это меня не касается.

Она вновь взглянула на меня, неожиданно перегнулась через стол и сказала:

– Слушайте, Карл Фарнесс. Меня попросят высказать мое мнение о случившемся. Вот почему я привезла вас сюда, вот почему я намерена продержать вас тут недельку-другую – чтобы понять вас. Однако кое в чем я уже разобралась, ибо таких, как вы, в миллионолетней истории Патруля, уж поверьте мне, хватает: да, вы совершили проступок, но вас извиняет ваша неопытность.

Это происходило, происходит и будет происходить. Чувство оторванности от людей, несмотря на отпуска и на контакты с коллегами вроде меня. Ошеломление, несмотря на подготовку, культурный и прочие шоки. Вы видели то, что было для вас несчастьем, бедностью, запустением, невежеством, неоправданной трагичностью – хуже того, бездушием, жестокостью, несправедливостью, зверством. Вы не могли не испытать боли. Вы должны были убедить себя, что ваши готы – такие же люди, что отличия между вами и ними – исключительно поверхностные; вы захотели помочь им, и вдруг перед вами отворилась дверь, за которой таилось нечто прекрасное.