Дэвид Геммел - Тёмный Принц Страница 10

Юноша подбежал к ограде и еле перелез через нее. На земле этот парень был неловок до неуклюжести. — Скоро народятся шестеро жеребят, хозяин. Лошади неспокойны.

— Передай их имена Кронию. Когда будет готов новый загон?

— Завтра. Кроний говорит, господин вернулся. Как его скакун после сражения?

— У меня не было времени спросить его. Но я обязательно спрошу. Через несколько дней приедет персидский торговец лошадьми. Ему нужно пять коней — лучших, что мы имеем. Он собирается заехать в мой дом, но я не сомневаюсь, что он покатается по округе, чтобы осмотреть лошадей, прежде чем представится нам. Будь начеку. Я не хочу, чтобы он увидел новый фракийский табун, так что отгони их в Верхние Поля.

— Да, хозяин. Но что насчет Титана? Это такой конь, что даже я был бы рад избавиться от него.

— Он останется, — сказал Мотак. — Господин Парменион любит его.

— Но это очень злобный конь. Я думаю, он каждый раз желает смерти своему седоку.

— У господина Пармениона свои методы работы с лошадьми.

— Айя! Хотел бы я посмотреть, как он поскачет на Титане. Грохнется, небось, пребольно.

— Может быть, — согласился Мотак, — но когда настанет этот день, надеюсь, ты будешь достаточно умен, чтобы поставить на другой исход. А сейчас прекрати зубоскалить — и помни, что я сказал тебе о персе.

Парменион был немного пьян и расслаблен, впервые за последние месяцы. Широкие двери андрона были открыты и обращены к северным окнам, так что легкий ветерок просачивался сквозь занавески, делая комнату приятно прохладной. Это была не слишком просторная комната с тремя скамьями, и стены не покрывали узоры или росписи. Мотак любил простую жизнь и никогда не развлекался, но в его доме царил уют, которого не хватало Пармениону, когда он был далеко от своего имения.

— Ты счастлив? — вдруг спросил спартанец.

— Ты говоришь со мной, или сам с собой? — парировал Мотак.

— Боги, ты такой едкий сегодня. Я с тобой говорю.

— Я достаточно счастлив. Это жизнь, Парменион. Я вижу, как все растет: пшеница и ячмень, лошади и скот. Это делает меня частью земли. Да, я доволен.

Парменион задумчиво кивнул. — Должно быть, замечательное чувство. — Он усмехнулся и привстал. — Всё еще скучаешь по Персии и дворцу?

— Нет. Это мой дом. — Фиванец наклонился вперед, взял спартанца за плечо. — Мы всю жизнь были друзьями, Парменион. Разве ты не можешь рассказать мне, что тебя беспокоит?

Парменион положил руку на ладонь Мотака. — Я не рассказываю именно потому, что мы друзья. Пять лет назад у меня был рак мозга. Он был излечен. Но теперь другой рак поселился в моем сердце — нет, не настоящий, дружище, — быстро поправился он, заметив беспокойство в глазах фиванца. — Но я не рискну говорить об этом ни с кем — даже с тобой — потому что это ляжет на тебя тяжелым грузом. Просто поверь мне, Мотак. Ты мой самый дорогой друг, и за тебя я готов жизнь положить. Но не проси разделить с тобой мою… мою печаль.

Мотак какое-то время ничего не говорил, затем наполнил опустевшие кубки. — Тогда давай напьемся и будем говорить о всякой чепухе, — предлложил он, натянуто улыбнувшись.

— Было бы неплохо. Какие дела у тебя запланированы назавтра?

— Я отведу к озеру двух больных кобыл. Плавание укрепит их мускулы. После этого буду торговаться насчет коней с персом по имени Парзаламис.

— Увидимся у озера, когда солнце будет в зените.

Мужчины вдвоем вышли в ночь, и Мотак увидел, что лампа в яслях не погашена. Тихо выругавшись, он прошел к строению, Парменион пошел за ним. Внутри Кроний, Орсин и еще три фессалийца сидели вокруг тела кобылы, Ларины. Черный как смоль жеребенок лежал рядом с мертвой матерью.

— Почему меня не позвали? — вскричал Мотак. Кроний встал и низко поклонился.

— Кровотечение остановилось, хозяин. Она околела совсем недавно.

— Жеребенку надо найти другую кормящую кобылу.

— Териас пошел за ней, хозяин, — сказал Орсин.

Мотак прошел мимо темноволосого паренька и присел возле кобылы, положа большую руку ей на загривок. — Ты была замечательной лошадкой, Ларина. Самой лучшей, — произнес он.

Кроний придвинулся ближе. — Это всё проклятие Титана, — сказал он. — Это бесов конь, и его отпрыск будет таким же.

— Ерунда! — сказал Парменион хриплым голосом. — Завтра выведите Титана на круг для дрессировки. Я его усмирю.

— Да, господин, — ответил Кроний через силу. — Все будет, как ты повелел.

Развернувшись на каблуках, Парменион вышел из стойла. Мотак догнал его по дороге, ухватив за руку. — Тебе не надо было говорить этого, — прошептал он. — Фессалийцы знают своих лошадей. Это бешеное чудовище — и ты сумасшедший, если собрался сам объезжать его.

— Я сказал, и я сделаю это, — проворчал Парменион. — Я еще не видел коня, которого не смог бы объездить.

— Надеюсь, что ты сможешь сказать завтра то же самое, — хмыкнул Мотак.

***

Главный дом безмолвствовал, когда Парменион проехал через кипарисовую рощу к парадной двери. Ни в одном окне не горел свет, но когда он подъехал к крыльцу, слуга по имени Перис подбежал, чтобы взять коня под уздцы.

Парменион спрыгнул наземь. — Хорошая встреча, Перис, ничто не ускользает от твоего внимания, да? — спросил он с улыбкой.

Слуга поклонился. — Я видел тебя после полудня на вершине холма, господин. Я ожидал тебя. В андроне приготовлены холодное мясо и сыр, да несколько гранатов. Эйсса напекла лепешек еще днем. Я принесу тебе несколько, коли пожелаешь.

— Спасибо. Как рука?

Перис поднял вверх обмотанный кожей обрубок на конце правой руки. — Заживаетпомаленьку, господин. Болит слегка, но боль навроде как в пальцах, будто бы они на месте. Однако ж — как ты и говорил — я всё больше левой рукой научаюсь обходиться.

Парменион похлопал его по плечу. — Мне не хватало тебя на Крокусовом поле. Мне было не по себе.

Перис кивнул, его темные глаза блеснули в лунном свете. — Хотел бы я там оказаться, господин. — Затем улыбнулся и покосился на свой выпирающий живот. — Однако ж, даже если обе руки у меня были бы целы, навряд нашлась бы лошадка, способная сдюжить мой вес.

— Слишком много медовых лепешек от Эйссы, — заметил генерал. — Молодец, что дождался меня.

— Это было меньшее, что я мог, господин, — ответил Перис, поклонился, и его откормленное лицо раскраснелось.

Парменион вошел в дом. У входа в андроне горело два светильника, рассеивая мягкий свет по комнате. Помещение было просторным, оно вмещало в себя двадцать скамей и тридцать стульев и кресел. Когда Парменион принимал гостей, вся комната заполнялась, но сейчас светильники горели только в алькове у широких дверей, выходящих к западному саду. Генерал прошел по внутреннему дворику, вдыхая аромат жимолости, что росла у стены. В доме было тихо, и только в такие моменты ему нравилось быть здесь. Эта мысль удручала.

Он услышал движение у себя за спиной и обернулся, ожидая увидеть калеку Периса.

— Добро пожаловать домой, муж мой, — сказала Федра. Он холодно поклонился. Его жена была одета в платье сверкающей синевы, облегающее стройную фигуру, золотые волосы были откинуты назад и стянуты серебристым шнурком в конский хвост, спадавший до тонкой талии. Парменион взглянул в ее холодные голубые глаза и похолодел.

— Я здесь ненадолго, госпожа, — сказал он ей.

— Надеюсь, достаточно, чтобы повидать сына.

— Сыновей, — поправил он.

— Для меня есть только один, — ответила она с бесстрастным лицом. — Филота — тот, кто станет великим; величайшим из всех.

— Не говори так! — шикнул он. — Это неправда. Слышишь?

Она засмеялась примирительно. — Я лишилась своих сил, когда отдалась тебе, генерал, но я никогда не забуду видения, что посетило меня, когда ты впервые прикоснулся ко мне. Твой первенец будет править миром. Я знаюэто. И это Филота.

Парменион почувствовал, как у него пересыхает в горле. — Ты дура, женщина, — сказал он наконец. — Дура, что веришь в это, и дура вдвойне, что говоришь об этом вслух. Подумай: если Филипп или Олимпиада услышат о твоем видении, не позаботятся ли они о том, чтобы ребенок был убит?

Лицо ее побледнело. — Как они услышат? — прошептала она.

— А кто слышит сейчас? — переспросил он. — Как ты поймешь, кто из слуг ходит по саду или сидит в пределах слышимости?

— Ты просто пытаешься меня запугать.

— Совершенно верно, Федра. Потому что они не только убьют ребенка, но и его мать, братьев и отца. И кто стал бы их винить?

— Но ты защитишь его. Ты Македонский Лев, самый могущественный человек во всем царстве, — гордо проговорила она.

— Иди спать, женщина, — сказал он утомленно.

— Ты не присоединишься ко мне, муж?

Он хотел сказать ей «нет», но вид ее тела всегда возбуждал его.

— Да. Сейчас. — Ее улыбка была победоносной, и он отвернулся от нее, слушая мягкие шаги босых ступней, пока она удалялась из комнаты. Он немного посидел в молчании, с тяжелым сердцем, затем встал и прошел в верхнюю детскую, где спали сыновья. Гектор спал на боку в своей колыбели, посасывая большой палец. Никки, как всегда, забрался в кровать к Филоте, и братья спали в обнимку.