Кукла-талисман - Генри Лайон Олди Страница 11

дворе будет всё время напоминать сёгуну о минутах слабости, помянутых мной. А главное, вы будете напоминать князьям и военачальникам, что сёгун — тоже человек. Одно покушение провалилось? Другое может увенчаться успехом. Третье, пятое, какое-нибудь. Фуккацу? О, желающие изыщут способ! Такое напоминание — уже вина, даже если вы не произнесёте ни слова. В итоге первому министру придётся убрать вас подальше любым доступным ему способом — например, обвинить в государственном преступлении и велеть вам покончить с собой. Вас также могут сослать на остров Девяти Смертей, с глаз долой. Первый министр благоволит к вам…»

Благоволит? Ход мыслей старика был мне недоступен.

«Конечно же, благоволит. Оставив вас в Акаяме, отвратив сёгуна от идеи вызвать вас ко двору, господин Танидзаки спасает вас от злой участи. Я бы на вашем месте молился за благополучие и долголетие первого министра. Я уверен, что все высказанные мной соображения господин Танидзаки не стал излагать сёгуну. Великий господин Кацунага обидчив и злопамятен. Сообразив, чему вы были свидетелем, сёгун из вашего покровителя легко бы стал вашим заклятым врагом. А у вас нет ни сил, ни возможностей, ни, извините, хитрости, чтобы биться с такими врагами…»

Это был отменный урок. С тех пор раз в месяц я возносил мольбы богам о благополучии и долголетии первого министра. А ещё я радовался, что не полез спрашивать Сэки Осаму о гонцах из столицы. То, что монах высказал мне со всей возможной деликатностью, господин Сэки высказал бы совсем иначе, не щадя моей гордости и точно обозначив уровень умственных способностей дознавателя Рэйдена.

Гонца из столицы, если тот вдруг всё-таки объявится, я теперь ждал со страхом, осознавая груз последствий. Гонец не явился, страх исчез. Я даже решил, что разучился бояться, став наконец истинным самураем. И вот страх вернулся.

«Как же я её пришлю, господин, если она мёртвая?»

В Фукугахаме я покинул Чистую Землю, вступив на территорию иного закона, древнего и вечно голодного. И вот сейчас я, кажется, вновь сделал шаг на территорию, чьи законы — тайна, опасность, ужас.

* * *

— Отчего умерла банщица Юко? Болезнь? Несчастный случай?

Хозяин наклонился ко мне, словно доверяя некий секрет:

— Покончила с собой, господин.

— По какой причине?

— Позор, господин. Не могла вынести.

— Рассказывай, — велел я.

Глава третья

Журавлиный Клин

1

Бабочка «мыльной страны»

У всех банщиц были особые клиенты.

Кояма Имори, смотритель зонтика при князе Сакамото, считался в Акаяме первым красавцем. Юноша в самой поре, он представлял из себя предмет воздыханий всех женщин города, да и кое-кого из мужчин, если по правде. Изящный, гибкий, с правильными чертами лица, образчик манер и воплощение благородства — говорили, что вечерами его кожа светится, а дыхание полнится ароматом лилий в любое время дня.

Кто бы спорил!

Когда Кояма Имори в первый раз посетил баню близ Большого Вороньего моста и отдался в ласковые руки Юко, день выдался пасмурным, но для господина Имори взошло солнце. С этого момента господин Имори зачастил в баню, как если бы трудился землекопом и ежедневно возился в грязи. Первые шесть визитов он щедро платил Юко за её услуги, но потом явился грустный, долго молчал — и признался, что не в состоянии более оплачивать нежность и заботу молодой банщицы. Жалованье смотрителя зонтика скудное, Имори и так уже продал черепаховый гребень и две заколки, доставшиеся ему в наследство от покойной матушки, чтобы порадовать Юко подарками в предыдущие разы.

В таком случае, ответила Юко, прошу вас больше не приходить.

Господин Имори прочёл стихи:

— Ах, для меня любовь — не горная тропинка

В местах, не познанных доселе мной,

И всё равно,

Какой полно тоской

Моё блуждающее сердце!

Стихи, надо заметить, принадлежали не господину Имори, но вряд ли банщица была в состоянии определить их авторство на слух.

«Разве наши чувства только сделка? — добавил он. — Отчего бы нам не продолжить встречи вне банных стен? Я не могу встречаться с тобой у себя дома, этого не позволят ни мой престарелый родитель, ни старший брат, который заправляет всем в нашей усадьбе. Но я слыхал, что твою семью унёс чёрный мор, оставив тебе в наследство вполне уютное гнёздышко. Убоишься ли ты пересудов соседей, если наша страсть пылает ярче огня?!»

Прошу вас больше не приходить ко мне, повторила Юко. Ни в баню, ни домой, если даже у вас и были такие намерения.

Три дня спустя из дома банщицы стал нестись дурной запах. Бездыханное тело Юко обнаружили соседи: девушка лежала с перерезанным горлом, кровь на циновках успела засохнуть. Над Юко, пируя, кружились тучи мух. Хорошо ещё, что труп не объели собаки, пробравшись в жилище. Нож, которым Юко лишила себя жизни, принадлежал господину Имори — изящная безделушка оказалась достаточно остра для самоубийства.

Никому не пришло в голову обвинить Кояму Имори в убийстве банщицы. Все знали, что случись так, и прекрасное тело господина Имори в течение трёх дней явилось бы в управу службы Карпа-и-Дракона с целью доложить о фуккацу. Проверка не заняла бы много времени, и душа Юко продолжила бы жить-поживать, облёкшись в плоть молодого самурая и заполучив должность смотрителя княжеского зонтика. Воистину подарок судьбы, восхитительная карьера для бабочки из «мыльной страны»!

Суть дела прояснила записка, оставленная бедняжкой Юко. Будучи грамотной, банщица выказала также удивительную предусмотрительность, положив записку на видном месте, чтобы нашли непременно. В своей смерти Юко винила Кояму Имори, упрекала его за бессердечие и отмечала жестокий нрав.

«Явившись ко мне, — писала Юко, — господин Имори подверг меня самому гнусному насилию, не пощадив моей скромности и пренебрегая мольбами беззащитной женщины. Ножом, которым я пресекла нить своей жизни, он угрожал мне, добиваясь покорности. Утолив свои постыдные желания и насытившись моим телом, господин Имори забыл нож на полу комнаты. Не имея другой возможности отомстить насильнику, я свожу счёты с жизнью. Мой позор да ляжет на его плечи! Моё несчастье да преследует его в мире живых, а также после смерти господина Имори во веки вечные! Такой подлый человек способен на всё: предать друга, изменить господину, отказаться от сыновнего долга».

Тело банщицы, даже не подумав бросить его в очистительный огонь, зарыли на старом кладбище Куренкусаби. Здесь уже давно не случалось похорон, да и это погребение вряд ли можно было назвать честными похоронами. Погребальных обрядов не было — во-первых, кто станет молиться за душу опозоренной самоубийцы, ублажавшей намыленных похотливцев, а