Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!» (отрывок) Страница 11

— Ты чего?

— Ничего, ничего, — поспешил успокоить ее я и рывком поднялся. — Понимаешь, Тань, для них — ну, для тех, кто надписи оставлял, — этот памятник мог что-то значить. А вообще — нечего киснуть. Это место ничем не хуже любого другого.

— Я домой хочу. — Губы у Танюшки вдруг поехали, задрожали. — И есть… — Она справилась с собой, но отвернулась и начала водить пальцем по камню.

— Есть мы добудем. — Я заставил себя собраться. — Обязательно добудем, что ты… И домой выберемся, погоди только, Тань…

Мне очень-очень хотелось зареветь. Оказывается, и я на что-то надеялся. Вопреки всему надеялся… Но реветь не имело смысла, и я решительно взялся за Танькино плечо под ковбойкой:

— Тань, вставай. Пошли. Нам вообще нельзя на одном месте сидеть.

Она не спросила — почему. Вместо этого с надеждой посмотрела на меня:

— А давай вокруг походим немного, а, Олег? Вдруг что-то найдем, а?

— Давай, — согласился я. Без особой надежды, просто для успокоения — даже не своего, а Танюшки…

…Форт мы нашли через десять минут.

Кто-то сложил башню-шестигранник из мощных каменных глыб, невесть как и когда сюда попавших. Она была не очень высокой — в три моих роста, не больше, но широкой. По верхнему краю шли узкие бойницы. Когда-то эту башню ромбом окружал деревянный частокол, но большинство здоровенных бревен перегнили в земле и валялись рядом в беспорядке, остальные накренились, и только одно-два стояли прямо. К башне примыкал приземистый блокгауз. Провалившуюся крышу и накренившиеся внутрь стены покрывал мох. Никаких следов штурма или хотя бы пожара видно не было, зато над входом — плотно сбитой из досок дверью, расположенной на уровне моей головы, — был нарисован белой краской идущий лев с поднятой передней лапой, как на гербе. Краска стерлась и смылась, но в неровности камня въелась, и на расстоянии рисунок оставался отчетливым.

— Это английский гербовый лев, — определил я. — Тань, я тебя подсажу, а ты попробуй открыть дверь.

— Угу. — При виде форта она вновь резко оживилась. — Давай.

Я, сцепив руки в замок, подкинул ее к двери, и Танюшка ловко вцепилась в какие-то выбоинки. Нетерпеливо вытянула ко мне руку, я перебросил ей открытый нож. Наверху скрипнуло, хрустнуло, посыпалась сырая деревянная труха, и Танюшка соскочила обратно. Указала вверх подбородком с гордым видом.

Дверь была открыта — отошла на полметра. В щели проглядывал свет.

— Подсади опять, я посмотрю.

Я принял от нее нож и покачал головой:

— Лучше я, мало ли что…

— Я же тебя не подниму, — улыбнулась она. — Давай, Олег.

— Эххх… — Я неохотно, но сноровисто подсадил ее и приготовился ждать. Но буквально через минуту Танюшка с ошарашенным видом свесилась обратно. Она, кажется, лежала на животе и обеими руками отводила волосы от лица. Глаза у нее были ошалелые:

— Олег, тут оружейный склад, — сказала она.

— Дай руку, — выкинул я вверх ладонь.

Рассказ второй

Старые друзья

А наш огонь никогда не гас,

А что невелик — ничего…

Не так уж много на свете нас,

Чтоб нам не хватило его!

А. Макаревич

Нет, что бы Танюшка ни говорила, но это ничуть не походило на оружейный склад. По крайней мере как я их себе всегда представлял — строгие ряды стоек с оружием. (В жизни я их — складов — все равно не видел.) Скорее это напоминало оружейную башню из повести Крапивина «В ночь Большого Прилива», где вооружался главный герой Сережка, — эту книжку я очень любил…

Было еще одно сходство — пожалуй, более верное, только очень уж неприятное, поэтому я и не подумал о нем сразу. Если я что-то понимаю, то люди свалят оружие так — одной большой, остро-расползающейся кучей — в одном случае.

Если сдаются. Перед моими глазами встала картинка из фильма (или, может быть, я ее сам выдумал): люди проходят между двумя рядами других людей и складывают, почти бросают, оружие в конце этого живого коридора. С лязгом и шорохом выползают из ножен потерявшие хозяев клинки…

Все как здесь. А где хозяева? Я даже огляделся с неприятным холодком, почти ожидая увидеть где-нибудь у стены скелеты.

Конечно, там ничего не было.

— Странненько, — сказала вдруг Танюшка, и я вздрогнул. Девчонка задумчиво смотрела на эту кучу. — Их как будто… бросили. Потому что не нужны.

— Это еще не самое странное. — Я почему-то ощутил нервную дрожь. — Странней то, что все оружие здесь — боевое.

— А? — Танюшка посмотрела на меня, сведя густые брови. — Это как?

— Мы с тобой тут уже долго, но не видели ни одного человека, — задумчиво сказал я. Когда говоришь вслух, мысли легче оформляются. И иногда сам удивляешься тому, что говоришь. Пока думал, все выглядело не так… — А тут все оружие именно… ну, античеловеческое, понимаешь? Никто же не ходит на медведя или волка со шпагой или саблей. Топор там нужен. Рогатина какая-нибудь. А тут нет оружия на зверя. Только на человека.

— Ну… — Танюшка вообще-то не спорщица, но сейчас, наверное, почувствовала, как мне хочется, чтобы меня опровергли. И начала опровергать. — Может, его потому и бросили, что оно тут не нужно. А всякие топоры с собой унесли.

Мне стало смешно. Не очень хорошее это было веселье, истеричненькое. Мне представилось, как некие люди входят сюда, сваливают мушкетерскую снарягу, затыкают за пояса топоры и уходят. Д’Артаньян, переквалифицировавшийся в кержака-раскольника… Но какой-то резон в Танюшкиных словах все-таки был. Я подошел к оружейной куче.

— Не, Таньк, — медленно и уверенно сказал я. — Этими штуками пользовались. И за ними ухаживали, смотри.

Действительно, оружие ничуть не походило на брошенное за ненадобностью. Кромки клинков все еще сохраняли голубовато-серебристую заточенность, а остальное полотно, наоборот, было серым и выщербленным. Не музейного вида было оружие. Не лакированное, понимаете? Если в книжках пишут правду — с таким хозяин расстается только вместе с жизнью.

Я почувствовал, как во мне разрастается любопытство и восхищение этим оружием. Руки буквально зудели, тянулись к клинкам.

— Танюшка, я, наверное, кое-что возьму, — разыгрывая неуверенность, сказал я.

Танюшка вздохнула: