Дункан Мак-Грегор - Вестники Митры Страница 11

— Буду! — злобно выплюнул Гури.

Он коротко свистнул, и из-за угла ближнего дома вышел высокий тощий парень. Он подошел, молча протянул хозяину большой дорожный мешок. Гури сунул внутрь толстую лапу и начал остервенело шарить в поисках кошеля. При этом он не забывал осыпать проклятиями Гана Табека, Эбеля, Илиану и Нассета, обвиняя их в воровстве, обмане, нахальстве, скудоумии… То есть он свалил на них половину собственных грехов, напрочь забыв о том, что только сейчас в них честно признавался. Не обругал он одного лишь варвара, и то потому, что тот стоял слишком близко…

— На! — Он впихнул набитый золотом кошель в руку Конана. — Ровно две сотни. Ограбил… Подчистую ограбил… Давай пчелу!

Конан вынул из кармана сафьяновую коробочку и, все так же усмехаясь, протянул ее Гури.

Оба одновременно раскрыли вместилища своих сокровищ. Конан — кошель, дабы пересчитать золотые, Гури — коробочку, дабы полюбоваться серебряной пчелой. Потом один пошел к своему гнедому коню, второй — к своей белой кобыле. Даже не посмотрев друг на друга на прощание, они разъехались в разные стороны, и каждый в душе был чрезвычайно доволен сделкой…

— И, конечно, каждый в душе был чрезвычайно доволен сделкой, — заявил Ши Шелам, когда Конан закончил рассказ.

— Конечно, — кивнул киммериец, уплетая за обе щеки ветчину со свежим душистым хлебом.

— Две сотни… — Ловкач покачал головой, — Неплохо, но…

— Что еще?

— Как быть с Нассетом? Ведь Гури вряд ли покупал у тебя пчелу для него. А нанимал-то нас он. Жаль мне моей доли…

— Не ной. Будет тебе твоя доля.

— Не могу поверить — неужели ты поделишься со мной?

Вместо ответа Конан запустил руку в дорожный мешок и вытащил оттуда еще один кошель — родной брат первого, который он получил от Гури.

— От-т-ткуда? — Ши выпучил глаза и осторожно потрогал туго набитый кошель.

— От Нассета.

— Как же? А? И Гури заплатил тебе, и Насеет?

— Ну да. Только Гури две сотни, а Насеет одну — за службу у Эбеля.

— О-о-о… Значит, теперь я получу свою треть не от сотни золотых, а от трех сотен?

— От пяти.

— Каких пяти? О чем ты, мой юный и отважный друг?

— Еще две мне заплатил Эбель.

— За что?

— За серебряную пчелу…

Ши Шелам надолго замолчал, переваривая сообщение киммерийца. В уме он прикидывал и так и этак, но в итоге все равно получалось, что пчелы было две, никак не меньше.

— Значит, пчелы было две? — выдал он результат тяжких раздумий.

— Нет, три.

— О, Бел! Да говори же ты толком, Конан! — рассердился Ловкач.

— Проклятие! Я и сам толком не знаю, как все получилось! Первую серебряную пчелу я выкрал у Эбеля в первый же день службы. Ночью поехал к кхитайцу, что живет на окраине у южных ворот…

— Это тот, что считается лучшим золотых дел мастером?

— Он. Так вот, я хорошо заплатил ему, и к утру у меня в кармане лежала еще одна серебряная пчела. На следующую ночь я пришел к нему уже с той пчелой, которую делал он — теперь мне не надо было красть настоящую… И появилась третья. Потом я пришел снова…

— Зачем? — вопросил Ши Шелам, опять ничего не понимая. Во время рассказа Конана он загибал пальцы на левой руке, подсчитывая, сколько раз парень сходил к кхитайцу. Выходило, что три, а значит, пчел было четыре?

— Зачем… Зачем… — Тут варвар почему-то смешался и быстро заговорил о другом. — Ган Табек украл у пина серебряную пчелу из сафьяновой шкатулки — украл и удрал. Я догнал его, отобрал шкатулку с пчелой и продал ее Гури. Ну вот. А вторую я продал Нассету, и третью — самому Эбелю. Все просто, что тут непонятного?

— Есть кое-что… — задумчиво произнес Ловкач. — Вряд ли ты подумал об этом, варвар, но у кого же из них теперь настоящая серебряная пчела?

— Кром! — рыкнул Конан. — Ты любопытен, крысеныш! Ешь мясо и ложись спать — только на пол. Нынче я останусь ночевать в твоей халупе.

— О, конечно, конечно…

Ши Шелам вздохнул и, поняв, что из Конана уже ничего не вытянуть, сунул в рот последний кусок ветчины, бросил на пол халат и улегся на него. Гостю он предоставлял в полное распоряжение узкий, зато длинный деревянный топчан.

Отнюдь не жесткий и холодный пол не давал ему заснуть — одна мысль мучила Ши беспрестанно: почему все же варвар смутился? Сколько он его знал, тот вовсе не был склонен к такого рода чувствам. Самоуверенный, как всякий юнец, обыкновенно он вовсе не замечал своих промахов или даже представлял их Ловкачу как хитроумную проделку, а если приятель разоблачал его, гневался и грозил ему страшными карами. Отчего ж теперь он прятал глаза и отворачивался?

— Конан… — тихо позвал Ши, когда свеча уже догорела и ночь вошла в маленькое грязное оконце.

— Ну?

— А мне тут как-то снилась война в Аквилонии. Кровь, крики, стоны — ох и весело. А тебе?

— А мне ничего, — буркнул варвар.

— А в позапрошлый раз мне снились…

— Кром! Спи, крысеныш, не то я выкину тебя на улицу!

Ши Шелам закрыл глаза и, сладострастно подсчитывая свою долю от пяти сотен золотых, постепенно погрузился в глубокий, очень приятный и долгий сон…

Когда первый луч золотого солнца проник в комнату, Конан пробудился с улыбкой на устах. Вот теперь он мог считать историю с серебряной пчелой законченной: этой ночью ему снился отличный сон, достойный именно его, сурового воина из северной Киммерии. Сначала он видел рыцарский турнир, сверкающие на солнце доспехи и мечи, и себя самого, облаченного в тигровую шкуру, — варвара, над которым смеялись все эти разряженные в пух и прах господа. Но вот он тоже поднял меч — и один рыцарь слетел с коня под ноги заверещавшим от ужаса девицам. Потом голова второго перелетела через ряды и исчезла высоко в небе, в белых облаках. Потом и третий упал, разрубленный Конановым мечом пополам. И только он повернулся, дабы встретиться в честном бою с остальными, как они вдруг разом завизжали и ринулись бежать. В изумлении варвар опустил меч. Рыцари, визжащие будто девицы… Тьфу!

Этот сон наполнил его приятным чувством удовлетворения. Но сразу за ним наступил следующий.

Поначалу он тоже был странным и несколько страшным — яростная битва на широком поле вдруг прервалась; воины повернули головы к Конану, что стоял на холме над ними, и… Начали смеяться, показывая на него пальцами и выкрикивая оскорбления. В голове варвара помутилось от унижения и негодования. Он слетел с холма и врезался прямо в гущу битвы. Обе стороны тотчас забыли, что воевали друг с другом, и скопом ринулись на Конана. Меч свистел в воздухе, обагренный кровью; воплями ужаса сменился отвратительный хохот; головы слетали с плеч, и живые отпинывали их, чтоб не мешались под ногами… Скоро все было кончено. На огромном поле юный варвар стоял один — прочие лежали грудами, мертвая тишина повисла в воздухе, и стая стервятников бесшумно опустилась на землю…