Абдул аль-Хазред - Некрономикон. Аль-Азиф, или Шепот ночных демонов Страница 12

Но вот прозвучал раскатистый удар гонга, халиф поднялся со своего места и обратился к мгновенно затихшим гостям с речью. Он объявил, что пир этот устроен в ознаменование совершенных и совершаемых в настоящее время важных дел, направленных на укрепление и процветание государства, но главное – в честь его спасения и спасителя! Тут он повелел мне подняться и в немногих, но очень жарких словах описал недавние события. Среди собравшихся пробежал удивленный гул, хотя все они наверняка были уже наслышаны о них. После своего рассказа халиф призвал собравшихся воздать мне славу, что было незамедлительно исполнено, отчего я совсем уж смутился и растерялся. Затем он обратился ко мне:

– Абдул аль-Хазред, выслушай же мое решение, и пусть услышат его все. Отныне ты – воин гвардии Халифата. Ты пришел в войско добровольно, и долг велит тебе служить в нем пять лет. Один год с нынешнего дня ты, находясь здесь, будешь обучаться военному искусству. Обучать тебя будут лучшие воины Халифата. Кроме этого, ты будешь обучаться мудрости, ибо сам почтенный Дервиш выразил желание быть твоим учителем. Спустя год ты сам сможешь сделать выбор: продолжать службу в гарнизоне Мекки или принять участие в предстоящих походах и, возможно, сражениях, которые, на мой взгляд, как ничто другое, делают юношу мужчиной. По прошествии же пяти лет ты опять сможешь сделать выбор: продолжать военную службу или оставить ее. Если ты решишь остаться, ты получишь титул эмира и займешь в армии одно из высоких мест, если изберешь другой путь, получишь всякое возможное содействие. А пока я отпускаю тебя на два месяца к твоим родным.

Слушая халифа, я с трудом понимал, что все это происходит наяву. С тем, что я буду служить в гвардии, я уже свыкся, но то, что я продолжу обучение у почтенного Дервиша, повергло меня в истинный восторг. А то, что Дервиш сам пожелал быть моим учителем, вновь убеждало меня в том, что я стою на пороге проникновения в великие тайны, возможно, в те самые, которые грезились мне с раннего детства. За пять лет я смогу много повидать и многому научиться и конечно же определю свой дальнейший выбор. Наверное, никому из воинов еще не давали таких привилегий, как мне. Но больше всего обрадовало меня предстоящее свидание с родными: получалось, что я смогу пробыть с ними целый месяц. Я припал к ногам халифа и с горячими словами благодарности поцеловал рукава его халата.

– Но это еще не все, – продолжал он. – Это – для тебя и твоей семьи.

Он взял с подноса, который держал стоящий рядом казначей, туго завязанный кожаный мешочек и протянул мне. Я принял его, поцеловав руку халифа и выразив восхищение бесконечностью его милостей, на что он ответил, что все они мною вполне заслужены. Следующие же его слова, обращенные к казначею, вновь разбудили во мне то ощущение таинственности, которое наполнило меня тогда, в военном лагере, после рассказа сотника.

– Принесите меч-загадку! – приказал он. – Я обещал сам подобрать для тебя оружие, – вновь обратился он ко мне. – Сейчас ты получишь то оружие, которого достоин.

Казначей с поклоном удалился, гости же вернулись к угощениям и разговорам. Было отчетливо слышно, что они оживленно обсуждают только что происшедшее. Я же, погруженный в мысли о том, что́ предстоит мне в ближайшем будущем, отвлеченно развязал мешочек и тряхнул им над ладонью. Каково же было мое удивление, когда вместо ожидаемых серебряных монет из него посыпались рубины и сапфиры. От неожиданности я даже просыпал их на пол. Воистину щедрость халифа была достойна великих правителей: этих камней, пожалуй, хватило бы на покупку половины моего родного города! Я невольно залюбовался лежащими у меня на ладони камнями. Раньше я видел их лишь на пальцах богатых торговцев да на тюрбанах знатных вельмож, изредка проезжавших по городу. Теперь я держал в руках целую пригоршню, и это была лишь небольшая часть. Солнечные лучи из больших окон падали на эту смесь глубоко синего и кроваво-красного и зажигали ее волшебным искрящимся сиянием, озаряющим, казалось, весь дворец. Это сияние вернуло меня к действительности. Я торопливо собрал просыпанные камни и стал думать о том, что могли означать слова «меч-загадка». Но как я ни старался, так и не смог представить себе ничего большего, чем грубые и, на мой взгляд, очень неудобные мечи «псов пустыни». Вместе с тем предвкушение того, что я сейчас получу оружие из рук самого́ халифа, рождало в моей душе тот знакомый мне детский восторг, который в хорошие времена неизбежно овладевал мною, когда я получал от родителей лакомство или какую-нибудь безделушку.

Тем временем вновь появился казначей. Многоголосый гомон в зале смолк без всякого гонга. Взгляды всех вокруг обратились на уже знакомый поднос в его руках, на котором лежало нечто действительно загадочное. То был длинный темный кожаный чехол, перехваченный несколькими серебряными обручами, с серебряным колпачком на конце, из которого торчало что-то, очень похожее на большую кость с характерной округлой головкой. Казначей почтительно приблизил поднос к халифу. Халиф принял с него странный предмет и, велев мне подойти, торжественно произнес:

– Этот меч многие годы хранился в сокровищнице халифов, куда еще до явления пророка он был перенесен из храма Кааба. В храм же он, по словам предков, попал с одного из языческих алтарей арабских племен. Никто не знает, где, когда и кем он был изготовлен. Летопись гласит лишь, что у объединенных племен был священный меч Мира, помещенный на алтарь, и это позволяет предположить, что перед нами именно тот меч. Наша высокая цель – восстановить мир и величие Халифата. Так пусть этот меч в твоих руках исполнит свое предназначение и послужит достижению этих благих стремлений. Отныне и навеки он – твой, и да не коснется его чужая рука.

С этими словами он извлек из чехла удивительный клинок изящной и изощренной, но в то же время строгой формы и, взяв его за рукоять и ближе к острию, протянул мне. Я, встав на колени и дрожа от восторга, принял меч из рук халифа и, прижав его к груди, коснулся лбом пола. Затем произнес клятву верно и доблестно служить халифу во имя Аллаха и на благо Халифата и поцеловал клинок. Халиф подошел ко мне вплотную и, положив руку мне на плечо, объявил, что именем Аллаха благословляет меня на славные дела и подвиги, и вдруг, наклонившись ниже, прошептал:

– Это – твоя судьба, ибо до тебя никто не решался прикоснуться к нему.

И опять я был поражен до глубины души. Халиф уже вернулся на свое место, а я все продолжал стоять на коленях, держа в руках обнаженный клинок и пытаясь осмыслить последние его слова. Голова у меня шла кругом от густого тумана таинственности, которым все, с кем я говорил в последний месяц, словно сговорившись, усердно окутывали меня… Кто-то потрепал меня по плечу. Очнувшись, я поднялся и, вложив меч в ножны, занял свое место.

Церемония вручения наград и воздания почестей была окончена. Все, в том числе и халиф, вернулись к угощениям и беседам, я же вновь был предоставлен самому себе. Мне, вполне понятно, было не до угощений: я был возбужден сверх всякой меры, как и в тот день, когда в мои руки попала заветная пластина. Мне не терпелось как следует разглядеть очередной доставшийся мне таинственный предмет. Поэтому я, захватив меч и мешочек с камнями, уединился в укромном уголке зала и, набравшись терпения, к которому неоднократно призывал меня Дервиш, принялся внимательно рассматривать свое сокровище. Меч почти полностью скрывался в ножнах, наружу торчала только часть рукояти. Ножны были сделаны из очень плотной темно-коричневой кожи и в трех местах перехвачены слегка выпуклыми серебряными обручами, два из которых имели кольца для подвешивания. Зев был также аккуратно обрамлен обручем с кольцом, а на конец надет изящный колпачок. Все серебряные части были покрыты замысловатыми резными и чеканными узорами. Я долго не решался, испытывая странное, ни с чем не сравнимое чувство, вынуть меч из ножен. Описать его можно было лишь как сомнение: настало ли для этого время? Это чувство напомнило мне последние слова халифа, и мне вдруг показалось, что я понимаю тех, кто хотел бы владеть им, но так и не решился. Но я все же поборол сомнения и высвободил рукоять. Она состояла из двух половинок по обе стороны от хвостовика, схваченных четырьмя железными обручами, также украшенными необычайно тонкой чеканкой. Половинки же были сделаны явно из слоновой кости, однако какого-то странного, более бледного оттенка. Каждая из половинок заканчивалась округлой пластиной, направленной под углом и вывернутой наружу, так что две пластины образовывали удобное ложе для руки. Они плотно охватывали ее, видимо, для того чтобы меч не вырвался из руки при взмахе. Все это, вместе с характерным цветом, и придавало рукояти сходство с костью. Защитной поперечины перед клинком не было совсем, имелось лишь небольшое утолщение, так что рукоять, по сути, плавно переходила в клинок, который в этом месте имел одинаковую с ней ширину.