Джон Норман - Пираты Гора Страница 12

— Пожалуйста, не бей меня!

— Тогда его следует наказать снова.

— Не бей меня! — взмолился я. — Пожалуйста!

— Ты действительно считаешь, что я красива? — спросила она и засунула палец мне под ошейник, лениво поглаживая меня.

— Да, — едва слышно прошептал я.

— А разве ты не знаешь, что я — свободная женщина? — холодно и высокомерно поинтересовалась она.

Я не ответил.

— И ты, раб, осмеливаешься желать свободную женщину?

— Нет, — сказал я.

— Ты осмеливаешься домогаться своей госпожи?

— Нет! — воскликнул я. — Нет!

— А почему нет?

— Потому, что я — раб, — ответил я. — Всего лишь раб!

— Верно, — ответила она. — Ты всего лишь раб. Жалкий и ничтожный.

И тут она неожиданно схватила меня за волосы и грубо прижала свои губы к моим.

Я пытался вывернуться, но ее руки крепко держали меня.

Наконец она отвела голову, но я ощущал в темноте ее губы совсем рядом со своим лицом.

Во мне боролись сложные чувства к этой девушке. К той, что связала мне руки и надела на меня ошейник раба. К той, которая била и издевалась надо мной и которой я должен был повиноваться. К той, что кормила меня из рук, как животное, и, как животное, бросила меня ночевать под открытым небом, привязанного к шесту посреди острова. К мучившей меня своей выставленной напоказ красотой и причинившей мне столько страданий своей жестокостью. Я боялся и мучительно хотел ее. Боялся, зная ее безграничную власть надо мной, зная, что она в любой момент по своему желанию может причинить мне физическую боль, избить и даже изуродовать меня, но раны, которые она наносила мне своим высокомерием и презрением, были для меня еще больнее, нежели побои и оковы. И все же я хотел ее, восхитительную, полную жизни. Она сводила меня с ума недоступной близостью своего тела. Но она была свободная, а я — раб. Она могла двигаться, а я лежал связанный по рукам и ногам, с ошейником, стягивающим мне горло. У меня был ошейник, у нее — свобода, полная свобода, и руки, не связанные за спиной впивающейся в кожу лианой, а украшенные изящным золотым браслетом.

Но больше всего меня пугало, что, попроси я ее о малейшем проявлении доброты и человечности по отношению ко мне или хотя бы элементарном знаке внимания — слове, жесте, — мои просьбы будут тут же с издевательством отвергнуты. Чувствуя свое одиночество, снося побои и унижения, я отчаянно нуждался в чем-то, что хоть на мгновение могло бы показать, что я все же человек, мужчина, что мне требуется крупица уважения и понимания. Мне казалось, скажи мне эта издевательски высокомерная женщина, моя хозяйка, перед которой я чувствовал себя совершенным ничтожеством, одно лишь теплое слово, какую-нибудь банальную любезность, и я с радостью бросился бы выполнять любое ее приказание. Но просить ее я не мог — я боялся; боялся, что мне будет отказано во всем: в проявлении человеческих чувств, в восприятии меня как мужчины и вообще в осознании меня как человеческого существа. Но желание, которое она умышленно, настойчиво будила во мне, кричало в моей крови. Я чувствовал в темноте ее тело, ее лицо, губы совсем рядом, в каких-нибудь нескольких дюймах от себя. Она не соблаговолила даже отодвинуться.

И вдруг, к своему ужасу, я почувствовал, как мои губы сами, робко, нерешительно отыскали в темноте губы моей прекрасной хозяйки и прикоснулись к ним.

— Раб! — произнесла она с презрением, подействовавшим на меня как удар хлыста. Я снова откинул голову на пол.

— Да, — сказал я, — я раб.

— Чей? — требовательно допытывалась она.

— Я раб Телимы, — ответил я, — моей госпожи. Она рассмеялась.

— Завтра я выставлю тебя в качестве приза для девушек. Я не ответил.

— Скажи, что тебе это приятно, — потребовала она.

— Пожалуйста! — взмолился я.

— Говори: я рад! — скомандовала она.

— Я рад, — пробормотал я.

— А теперь скажи: я — хорошенький раб. Я попытался разорвать стягивающие меня путы.

Она рассмеялась.

— Даже не пытайся. Телима умеет связывать пленников.

Это была правда.

— Говори! — потребовала она.

— Я не могу, — взмолился я.

— Я приказываю!

— Я… я — хорошенький раб, — через силу выдавил я из себя и, скрежеща зубами, уткнулся лицом в пол, с новой силой переживая собственное ничтожество.

До меня донесся ее тихий смех. В темноте я угадывал очертания ее тела, чувствовал ее волосы у себя на плечах. Ее губы были совсем рядом.

— А теперь я покажу тебе, какая судьба ожидает хорошенького раба, — сказала она.

Внезапно она запустила руки в мои волосы и впилась в меня своими губами. К моему ужасу, губы мои ответили ей; я не мог им противиться. Я почувствовал, как ее зубы сомкнулись у меня на губах, и я ощутил во рту привкус крови, моей собственной крови. Ее язык ткнулся в мой и грубо отодвинул его, словно отшвыривая со своей дороги, и затем по-хозяйски прошелся по моим деснам. Она снова укусила меня так, что я вскрикнул от боли: утром, когда я встану у призового столба, все увидят, что у меня губы искусаны, все поймут, что моя хозяйка завоевала меня — отметина на лице будет тому доказательством.

Я разозлился.

Я получил поцелуй, подаренный рабу-мужчине своей хозяйкой, женщиной!

— Ты будешь двигаться так, как я тебе покажу, — приказала она.

Лежащий на полу, связанный, едва в состоянии пошевелиться, я с ужасом вдумывался в смысл ее слов.

Она со знанием дела оседлала меня и использовала для своего удовольствия.

Глава пятая. ПРАЗДНИК

— Думаю» мне удастся тебя выиграть, — заявила гибкая темноволосая девушка, взяв меня за подбородок, чтобы лучше рассмотреть лицо. Она была грациозной, полной жизни, с горящими, как угли, черными глазами. Ноги у нее были великолепны, а короткая туника еще больше подчеркивала их стройность и красоту.

— Его выиграю я, — сказала другая девушка — высокая сероглазая блондинка, похлопывающая по ладони короткой ветвью болотного та-винограда.

— Нет, он будет моим, — объявила подошедшая темноволосая смуглая девица с переброшенной через плечо рыболовной сетью.

— Нет, моим! — воскликнула еще одна.

— Моим!

— Моим! — донеслось у меня из-за спины. Они расхаживали вокруг меня, рассматривая, как какое-нибудь животное. Или, точнее, — раба.

— Покажи зубы, — потребовала первая, гибкая и темноволосая.

Я открыл рот, чтобы она могла осмотреть мои зубы; остальные тоже деловито заглянули мне в рот.

Затем она ощупала мои мускулы, бедра и ткнула кулаком мне в бок.

— Здоровый, — произнесла она.

— Но, видно, уже бывший в употреблении, — заметила другая.

Они рассмеялись, рассматривая мои губы, почерневшие и вспухшие от зубов Телимы.