Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея Страница 12

– Почему за мной не послали?!

В голосе Электриона клокочет едва сдерживаемый гнев.

– Долго! Пока туда, пока обратно…

– Продолжай.

Не в силах хранить спокойствие, ванакт мерит зал шагами – из угла в угол. «Семейная черта? – предполагает Амфитрион. – Когда волнуемся, места себе не находим…» Рассказ Гия краток. «Ну зачем, зачем я потащился в Микены?! – пальцы в бессильной ярости сжимают рукоять меча. – Не мог день‑другой обождать?!» Словно наяву Амфитрион видит, как отца привязывают к колеснице. Калека идет в бой. «Когда спасаешь кого‑то – спасай. Не думай, как при этом выглядишь…» Не эти ли слова толкнули хромого Алкея на выручку навплийцам? Запоздалый стыд обжигает щеки. И ты, щенок, еще смел укорять отца?!

Старшего Персеида?!

Берег. Ладья на песке. Копье со свистом уходит в полет. Падает кормчий. Ай да отец! С первого броска! Он ведь никогда не воевал… Ярость вожака телебоев. Истошное ржание. Треск опрокидываемой колесницы. Куда вы смотрели, земляки, дети Ехидны? Калека‑басилей – единственный мужчина в отряде! Ну почему сына Алкея не оказалось рядом?! Вместе они бы…

Потупленные взоры. Позорное возвращение в Тиринф.

– Жив! – выдыхает Амфитрион. – Хвала богам!

– А пираты?

Ванакт ждет ответа.

– Уплыли, – Гий пожимает плечами. – Чего им ждать? Пока мы войско соберем? Отец лазутчиков отправил – проследить. А меня – в Микены…

С опозданием до Амфитриона доходит, о каком «отце» говорит Гий. Ну конечно же, о своем! Филандр всегда был правой рукой басилея…

– Что с моим братом?

– Лубок на ногу наложили. Лекари от него не отходят. Уверяют: поправится. Но ходить еще долго не сможет. Думаю, это не страшно. Басилей и раньше был не из ходячих…

– Я еду в Тиринф!

Это произносит не Амфитрион. Позже молодой человек дорого дал бы, чтобы первым сказать заветные слова. Увы, мечтами прошлого не изменить. Перед ванактом стоит Анаксо – жена Электриона, старшая дочь Алкея. Заметно постарев за годы семейной жизни, располнев от многочисленных родов, сейчас Анаксо скинула десяток лет, готовая сорваться с места – мчаться, ехать, бежать!

– Мой отец ранен. Ему нужна помощь, уход…

– Ты останешься дома! – с раздражением бросает Электрион.

– Это мой отец!

– Замолчи, женщина.

Ванакт хрипит. Все слышат рык разбуженного зверя.

– Если у тебя нет сердца…

Тяжелая оплеуха швыряет дерзкую на пол.

Тишина берет мегарон в плен. Чуть слышно трещит пламя в критских светильниках – массивных треножниках из бронзы. Хмыкает старший из сыновей Электриона. Остальные смеются. «Правильно! – звучит в смехе. – Рожденная прясть должна знать свое место. Ну, мать – что с того? Даже Гере Хранительнице запретно повышать голос на божественного супруга!» Только что юноши были готовы умереть, защищая мать и сестру. Они готовы и сейчас – ворвись в зал враги, Электриониды встретят их копьями. Это не мешает братьям смеяться над матерью, которая ворочается на утоптанном полу. Венчики пыли берут Анаксо в кольцо. Женщина оглушена. Она стонет сквозь зубы – и из‑за мужских спин вылетает бешеный вихрь. Облако разметавшихся волос – черной тучей. Плащ цвета морской волны – крыльями.

Взгляните, Олимпийцы – грозный мотылек!

– Мама! – Алкмена падает на колени рядом с матерью. – Вставай…

Гневный взгляд прожигает братьев насквозь. На дне двух смоляных озер горит отраженное пламя светильников. Кажется, стены вот‑вот вспыхнут.

– Герои!

Презрение затапливает мегарон, вытесняя тишину.

– Богоравные! Сосуды доблести! Персеиды!

Амфитрион каменеет. Ему чудится: в зале воскресла бабушка Андромеда.

– Где вы были? Где?! Мой дед, хромой калека… Единственный – Персеид!

В мрамор превращаются все.

– А вы… Бейте нас, герои! Меня, маму – бейте, могучие!

Такие слова – смертный приговор. Это мои мысли, думает Амфитрион, любуясь самоубийцей. Я, воин, промолчал. Она же…

– Прячьтесь за Алкеевой спиной! Бейте нас, рубите мечами…

У ванакта дергается щека. Лицо наливается дурной кровью. Ударь молния посреди зала – Электрион не заметит. Копье старшего из сыновей меняет владельца. Сына – на отца. Жало нацелено в грудь дочери. Жало дрожит от нетерпения. Копью хочется разить. Копью не дают. Копье держат две руки. Рука дяди – и рука племянника.

…успел, понимает Амфитрион. На сей раз – успел.

Каменеют мышцы. Вздуваются жилы. Дыхание со свистом рвется наружу. Летят мгновения – капли в клепсидре. Нагота против царского пурпура. Сила против силы. Копье со стуком падает на пол. Электрион храпит, как загнанная лошадь. И начинает хохотать, сгибаясь в три погибели. В зале переглядываются. На лицах – испуг. Неужели боги лишили ванакта разума?

– Персеиды! – вопит хозяин Микен. – Бешеные! Наша кровь…

Палец тычет в онемевшую Алкмену.

– Сочувствую твоему будущему мужу!

Теперь хохочут все мужчины.

– Завидую ее мужу, – тихо говорит Амфитрион.

– Нравится? – ванакт кивает на дочь. – Забирай!

И хлопает племянника по плечу, едва не сбивая наземь:

– Клянусь Олимпом, она твоя!

Стасим[19]

С террасы были хорошо видны отроги Айноса. Густо поросшие черными елями, они казались выточенными из меланита[20]. Вершину укутали облака, скрывая блеск снегов. Зевс спит, подумала Комето. На Тафосе бытовала примета: если алтарь Зевса Айнесийского, воздвигнутый на макушке горы, утонул в шерсти облачных овец – Громовержец дремлет, и можно не беспокоиться.

Загадывай желание – сбудется.

Над морем собиралась мгла. Прекрасней весеннего ковра фиалок; ужасней кровоподтека на детском лице. Мгла клубилась, перетекая из праздника в кошмар. Свет солнца размывал в ней белесую проталину. Там, в млечной глубине, погромыхивало – колесница Гелиоса плясала на щербатом краешке неба. От воплей чаек закладывало уши. Ветер, подкрадываясь исподтишка, шаловливым псом трепал край пеплоса. «Давай полетаем?» – предлагал ветер. Ни за что, отказывалась Комето. «Почему?» – изумлялся ветер. Ты предатель, объясняла Комето. Не ты ли по просьбе Эроса выкрал для него хрупкую Психею? Не ты ли из ревности подтолкнул диск, убивший красавца Гиацинта? Не ты ли, наконец, топишь ладьи моего отца, когда они идут у берегов Мессении?

«Я? – изумлялся Зефир[21]. – Ты меня с кем‑то путаешь, дитя…»

И снова:

«Давай полетаем, а?»

Немая рабыня – девочка, привезенная отцом с Киферы – внесла блюдо с черепашьими яйцами. Брызнула водой на смоквы и ягоды тутовника, заранее уложенные в корзину‑плетенку.