Дмитрий Григорьев - Последний враг Страница 12

Такова песнь об Артусе. И она не единственная… Э-э-э… Я, по крайней мере, читал еще три… Элг, возможно, знал об Артусе много больше, чем мы. Время смывает память, так ведь. А история Элга, порой перепутанная как паутина, обрывается смертью героя, так и не достигшего Врат. А я, э-э-э… Пытаюсь восстановить всю книгу целиком. Она перекликается с многими легендами… Например, с «Повестью о Дионе Странствующем». Или с «Элионионом».

— Особенно если автор, — улыбнулся Никит, — или, ладно, переписчик, читал и то и другое.

— Если бы он читал, то написал бы совсем не так. Поверь… э-э-э… Я это чувствую.

— Я не собирался спорить… Тем более я мало знаком с тем, о чем мы говорим.

— Когда все это… э-э-э… кончится, — Ксант показал движением головы, что он подразумевает под словом «это». — Я… Э-э-э-э… Могу прислать тебе с кем-нибудь из Руны письмо, где все изложу более подробно. Впрочем, э-э-э-э… У тебя здесь и других забот хватает…

«Почитаю на старости лет волшебные истории… Забавно…» — подумал Никит, возвращаясь в свою комнату, к дневнику.

«…Думаю о Ксанте, — записал он. — Легка его участь: закончил труд и снова в путь, в другую библиотеку, подобно эллоре, перелетающей от цветка к цветку. Везде легка его дорога. А ему, по-моему, и все равно куда, были бы нужные книги да пюпитр: его путешествие не останавливается ни на мгновение. И прав Юл, Ксант живет в ином мире. Никакой щит ему не нужен.

И да пошлет Бог Юлу здоровье. То, чему он меня научил, не только не мешает, но и приносит ощутимую пользу. Щит защищает от сна столь же надежно, как и от врага. Я не собираюсь усердствовать в его употреблении, ибо боюсь ослабить прочность, но четырех хор сна мне теперь вполне достаточно.

И все же книги, что видел я у Ксанта, на первый взгляд, а ведь неспроста считают, что первый взгляд часто оказывается истинным, кажутся мне отнюдь не копиями древних рукописей, но довольно умелым подражанием древнему. Волшебные истории мало интересовали меня. Однако теперь, если позволит мне Бог снова вернуться к работе, я просмотрю книги под голубым знаком. Хотя бы те, с коими работает Ксант. Одно же мне кажется несомненным — эти россказни никак не могут заинтересовать предполагаемого колдуна. Рецептуры, и Юл это подтвердил, и даже нанес охранные знаки на рукописи тайных рецептур Реаси Суанри и Кериона Доброго. Эти книги — вот вероятная добыча неизвестного.

Дай Бог ошибаться нам в существовании этого врага, но рука, найденная в камнях, словно приросла к моим мыслям — каждая заканчивается ею».

Надо бы посмотреть «Повесть о Дионе Странствующем». Темные Врата, Врата Миров, — Никиту почему-то захотелось освежить в памяти беседу между Дионом и Теотлом, богом магии, занимающую, как некогда казалось Никиту, добрые две трети свитка. Эта рукопись также лежала среди книг, которыми пользовался Ксант. Никит узнал ее сразу, по номеру на зеленом торце: хотя историю Диона можно было бы назвать волшебной, Никит относил ее к описаниям, книгам о строении мира. Столь же быстро Никит отыскал интересующее его место.

«…И пришел Дион к горе, прозванной Лестницей Теотла, ибо там, на голых каменных ступенях, ожидает Всеведущий жаждущих услышать и узреть.

И пал Дион на колени перед святой горой. И поклонился трижды, как учил его мудрейший Велег.

И услышал Дион рокот. То Всеведущий в облике незримом сошел с неба.

И промолвил Дион:

— О Великий! О Всеведущий Теотл! К тебе взываю я, ибо нет смертного, способного утолить жажду моего разума. Выслушай ничтожнейшего раба твоего и наставь на путь истинный!

И ответил Теотл:

— Спрашивай, Дион.

И спросил Дион:

— Искал я пределы времен и миров и не увидел их, о Всеведущий. Было ли начало, и будет ли конец…

И ответил Теотл:

— Нет ни начала, ни конца миру сему, и несть числа мирам, входящим в мир. И вечна жизнь в них, ибо вечно пребудет жизнь над смертью.

И спросил Дион:

— Сладостны слова твои, о Всеведущий, но видел я, как рождаются и умирают люди, видел я останки жизни, обращенные в прах, и скорбь не покидает сердца моего. Ибо не знаю я спасения от смерти.

И ответил Теотл:

— Смертны твари и бессмертны Боги. Ибо прошли Боги через сердце Врат Миров и навсегда оставили свое тело.

И спросил Дион:

— О Всеведущий, могут ли мои ничтожные очи узреть сии Врата, может ли смертный войти в них?

И ответил Теотл:

— В гибельном краю, на острове Древней Смерти стоят Врата Миров, и сама Смерть охраняет их. И сокрыты в сердце Врат сих малые Врата, и всякий проходящий сквозь малые Врата теряет оболочку телесную и обретает силу Бога…»

«Когда была записана эта история? Когда была записана история Артуса, история Элга? Никто не ведает… Были ли одежды, спасающие от Смерти? Доспехи Артуса могли оказаться обычным щитом и мечом. Но как хочется верить несовершенному человеку в то, что он может стать равным Всеприсущему. Следует записать…» — подумал Никит. Однако, желая сохранить хоть что-нибудь из привычного распорядка, оставил свиток и отправился к реке.

Темное тело воды выросло и поглотило камни, на которых любил сидеть Никит.

«Неделя-другая, и вода будет у ворот сада, — как-то равнодушно, словно его не должна коснуться эта неумолимая беда, подумал библиотекарь, — если не найдет иного выхода».

— Вечер добрый, уважаемый Никит, — услышал он позади себя. По камням спускался Мик. — Вода-то поднимается, — продолжил Мик.

Он не знал того, что знали другие обитатели монастыря: в такое время лучше не тревожить Никита.

— Поднимается, — сухо ответил библиотекарь.

— А я вот что думаю. Рано или поздно она поднимется и затопит монастырь. Поэтому надо рубить ступени наверх, на стену. Там, за стеной, ведь есть спуск.

— Есть. — Никит не желал разговаривать. Его раздражала даже интонация, с которой говорил Мик.

— Вот я и сказал Эанту: надо рубить ступени. А ты знаешь, что он ответил?.. Отправил к служке… этому… Руту.

Никит подумал, что сейчас он и сам отправил бы Мика куда подальше. Двадцать с лишним лет, проведенных в монастыре бок о бок с Эантом, тесно связали библиотекаря и жреца. Каждый занимался своим делом, каждый понимал необходимость другого для жизни такого большого существа, как монастырь. Теперь монастырь получил тяжелую рану. И тот бодрый тон, который иногда выказывал Эант, Никит это хорошо чувствовал, шел сквозь глубоко спрятанную скорбь.