Александр Кулькин - Когда наша не попадала Страница 13

А атаман, вздохнув, добавил:

– Вот именно! Поменяем деньгу, зайдём в трактир, или как у вас тут едальня называется.

– Батько, – смущенно пробасил Михайло. – А можа, сразу зайдём?

– Прогло-о-от! – восхищенно протянул Спесь Федорович, но всё-таки объяснил: – Ты понимаешь, у них тут свои порядки, людям на слово не верят.

– Как не верят?! – ошеломленный ватажник так резко остановился, что в него врезался Гераклид. Но потрясенный Михайло не обратил на толчок никакого внимания:

– Да что они за дикари такие? Ни, батько, давай возвертаться, съедят же, аборигены этакие.

– Тебя? – скептически поднял бровь Кудаглядов.

Смущаясь, Михайло оглядел себя, на пробу сжал кулак, поднёс его к собственному носу, понюхал и успокоился. Компания, слегка отставшая от Гефестида, догнала того, уже стоящего у невысокого столика. На столешнице громоздились горки потемневшей бронзы и маленькие кучки такого же тёмного серебра. Меняла, лениво крутя тоненькую желтую пластинку в руках, молча слушал яростно машущего руками Гефестида и брезгливо морщился. Ивашка с интересом стал рассматривать первого встреченного им представителя столь необычной профессии. Те деньги, что попадали в княжество, взвешивали при дворе у князя, и практически никто их и не видел. Да и не нужны они были никому, только девчата выпрашивали серебряные монетки у Ерша Ершовича, себе на висюльки. Особенно ценились у них восточные деньги, и то из-за красоты непонятных надписей или узоров. Сейчас же прямо на улице разворачивалось великое финансовое таинство. Высокий, даже очень, для грека, конечно, мужчина с идеально правильным высоким носом без переносицы и связанными в хвост волосами, в пурпурном плаще, склонился над желтоватым прутком, тщательно рассматривая его со всех сторон. Наконец-то он поставил на стол глиняную чашу и небрежно кивнул. Появившийся из темного входа седой мужчина с перебитым носом, одетый только в блекло-синий хитон с неподшитым низом, налил в вазу чистой воды до самых краев и замер за плечом хозяина. Брошенный в вазу пруток выплеснул на подставленное заранее блюдо лишнюю воду. Оценив количество воды, меняла горестно вздохнул, но подвинул к атаману пару кучек серебра. Атаман опять задрал бровь и наклонился над столом. Следующий вздох купца выжал бы слезу сострадания из камня, но еще один небольшой холмик совсем уже затертых монеток добавился к предыдущим. Поколебавшись, меняла добавил еще пару горстей бронзы. Спесь Федорович выпрямился и молча развёл руками. Столик хрустнул. Это подошедший Геллер положил на него руки и очень внимательно посмотрел в глаза грека. Тот презрительно сморщился, но, судя по внезапно вильнувшему в сторону взгляду, всё понял правильно. Собрав в кожаный мешочек все монеты, что лежали на столе, Володимир выпрямился и махнул рукой:

– Надул, конечно, но так лень торговаться. Пойдём, что ли, атаман?

Идти было недалеко, благо, рослый Гераклид, уже махал рукой от какого-то подозрительно низкого проёма.

– К Аиду, что ли, зазывает? – засомневался атаман, но, подойдя ближе, успокоился. Вход казался низким только потому, что ступеньки вели куда-то в подвал. Зайдя в таверну, Ивашка удивился чистоте каменного пола и отсутствию хмельных песен. В стольном граде был только один кабак, и тот был раз и навсегда захвачен приезжими. Местные в него ходить брезговали, а стражников, для порядка, князь отправлял туда в качестве наказания. Правил там могучий Константин, давно уже обжившийся в княжестве византиец. Зашедшему как-то раз волхву Щерому, что водил с собой учеников для изучения нравов, византиец налил братину своего напитка и, усмехнувшись от побагровевшего лица учителя, гордо сказал:

– Это шустовский! На тьме трав настоянный и пять годов в дубовой бочке выдержанный! Только для князя и моих друзей!

Но в кабаке Ивашке не понравилось: лето, гостей много, шум, гам. Непорядок. Все лакают из больших кружек, каждый орёт, кто-то уже спит в миске со специально нарезанной травой. Мягче ему так, что ли? А здесь было всё тихо и благолепно. Чисто одетые греки аккуратно ели сыр, ломали лепешки, отхлебывая из высоких кубков. В уголке что-то бренчал на лире молодой аэд.

Усевшись на лавку, Спесь Федорович кивком позвал хозяина и сурово приказал:

– Чтоб всё было как надо! А что не надо, то ни-ни!!

Удивленный трактирщик повернулся к хромоногому проводнику, но блеск серебра в руке главного заказчика помог обойтись без переводчика. Вскоре стол был заставлен мисками, кувшинами и чашами, а Гефестид стал настойчиво просить холодной воды. Не успели дружинники удивиться, как вода, да ещё со льдинками, была доставлена шустрым мальчишкой. Налив в свою чашу воды, грек долил её до краев из кувшина с вином и, высоко подняв, провозгласил:

– Хайре!

– Чего это вдруг «харе»? – недовольно спросил Михайло, пододвигая к себе блюдо с ещё шипящим мясом, а второй рукой нащупывая чашу с вином. – Только вот сели, и нате вам…

– Он предлагает возрадоваться, – уточнил Геллер, отщипывая веточку от какой-то травы, полностью покрывающей мягкий сыр.

– А-а-а, это хорошо, это по-нашему! – обрадовался богатырь и, бестрепетно взяв горячий кусок поджаристого мяса, закинул его в рот. Челюсти сомкнулись, но тут неожиданно глаза полезли на лоб, а рука, уже обхватившая за бочок симпатичную чашу с темным вином, как-то сразу обмякла и упала на стол.

– Ты чего? Подавился? – встревожился Володимир и потянулся было стукнуть по спине, но Михайло уже проглотил кусок и ошеломленно покрутив головой, громоподобным шепотом поделился своим открытием: – Вкус у мяса, как у козлятины старой.

– А это и есть козлятина, – спокойно ответил атаман, пережевав свой кусок. – Но молодая. И еще, дружина моя верная, вином не упиваться. Крепкое оно у них и горькое.

Осмелевший волхв тихонечко подтащил к себе чашу Володимира и принюхался. Пахло солнцем, смолой и ещё чем-то малознакомым. Обнаружив своё вино у Ивашки, Геллер нахмурился, но потом разрешил. Один глоток. А больше парню и не захотелось, уж больно густым и терпким было чёрно-красное вино. И вкус его был резок до неприятия, даже солнце в нём жгло язык, и будто расплавленная смола липла к горлу. А смутно знакомый запах морской горько-соленой волной ударил в нос, и казалось, что наглые чайки вновь закричали над головой. Вернув запретный плод старшему, Ивашка оторвал кусок сыра и, пережевывая солоноватый комок, вдруг вспомнил свой любимый напиток, взвар.

Осенней порой, когда мелкий дождик льет целыми днями, или студеной зимой, нет ничего лучше, как после дня, занятого делами и заботами, сев у уютно гудящей печки, отхлебнуть глоток горячего питья и раствориться в лете. Щедрое, а не злое, как здесь, солнце согрело травы, летний весёлый дождь дал им силу для роста, озорной ветерок теребил их, не давая заснуть. Всё для того, чтобы, настоявшись с медом, поделились они своей силою с тобой. Второй, уже спокойный, глоток, и на тебя обрушивается нежная ночь, когда в травы входит спокойствие и безмятежность. И звезды тянутся своими лучиками с небес, и вспоминается тебе, как под огромными деревьями, что упираются верхушками прямо в небеса, ты вдруг видишь эти звезды в глазах доверчиво запрокинувшей голову девчонки. И, вдыхая парок над горячим взваром, ты как наяву чувствуешь её дыхание на твоих несмелых губах. И всепрощающе улыбаешься, сделав ещё один глоток, вспомнив, как звенел в лесу колокольчик смеха ускользнувшей за миг до поцелуя подруги. Это взвар, напиток, которым поделились боги. А не горькое вино, которое даже местные разбавляют водой.