Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!» (отрывок) Страница 13

Рядом с Танькой, кроме арбалета, пуль в мешочке и кинжала, к которому она подобрала ножны, лежала широкая перевязь в мелких клепках и короткий прямой нож. Сейчас она увлеченно тянула что-то из кучи — какой-то ремень. Я решил заняться поисками шпаги для нее, но меня остановил удивленный возглас Танюшки:

— Олег, пистолет!

Она держала этот самый ремень в руке — патронташ с большой кобурой. В гнездах ремня тускло поблескивали патроны — штук двадцать. Они походили то ли на толстые сигареты, то ли на тонкие тюбики губной помады. Заполнены была половина гнезд.

— Это револьвер, — я открыл кобуру (заметив, что в гнездах под крышкой есть еще семь патронов) и достал оружие. — Наган, семизарядный.

— Ты умеешь с ним обращаться?

— Теоретически, — признался я в ответ на вопрос девчонки.

— Я и теоретически не умею… Забирай и благодари за находку.

— Спасибо! — пылко и искренне ответил я, тут же перепоясываясь и подгоняя ремень по себе. Я прижал им перевязь — чтобы не болталась — и поймал брошенный на меня задумчивый взгляд Танюшки. — Я смешно выгляжу?

— Знаешь, нет, — медленно ответила она. И не договорила: — Вообще наоборот… — а потом тряхнула головой: — Теперь медведи нам не страшны!

— Да нет, — огорчил я ее. — Из нагана медведя не убить. Это опять-таки против человека оружие… Вернее его завалить из твоей аркебузы.

— Ага, значит, на медведей ты предоставляешь охотиться мне?! — возмутилась Танька. — Это по-джентльменски!

— Давай лучше тебе что-нибудь еще найдем. — Я присел было, но уткнулся палашом в пол и под насмешливым взглядом Танюшки вынужден был неловко поправить оружие. Да, кажется, надо привыкать… Пока что с оружием на поясе я ощущал себя скорее странно, чем по-мушкетерски. Но вот зато клинок Татьяне отыскался сразу.

— А чего он такой длинный? — критически спросила она. Я вытащил из ножен — мягких, красной кожи — действительно почти метровый, чуть изогнутый остроконечный клинок, заточенный с одной стороны, с овальной маленькой гардой, защищавшей рукоять под две руки. Клинок был тонкий и гибкий.

— Это корда, кавалерийская сабля, — объяснил я, — самое девчоночье оружие. Им можно рубить и колоть… Давай подгоним по тебе, вставай.

Девчонка послушно поднялась. Перевязь для корды, как я и ожидал, была сделана на спину; я накинул ее так, чтобы рукоять поднималась над левым плечом, начал было, пропустив руки под мышки, подгонять ремень на груди у Танюшки, но внезапно страшно смутился — хотя еще ни к чему не прикоснулся — и отдернул руки, надеясь, что не покраснел.

— Давай это… застегни, как удобнее, Тань.

Не поворачиваясь, она склонила голову и завозилась с ремнем — без единого слова. Я стоял сзади и молчал, злясь на себя. Глупость какая-то — мы же с ней еще на Земле в походах спали чуть ли не под одним одеялом, и… а тут словно обожгло.

— Так? — Она повернулась ко мне, большим пальцем отбросив со лба волосы.

Я кивнул. Потом спохватился и спросил:

— Нигде не тянет?

— Все нормально, — заверила она и провела ладонью под перевязью. — Глупо выгляжу?

— Знаешь, нет, — вспомнил я ее недавний ответ на подобный вопрос.

— А ар… кебузу где носить?

— Тоже за спиной, — сообщил я. — Давай поищем еще пули.

Мы немного покопались среди оружия. Я поймал себя на мысли, что мне хочется взять еще несколько клинков, и, чтобы не соблазнять себя, отошел в сторону и достал револьвер. Откинул шторку барабана — наган оказался полностью заряжен, донца патронов медно поблескивали. Запихивая оружие назад, я подумал, что трудно будет выхватить его быстро. Крышку, что ли, отрезать? Выпадать начнет…

Навершие палаша снова попалось мне на глаза, и я только теперь заметил, что на этой плоской шляпке гравирован значок. Это была свастика — самая настоящая свастика, только скругленная какая-то.

На миг во мне шевельнулось отвращение. Глубоко заложенное, генетическое, что ли? Но уже в следующую секунду я почти с испугом понял, как совершенен и уместен этот рисунок. И отвел глаза, решив, что палаш от него хуже не станет. Правда, мысль все-таки странная.

Чего совершенного в свастике?!

— Смотри, Олег, перчатка! — Танюшка, отчаявшись, похоже, найти пули, подошла ко мне, держа в руке перчатку — левую. Это была крага — высокая и жесткая, хотя тонкая на вид, желто-коричневого цвета и потрескавшаяся. — На, примерь!

Я примерил. И обнаружил две странные вещи. Во-первых, ладонь — от запястья до кончиков пальцев — была подшита тонкой металлической сеткой. Я вспомнил, что читал про такие вещи в «Графине де Монсоро». Кстати, до конца книжку не осилил. А второе…

У меня маленькая рука. Довольно-таки хорошо набитая — и рукоятью рапиры, и гантелями, и черенком лопаты, — но маленькая даже для мальчишки.

А перчатка была мне впору. И я почти с испугом подумал, что носил ее до меня такой же мальчишка, как я, а потом он…

Меня тряхнуло нервной дрожью, словно заглянул в холодную пропасть, где не различишь, что там на дне, и только ветер доносит то ли гул ледяного потока, то ли запах гниения…

— Я возьму это, спасибо, Тань, — с этими словами я убрал крагу под перевязь. Она кивнула — рассеянно, даже не посмотрев на меня, потому что водила пальцем по освободившемуся участку пола. Потом подняла на меня свои серьезные зеленые глаза:

— Смотри, что тут написано.

С удовольствием придерживая рукоять палаша, я обошел раскиданную нами кучу оружия и, нагнувшись, в самом деле увидел надпись. Кто-то неизвестно когда выцарапал на каменном полу английское слово или аббревиатуру.

Белые штрихи на сером:

TRAP

По английскому у меня была четверка. Может быть, даже не вполне заслуженная, и я мог только смотреть на это слово с умным видом. Танька, не поднимая головы, продолжала водить пальцем по штрихам. Потом сказала:

— Тут написано по-английски — ЛОВУШКА, Олег.

У нее по этому языку было «отлично».

Мы будем жить с тобой в маленькой хижинеНа берегу очень быстрой реки.Никто и никогда, поверь, не будет обиженнымНа то, что когда-то покинул пески.На берегу очень быстрой реки,На берегу этой тихой реки,В дебрях чужих у священной воды,В теплых лесах безымянной реки.Движенья твои очень скоро станут плавными,Походка и жесты — осторожны и легки.Никто и никогда не вспомнит самого главногоУ безмятежной и медленной реки.На берегу очень дикой реки,На берегу этой тихой реки,В дебрях чужих у священной воды,В теплых лесах безымянной реки.И если когда-нибудь случится беда —Найди верный камень там, где скалы у реки.Прочти то, что высекла холодная вода, —Но ты эту тайну навсегда сбереги.На берегу очень дикой реки,На берегу этой тихой реки…

«Nautilus Pompilius»

Впервые за несколько дней мы были по-настоящему сыты. Впервые — сидели у огня в помещении. Впервые — на одеялах, которые еще немного попахивали сыростью.