Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат Страница 13

Я беру ее и кладу на ладонь. Маленькая птица, сделанная из… нет, это не серебро. Ощутимо тяжелый, очень холодный металл с серебристым оттенком. Скорее ртуть, из которой делают киноварь — фиолетовую краску. Но ртуть никогда не застывает, а здесь — словно застыла.

Фигурка изображает маленькую птицу, почти круглую, нахохлившуюся. Какой-то местный, северный воробей — в Риме они поджарые, вытянутые, словно бы беговые. Им в Италии жарко.

Значит, северный воробей. Когда фигурка лежит на моей ладони, я вдруг чувствую неприятное, пугающее чувство — словно все это уже со мной было. Эта фигурка Воробья, сделанная из неизвестного металла, эта дорога в раскачивающейся и скрипящей на ходу повозке, этот топот солдатских калиг.

Вещь мертвеца. Словно я осквернен и мне нужно очиститься — хотя я и не понтифик.

…что-то важное. Мерзкое чувство. Что было Луцию в этой фигурке? В этом воробье — что брат схватился за него в последние мгновения своей жизни? Надеюсь, я это узнаю.

Протягиваю фигурку Тарквинию. Старик смотрит на меня водянистыми, по-старчески светлыми глазами, моргает.

— Спрячь, — говорю я.

— Да, господин. Как прикажете, господин, — тон нарочито подхалимский.

Фигурка исчезает в шкатулке — у Тарквиния их много. На этой нарисованы бегущие лошади. Они бегут по желтой африканской равнине. Шкатулка, видимо, один из сувениров времен моей службы в Мавритании.

Повозка катится, колеса скрипят. Солдатские калиги все так же выбивают мерный ритм из военной дороги. Где-то недалеко слышится мычание коров. Все так же, как и предыдущие несколько часов поездки…

За исключением одного. Мимо проплывают столбы. Я вижу грубо стесанное дерево, обрубленные, иногда не до конца, сучья — столб возвышается над дорогой, он вкопан в землю у обочины. Дальше вижу горизонтальную планку, на ней — ободранные, в синяках ноги, прибитые гвоздями.

Запах разложения и смерти становится сильнее, обступает меня. Мухи вьются облаком, жужжание…

Я поднимаю взгляд. Распятый обвис на перекладине, ребра выступили так, что проткнули кожу. Это мертвый германец. Остатки светлых волос, тело покрыто слоем грязи — от пыли и дождей. На табличке над его головой надпись… я не успеваю прочитать, мы проезжаем мимо. Следующий крест. Этот германец еще жив, он вяло шевелится, когда слышит стук колес.

Лицо распухшее и синее. Правосудие по-римски. Надпись на табличке гласит: «УБИЙЦА» — и еще цифры и буквы.

Теперь я понимаю, что мы пришли в Германию навсегда. Потому что цифры означают дату казни, а буквы — это «ВАР». Публий Квинтилий Вар, наместник, — по его приказу казнен этот человек. Возрадуемся, квириты! Римское право пришло в Германию.

Ряды крестов все тянутся и тянутся. Их десятки. Сколько приговоров уже вынес Вар?

Где-то вдалеке грохочет гроза. Мычание коров становится громким и тягучим — почти невыносимым. Оно разносится в воздухе, откуда-то пахнуло горячим навозом, запахом коровника… затем запахом дождя, смешанным с вонью мертвечины.

Вересковые пустоши, фиолетово-розовые, тянутся вдоль дороги. Становится все темнее. Видимо, скоро гроза доберется и до нас. Лес местами подступает к дороге, карабкается по склону — деревья гнутся под налетающими порывами ветра, громко шелестят. Сорванные ветром листья кувыркаются в воздухе…

Сверкает молния. Вспышка запечатлевается на внутренней стороне моих век. Когда я закрываю глаза, под веками змеится отпечаток молнии.

Открываю глаза, моргаю. Коровы мычат — в этом звуке все больше тревоги. Наконец я вижу их — высунув голову из повозки. Темный поток перекрыл дорогу, они куда-то идут, и их сотня, не меньше. Я слышу резкий приказ Волтумия: «Стой!» Повозка, проехав еще немного, тоже останавливается. Тревога разлита в воздухе, напряженном перед грозой, натянутом, как полотно над амфитеатром, как парус перед штормом.

Местные коровы — мелкие и без рогов, но их достаточно много, чтобы перекрыть нам дорогу. И они бредут, задирая морды, чувствуя грозу, — и мычат. Над пятнистыми спинами нависают мертвые германцы на крестах. Жуткая в своей нелепости картина. Легионеры ругаются: коровы перекрыли дорогу, они через коров протолкаются, а как быть с повозкой? Повозка не пройдет.

Плотная масса коров медленно перетекает через дорогу, затапливает луг справа от дороги. Но где хотя бы один пастух?

Коровы мычат. Они толкаются и медленно бредут через дорогу, одни пытаются пройти дальше, мотают мордами, другие, наоборот, застыли как изваяния. Смешные варварские коровы — без рогов. Я вижу их мохнатые морды — коричные и пестрые; черные ноздри, шумно втягивающие воздух. В какой-то момент мне начинает казаться, что это единая слитная масса, единый многоногий, тысячеглазый зверь, Гидра-Корова, с сотнями хвостов и жаждой в брюхе, с сотнями втягивающих грозовой воздух ноздрей… И Гидра-Корова явно в тревоге.

Я слышу резкие крики впереди — это легионеры и Тит Волтумий пытаются расчистить дорогу повозке. Но куда там. Гидра-Корова уходить не хочет. Она смотрит на лежащую под ногами плоскую каменную змею — дорогу и перетаптывается бессчетным количеством ног. Гидра-Корова растеряна, она не знает, где пастух.

Я вылезаю из повозки, стою рядом, глядя, как над лесом сгущается темень. Вдалеке вновь сверкает молния. Когда далекие раскаты грома доходят до Гидры-Коровы, она дергается и мычит. Жалобно, будто предчувствуя что-то.

Я поворачиваюсь и вижу, как из задней, открытой части повозки на меня смотрят рабы. Они испуганы — чужая страна, чужие дороги, чужой бог гневается. Я говорю:

— Выходите. Идите, помогите солдатам.

Они молчат. Молчат и смотрят на меня — как овцы. Проклятая рабская натура. А говорят, Август как-то набрал из рабов два легиона. Интересно, как они сражались?

— Выходите и помогите солдатам, — приказываю я. — Быстро! — Я повышаю голос: — Корнетир, спишь?!

Старший над рабами тут же просыпается и выгоняет всех из повозки — едва ли не пинками. Они бегут к стаду.

Отрывисто щелкает кнут. Это возница пытается испугать корову, сунувшуюся к повозке, но та только дергает ухом и жалобно мычит, с дороги не уходит.

Проклятые варварские коровы. Уродливые и мелкие, как будто их где-то украли и выкормили тайком. Проклятая страна. Проклятые варвары. Еще немного помедлим — и разразится гроза.

Рабы руками пытаются оттащить коров. Или столкнуть, но те равнодушны к их усилиям, как мраморные статуи. Где, Тифон их побери, пастухи?

— Господин Гай, там… там пастухи! — Ко мне подбегает один из рабов, грек, кажется.

— Наконец-то! Где?

Я поднимаю голову, смотрю влево, вправо, выше… А, вот они где! По склону холма из-под защиты деревьев спускаются по песчаному склону несколько человек — рослые, как все местные. Их человек шесть. Двое в шкурах, один, что повыше, — явно в римской тунике и кольчуге… Странно, думаю я.

Вспышка молнии на мгновение заливает вересковую пустошь синим светом. Грохочет гром. Что?! Тит Волтумий впереди перестает кричать. Затем вдруг — резкое:

— К оружию!

Я поворачиваю голову: мир плавно движется, словно отражение в стеклянной посуде, беззвучный — как тогда, когда на меня упала горящая балка, едва не искалечив. Тогда я несколько дней не слышал ничего. Мать рассказывала, а затем и брат: мы боялись, что ты вообще лишился слуха. Или стал дурачком, добавляет Луций и смеется. Вместе с ним смеется маленький Квинт, которому лет семь, он здоровый и белобрысый, выше сверстников на голову. Он не понимает шутки, но слово «дурачок» — этого слова Квинту достаточно, он заливается так, что слышно на улице. Оболтус, думаю я привычно. И тут мир снова начинает звучать.

— Надеть шлемы! — кричит Тит Волтумий. Голос его грохочет над стадом, над испуганными коровами, над вереском. Над легионерами — заставляя их очнуться и не вести себя подобно коровам.

Затем я поднимаю голову и вижу, как летят камни. Одна из коров падает, камень попадает ей в голову. Глухой стук. Другой камень ударяет в стену повозки. Один из рабов бежит — пытается растолкать коров, одна из них сбивает его с ног. Идиот.

Я вижу, как камни летят в легионеров. «Мулы» успевают закрыться щитами. Бух! Какие тут, к Плутону, пастухи!

Камни стучат по щитам. Раз! — звучит команда центуриона, легионеры разом опускают щиты и бросают дротики… Они летят. Мычание коров перемешано, как в хорошем соусе, когда мешают мед с гарумом, со свистящим звуком летящих дротиков и криками боли — один из камней попал в моего возницу. Он сидит на земле и подвывает, зажимая рукой рану на голове. Камень пришелся по касательной. Багровое стекает из-под пальцев.

Я поворачиваю голову и вижу нападающих. Их все больше — уже человек двадцать спускаются со склона и бегут к нам; из леса появляются еще люди — в римских кольчугах, в шлемах и с круглыми щитами — зелеными! Это те дезертиры, из Ализона.