Стефан Корджи - Ночные клинки Страница 14

Конан натянул поводья, Восемьдесят один его предшественник потрепал здесь неудачу. Он не должен повторить их ошибок.

Киммериец не торопился. Спешить некуда. Он должен все внимательно осмотреть, Пелий говорил, что Аттея никогда не нападала вне очерченного ею самой круга стен вокруг ее башни.

Стена. Деревья за ней. Красивые, причудливые… Наверняка не обошлось без волшебства. Стена невысока — едва ли два человеческих роста. Пустяк для него, Конана. Дальше. Ворота. Вычурные, с литыми жуткими масками. Бронзовые. Бронзовые, так-так… Интересно, почему. Не хватило денег на железные? Бронзовые створки вообще-то не в ходу…

Больше ничего интересного Конан не увидел. Башня как башня, наверху, правда, шатровая крыша. Окна довольно широки — будет легко протиснуться.

К ночи киммериец исползал все вокруг. Наготове были якорь, веревки и все прочее. Уже смеркалось, когда Конан внезапно хлопнул себя по лбу.

Ну конечно! Как же можно не замечать столь явного! Те восемь десятков, что побывали здесь до него — наверняка они точно так же готовились перелезать через стену, крепили веревки, запасались якорьками-кошками и тому подобным. Ничего это им не помогло. Едва ли все они были полными тупицами или впервые взявшими в руки меч людьми. Здесь была какая-то ловушка.

За спиной у Конана уже было опаснейшее приключение в Башне Слона, откуда он едва-едва выбрался живым. Тот случай многому научил молодого взломщика. Да, он мог подняться по любой, на глаз даже совершенно гладкой стене — но, быть может, именно этого и ждала от него ведьма?

Пелий говорил, что подобраться к башне незамеченным невозможно — Аттея глаз не сводит с окрестностей, все время ожидая гостей. Все эти годы они служили ее единственным развлечением.

Неприятности начались ночью. Конан и Хашдад молча сидели возле небольшого костерка, разведенного в глубокой ложбине. Вокруг сгустилась недобрая тишина. Окрестные земли утопали в сумраке. Они были совершенно пусты — если в иных местах несчастной страны еще теплилась жизнь, и на полях хоть что-то произрастало, то здесь, возле того самого места, откуда исходило проклятие, не осталось ничего живого. Только прах и тлен, тлен и прах, обрушившиеся кровли жалких лачуг, переставшие плодоносить поля и изглоданные плесенью деревья в когда-то поражавших изобилием фруктовых садах. Унылая земля. Воистину проклятая.

— Что-то кони беспокоятся… — заметил Конан, жуя кусок копченой рыбины из данных им в дорогу Пелием припасов. — Ты их надежно спутал, Хашдад?

— Троекратно, — с набитым ртом отвечал тот. — Да ничего с ними не случится, страна ж мертва! Ни шакалов, ни тигров, ни гиен…

Словно в ответ на его слова, над замершей землей внезапно пронеслось тонкое завывание, полное скрытой угрозы. Конан вскочил на ноги, но было уже поздно. При первых же звуках этого воя кони словно бы сошли с ума. С диким ржанием, встав на дыбы, они оборвали постромки и путы, рванувшись к смутно сереющим в полумраке стенам башни.

Хашдад с проклятием выхватил из костра факел и бросился в погоню. Конан чуть задержался — ясно было, что это происки колдуньи и что с лошадьми можно проститься, раз уж чародейка положила на них глаз.

Хашдад, высоко подняв горящую головню, мчался прямо к воротам. Кони уже доскакали до них и, как будто кто-то на миг даровал им крылья, растянулись в высоких прыжках, легко перемахнув стену в два человеческих роста. Из-за ограды тотчас же донеслись жуткие звуки — утробное урчание хищников и отчаянное ржанье гибнущих коней. Стража Аттеи получила славный ужин.

Уже бесполезно было бежать и что-либо делать, но Хашдад как будто бы лишился ума.

— Не трогай ворот! — заорал ему Конан, но было уже поздно.

Тяжелые бронзовые створки распахнулись подозрительно легко. В темноте смутно забелела дорожка, ведущая к крыльцу башни. По обе ее стороны темнели густые кроны деревьев. А возле самого крыльца Конан увидел три человеческих фигуры — дородную женщину с приятным округлым лицом, державшую на руках младенца, и двух темноволосых девочек рядом с ней. Хашдад замер, словно оглушенный.

— Линди!

— Папа, папочка! — донеслись детские голоса.

— Линди! — взревел кузнец, слепо бросаясь вперед.

— Стой! — загремел Конан во всю мощь своих легких. — Линди мертва! И все твои дети тоже! Их убили Ночные Клинки! Это морок, Хашдад! Морок Аттеи!

Хашдад не обратил на него внимания. Киммерийцу пришлось схватить кузнеца за плечо, однако тот вырвался с неожиданной силой, оттолкнув северянина так, что тот едва не распростерся на земле.

— Драться еще с тобой! — рявкнул Конан, отталкивая обезумевшего спутника. Варвар торопливо выхватил меч.

Взмах — и лезвие прошло через голову девочки, тянущей к Хашдаду тонкие ручонки. На миг ее образ задрожал, подернулся рябью и, прежде чем Аттея успела восстановить действие своего заклинания, Конан увидел алые глаза и блестящие клыки какого-то зверя; таящегося под наброшенным иллюзорным плащом.

— Назад! — Удар кулака в грудь отбросил Хашдада прочь, за ворота. Киммериец отпрыгнул следом, ударом ноги поспешно захлопнув тяжелые бронзовые створки.

Не следует касаться бронзы в доме волшебников.

В тот же миг тяжелый кулак кузнеца врезался в затылок киммерийцу.

С обезумевшим Хашдадом пришлось повозиться. Подпав под чары Аттеи, кузнец вбил себе в голову, что именно Конан убил его дочку, и теперь сражался, точно разъяренный лев.

— Она же звала меня! — Конан с трудом уклонился от пронесшегося совсем рядом с его головой булыжника. Заклинание волшебницы, похоже, удесятерило силы Хашдада. Глаза его вылезли из орбит, рот искривился, лицо налилось кровью; он размахивал своим факелом, норовя ткнуть в лицо киммерийцу. Несмотря на всю силу и ловкость Конана, ему не удавалось сбить безумца с ног, Хашдад, казалось, обрел сейчас силу десяти человек. В руках киммерийца был меч, однако вид обнаженного клинка, похоже, ничуть не пугал.

Искры факела обожгли лицо Конана, и тот окончательно потерял терпение. Клинок плашмя рухнул на голову кузнеца, и тот без чувств свалился на землю.

— Так-то оно лучше… — проворчал киммериец, спрятал меч и, взвалив на плечи тяжелое тело («нанялся я его таскать, что ли?!»), двинулся к их лагерю.

Несмотря на потерю лошадей, киммериец не был особенно сильно огорчен. Ему удалось понять нечто куда более важное. Похоже, теперь он знал, где уязвимое место колдуньи…

Ночь Хашдад провел очень беспокойно. Придя в себя, он не узнал Конана и тотчас же провалился в тревожный сон, перемежавшийся криками и попытками встать. Опасаясь, что Аттея продолжает управлять его спутником, Конан на всякий случай крепко связал кузнеца по рукам и ногам.