Грэм Макнилл - Молотодержец Страница 14

— Ты дошел до самого побережья?

— Конечно. Ибо никогда нельзя нарушать обещание, сынок. Мир держится на клятвах верности и дружбы, в нем нет места клятвопреступнику, а также тому, слову которого грош цена. Помни об этом.

— Непременно, — пообещал Зигмар. — Так что же случилось, когда ты добрался до побережья?

— Армия Марбада ждала нас в Марбурге, мы соединились с ней и вступили в болота, словно шли на какое-то великое приключение, ожидая чести и славы.

Зигмар видел, как взгляд отца подернулся пеленой, словно туманы, о которых он говорил, всколыхнулись в его памяти и он снова следовал тем давно пройденным путем.

— Отец? — позвал Зигмар, когда Бьёрн надолго замолчал.

— Что? А, да… Мы пробирались по болотам, и против нас вышли туманные демоны. Они затаскивали воинов в трясины, топили, а потом отправляли сражаться с нами — уже раздутых и белесых. Я видел, как один из них схватил Торфина, мне этого вовек не забыть. Существо было белым, таким белым, словно белила. Будто зимнее небо, а глаза — холодно-голубые. Как огни на северном небе зимой. Оно глядело на меня и, клянусь, потешалось, умерщвляя моего побратима.

— Вы их победили?

— Победили? — переспросил Бьёрн. — Не уверен. Мы едва унесли ноги из этих проклятых болот. У Марбада есть меч, выкованный дивным народом, — могущественный клинок, который зовется Ульфшард. Уж не знаю, какой еще он наделен силой, но демонов убивает. Марбад искусно владеет оружием, он расчистил нам путь сквозь туман, уничтожая подбиравшихся демонов. Хотя даже не это было самым неприятным.

— Не это?

— Отнюдь нет. Когда мы добрались до конца болот, я услышал, что кто-то зовет меня по имени. Помню, какая радость обуяла меня, когда я узнал голос Торфина. И вот он появился, вышел из тумана прямо ко мне. Глаза у него закатились, мертвая кожа стала восковой, а изо рта потоком хлестала черная вода, словно вместо легких у него были мехи с этой жижей.

У Зигмара расширились глаза и мурашки поползли по коже, когда он представил себе это жуткое зрелище и ужас, обуявший Бьёрна при виде того, что произошло с его другом.

— И что ты сделал?

— А что я мог сделать? — переспросил Бьёрн. — Марбад дал мне Ульфшард, я сразил Торфина и отправил в чертоги Ульрика. Ибо для воина смерть утопленника все равно что проклятие. Поэтому я убил его мечом, и если в боге волков есть хоть капля справедливости, то он допустил Торфина в свои чертоги, ибо нет человека более достойного, чтобы там пировать.

Зигмар понял, что у отца выбора не было, ему пришлось убить Торфина, чтобы тот смог попасть в чертоги Ульрика. Юношу покоробила мысль о том, что, возможно, однажды и ему самому придется биться с одним из побратимов, и он тут же решил собрать самых близких друзей и дать друг другу клятву вечного братства.

— Мы ушли с болот, я вернул Ульфшард королю Марбаду, и мы с ним побратались. Именно поэтому теперь, когда нам или эндалам нужна помощь, другой обязан ее оказать — мы связаны клятвой. Точно так же после сражений с лесными зверолюдьми нашими союзниками стали черузены и талеутены. Так что все дело в клятвах, Зигмар. Чти свое слово, и другие последуют твоему примеру.

В знак согласия Зигмар склонил голову.

Равенна застегнула на брате тунику и потуже затянула тесьму, перед тем как разгладить мягкую ткань на груди. Одетый в лучшую одежду, Триновантес лежал на той самой кровати, с которой всего несколько дней назад встал, чтобы идти на войну. Их родители умерли, поэтому перед погребением, назначенным на новолуние следующей ночи, сестра сама обмыла погибшего брата и причесала.

Она провела рукой по холодной щеке Триновантеса и погладила его красивые темные волосы. Смягчились черты лица покойного, но озабоченные морщинки навсегда избороздили его благородное лицо.

— Даже в смерти ты выглядишь печальным, — проговорила Равенна.

Рядом с ним на постели лежал острый топор, на лезвиях плясали блики огня. Девушка хотела дотронуться до оружия, но в последний момент отдернула руку. Ведь это было орудие сражения, с которым ей не хотелось соприкасаться. Война — измышление безумцев, игра воинов, и у нее может быть лишь один исход.

Напротив сестры за столом, уткнувшись головой в согнутую руку, сидел Герреон и безутешно оплакивал брата-близнеца. На смертном одре мать поведала дочери о том, что сказала ей принимавшая роды старуха: навсегда мальчики будут связаны друг с другом, но лишь одному суждено вырасти и изведать величайшее наслаждение и самую страшную боль.

Равенна никогда не говорила об этом Герреону, а теперь задавалась вопросом: была ли той предсказанной страшной болью для него гибель брата-близнеца? И что же тогда станет величайшим наслаждением?

Равенне очень захотелось обнять брата и укачивать, пока он не заснет. Так она делала много раз в детстве, когда старшие мальчики дразнили Герреона за тонкий стан и тонкие черты лица. Такова была роль старшей сестры, но сейчас столь простое лекарство вряд ли подействует.

Девушка встала и прошла по комнате. Трубы не было, и дым очага собирался под крышей, которую нагревал и сушил. Над огнем на железных крюках висел горшок, в нем варилось мясо из королевских запасов, но Равенна подозревала, что еда пропадет, ведь аппетита у них с Герреоном совсем не было.

Она опустилась рядом с братом и положила ему на голову ладонь. И все же обняла Герреона и прижала к себе. Он тоже обнял ее за талию, и Равенна начала медленно покачивать его взад и вперед.

— Успокойся, — тихонько сказала она. — Герреон, нельзя больше плакать в этом доме. Ты привечаешь злых духов, и брат не захочет идти в чертоги Ульрика с последним, что услышит на земле, — твоими стенаниями.

— Ничего не могу с собой поделать. — Герреон приподнял голову с плеча сестры. Глаза юноши покраснели, на верхней губе и подбородке смешались слезы и сопли.

Свободной рукой он провел по лицу и сказал:

— Мой брат мертв.

— Знаю, — кивнула Равенна. — Триновантес был и моим братом.

— Но он был моим близнецом; ты даже не представляешь себе, каково потерять того, кто, по сути, составляет часть тебя самого. Я мог чувствовать то же, что и он, будто это случилось со мной самим.

— Триновантес был воином. Он сам избрал этот путь и знал, чем рискует.

— Нет, — помотал головой Герреон. — Я ведь все выяснил.

— О чем ты?

— О том, что виноват в его смерти Зигмар! — рявкнул Герреон. — Я говорил с очевидцами, и они рассказали, что Зигмар послал Триновантеса удерживать Астофенский мост. И приказал ни в коем случае не отступать. Где же здесь выбор, скажи на милость?