Солнце в силках - Марина Сычева Страница 14

Гнетущее чувство усиливалось раздраем в душе Тураах. Зарождающаяся в Нарыяне жизнь сияла ярче и ярче. Живот матери округлился, и все помыслы ее были теперь устремлены к ребенку под сердцем. Тураах все острее чувствовала одиночество. Неужели и отец, чьего возвращения ждали со дня на день, узнав о ребенке, забудет о ней?

Зависть прочно укоренилась в душе Тураах. Зависть к еще не родившейся сестре, отнимающей у нее последние крохи тепла, зависть к внезапно принятому в улусе Табате. Он выполнял мелкие поручения ойууна: относил заговоренный отвар матерям хворавших детей, передавал наставнику, не любившему появляться в деревне, просьбы и дары соседей. Доля почтения и благодарности перепадала и ему. Тураах же завидовала мучительно, а затем изводила себя чувством вины за постыдные мысли.

Влажная земля, покрытая жухлой прошлогодней травой, чавкала под ногами. Кое-где в низинах еще белели островки снега. Жирный запах почвы и сладковатый аромат сопревшей травы щекотали ноздри. Тураах шла, вдыхая насыщенный воздух и вслушиваясь в голоса птиц, и с каждым шагом ее плечи расправлялись. Мелькнул в стороне знакомый поворот к уутээну, обозначенный вросшим в землю остроконечным валуном. Зима наверняка оставила свои отметины на ветхом укрытии, но поворачивать туда не хотелось: раньше друзья латали укрытие вместе, прийти туда одной значило лишний раз увериться в своей неприкаянности.

Тураах двинулась дальше. Тропинку пересек звонко поющий ручеек, потом еще один, и еще. Тураах вслушалась в их нестройный перезвон и вдруг поняла, куда несут ее ноги, – к леднику на вершине сопки.

Впереди, выше по тропе, показалось яркое пятнышко. Робкий предвестник весеннего буйства, пробивался сквозь тонкий слой снега красавец-первоцвет. Тураах улыбнулась цветку. Вон еще один. И еще. Чем дальше Тураах продвигалась, тем чаще замечала нежные стебельки с желтой серединкой и сиреневыми лепестками. Перезвон ручейков становился заливистее и причудливее. Тураах раскинула руки в стороны и побежала легко, словно стремясь броситься в пронзительно-голубое небо.

Подъем сменился пологим спуском, деревья поредели, открывая вид на ледник. Зачарованная голубоватой белизной его мощных стен, Тураах остановилась. Холодное брюхо льда прорезали глубокие трещины, доходившие почти до самой земли. По бокам ледника стекала вода, образуя тонкие водопады и понемногу собираясь в голосящие ручьи.

Она прикрыла глаза, позволив песне воды унести прочь все мысли. Когда внутри не осталось ничего, кроме мелодичного журчания, Тураах распахнула глаза и вступила на трещину-тропу. Пробежалась пальцами по сверкающей плоти льда. Сложив ладони в горсть, подставила их под ледяную струю. Пальцы мгновенно онемели. Тураах умылась обжигающе-холодной водой, затем еще и еще и с удовольствием вскинула голову к лазури небес.

Пусть смоет вода все то черное и страшное, что роится в ее душе. Даст сил любить еще не рожденную сестру – ведь красавица будет непременно! И счастливица: счастье намного ценнее красоты.

Пусть путь Табаты, какие бы трудности его ни ждали, будет озарен светом. То, что ее в улусе отторгли, не его вина. Табата не выбирал свою судьбу, но духи выбрали его.

Ее путь иной. И пусть Тураах еще не видит его ясно, но пройдет достойно.

Ледник прощался далеким перезвоном, подбадривал. Его холодные воды принесли Тураах очищение. Возвращаясь к улусу, она улыбалась.

Над головой мягко прошуршали крылья. Тураах подняла согнутую в локте руку, чтобы нагнавшая ее Серобокая смогла сесть, и вдруг почувствовала на правом запястье непривычную тяжесть.

Да это же подарок Алтааны! Нить впитала в себя воду и заметно отяжелела. Дождавшись, пока Серобокая перепорхнет на плечо, Тураах закатала рукав и нащупала можжевеловую бусину. Зажала между пальцами. Покрутила задумчиво туда-сюда. Потом посмотрела на еще один оберег – над левой ключицей на кафтан были нашиты два маленьких металлических колечка и черное воронье перо.

У Тайаха-ойууна на шаманском одеянии великое множество оберегов-накладок, по их звону приближение шамана слышно за несколько десятков шагов. Тураах сделала себе только одну накладку в честь первой, одержанной над Кутаар победы.

И тут ее озарило.

– Серобокая, ты как думаешь, можжевеловая бусина – это оберег? И моя накладка? Обладают ли они защитной силой?

– Кра-р, еще какой!

– Но ведь Алтаана не удаганка! Да и я заклинаний не произносила, нашивая кольца, – удивилась Тураах.

– Кра-р, оберег собирают, чтобы оградить дорогого человека от зла и болезни. Чем крепче желание защитить, тем сильнее амулет. Это шире любого знания шамана, это – мудрость сер-рдца.

Звонкий хлопок в ладоши – и Тураах сорвалась с места, заставив ворону неловко вспорхнуть с плеча и возмущенно каркнуть. Теперь у Тураах было важное дело.

Проклятый кузнец! Он что-то чувствует, глаз не спускает с ойууна. Нужно быть осмотрительнее.

Еще и девчонка все набирает силу. Надо же, справилась с Кутаар! Загнала трусливую старуху в самую далекую нору Нижнего мира.

Нужно избавиться от названной дочери Ворона, да так, чтобы даже тень подозрения не упала на него, иначе рухнет тщательно выверенный план. Хорошо бы и ворчливого кузнеца прижать. Но как убить двух зайцев одним ударом?

В душе ойууна, мерившего шагами свою урасу, клокотала черная злоба. Тьма смела все преграды, червь вырвался наружу, и только глубоко-глубоко еще теплился свет, носивший имя Тайах.

Умун не мог выжечь этот теплый комочек, не рискуя потерять человеческий облик, но свет саднил, ранил, мешал сосредоточиться.

Что ж, соперничество с Тураах действительно принесло пользу: Табата жадно бросился в учение, стал серьезнее и сосредоточеннее. Он набирал силу, а то, что эта сила никогда не сравнится с мощью удаганки, только на руку Умуну. Когда придет время, с Табатой будет легче справиться.

Тело старого шамана, направившего все силы на то, чтобы удержать Умуна, быстро дряхлело. Но потерпеть оставалось совсем немного: ближе к осени Табата совершит первый алгыс, войдет в силу, и тогда…

Что, если Табата не справится? Не справится, а обвинят в этом удаганку…

Хищная усмешка исказила лицо шамана.

Стояла самая жаркая пора лета. Ребятня плескалась в озере, а затем подставляла усыпанные бисеринками воды спины жарким лучам белоликого солнца. Старики грелись на солнышке, вспоминая молодость. Женщины, утомленные зноем, по вечерам собирались у колодца больше ради разговоров, чем по хозяйским хлопотам. Охотники готовились к грядущей поре большой охоты. Но все они: дети и старики, женщины и мужчины – обсуждали молодого шамана, которому предстояло произнести свой первый алгыс к Баай Байанаю на исходе лета. Весть об этом событии занимала жителей улуса даже больше, чем с небывалым размахом прошедший Ысыах.

Ледяные струи, стекавшие по белым бокам ледника, смыли с души Тураах черную зависть, и многочисленные хвалы юному шаману, доносившиеся со всех сторон, больше не ранили ее. Тураах занимала теперь новая задача – оберег.

Долгое время она кропотливо отбирала материалы, и вот наконец все было готово.

Тураах разложила на бревне собранные сокровища.

Три сплетенных из белого конского волоса узких шнурка. Она сама вычесала белогривого отцовского конька Бигеатааха, чтобы свить нити.

Круглая пластина из меди с отверстием у самого края, которую Тураах хранила в берестяной коробочке с бусинами и иголками.

Небольшой треугольный лоскут волчьего меха – обрезок, оставшийся после выкройки шапки.

И самое драгоценное – отросток оленьего рога. Отец, приезжавший на Ысыах, привез сброшенные оленьи рога, из которых он мастерски вырезал фигурки. Чтобы добыть небольшой кусочек, Тураах взялась починить папины штаны и кафтан, обновила потершуюся вышивку на вороте и подоле его праздничной рубахи.

Полюбовавшись на разложенные вещицы, удаганка взялась за дело.

– Да будет благосклонен к тебе великий Юрюнг айы тойон, да освещает белоликое солнце твой путь во всех Трех мирах!

Медная пластина, впитавшая тепло рук, скользнула по шнурку. Тураах, медленно раскачиваясь, взяла