Александр Кулькин - Когда наша не попадала Страница 16

Немного поворчав для приличия, Гиви отдал свой кинжал Ахмету и, отправив того вместе с Европой в своё заведение, возглавил процессию.

– Кинжал надо оставлять, – с горечью поведал горец удивленному атаману. – Горячий я чэловек, да. Порежу совсем глупых оратуров.

По сторонам Ивашка почти не смотрел, город был скучен и одинаков. Высокие стены загораживали внутренние дворики, а плоские крыши домов жались друг к другу в непрерывную дорогу. Улочки были узкими и грязными, единственное что – мощенными. Близость стен спасала от солнца, но полностью загораживала просмотр, так что волхв начал прислушиваться к бурно жестикулирующему Гиви.

– Ушёл я в горы, да. Тот кинязь совсем дохлый был, его родня сильно обиделась. Дэн сижу, два сижу. Хванчкары нэт, хурджин савсэм пустой, хачапури нэт, лепешка кончилась. Думаю, говорят, в Греции всё есть. А мэня там совсэм нэт, непорядок значить. Пошэл я с гор. Туда иду, сюда иду, нэмного торгую, да. Здесь взял, там продал. Скучно. А Греции всё нет и нет. Зашёл, панымаэшь, совсем далеко, тут из леса выскакивают такие-сякие, железом машут, кричат, да…

Атаман с рассказчиком свернули за угол, и Ивашка ускорил шаг, заинтересовавшись былью.

– А я им говорю, вах, зачем шуметь, да? А они, полукони, только ржут и вокруг меня прыгают, савсэм дикие, да. Смотрю я на них, смотрю и понимаю, нэ хотят они говорить, да. А я, кинязь, горячий савсэм. Вынул я кынжал, туда-сюда махал, тихо стало. Совсэм тихо, – уточнил Гиви и оглянулся.

– Вот ты, мальчик, скажи, зачэм онэ на мэня саблями махали, а?

– Не знаю, – растерялся волхв. – Может быть, у них такой обычай? И кто это – полукони?

– У нас их китоврасами зовут, – ответил Володимир и почесал в затылке. – Но у нас они спокойные, даже слишком. Хотя и редкие гости, холодновато для них в наших краях.

– У вас они, наверное, уже учёные, – уважительно посмотрев на руки Геллера, ответил горячий горный человек. – А здесь управы на них совсем нет, распустились. Там я, кстати, и с Европой познакомился, эти кентавросы её похитили. Дикие они… были…

А за очередным поворотом внезапно открылась большая площадь со множеством народа. И весь народ был очень занят. Говорильней и криками. Совсем рядом группа возмущенных граждан стаскивала с бочки оратора в неподшитом плаще грязно-серого цвета. А тот яростно отбивался, громко вопя хорошо поставленным голосом:

В час, когда мужи городские,  Ждут бедствий великих от варваров жадных,  Только враги власти народной,  Смеют раскрыть свои гнилозубые пасти!  Ой!  

Последнее восклицание относилось к увесистому дрыну в руках одного из критиков. По всей видимости, литературному критику, ибо даже на вкус неискушенного в высокой поэзии волхва, ни рифмы, ни ритма в стихах оратора не было.

А на освободившуюся «трибуну» воздрузили нового говоруна, и тот, упершись левой рукой в бок, а правую выкинув вперёд начал монотонно читать с клочка папируса зажатого в левой руке:

В час, когда златоокая Эос, восстав ото сна,  Град наш великий озарила лучами,  В бухту, где сотни триер бок о бок смело встанут,  Мирные гости спокойно вплыли…  

С громким криком «Да здравствует охлос!», в толпу врезалась сплоченная когорта в одних хитонах и стала щедро раздавать тумаки, не задерживаясь для получения сдачи.

– Вся власть олигархам! – успел выкрикнуть без всякой бумажки оратор, прежде чем его смело с бочки разгоряченной толпой.

Гиви удержал возмущенного таким бесправием Гераклида:

– Нэ лэзь! Пускай накричатся, это несерьезно.

– Так наших же бьют, – растерялся герой.

– Здесь всех бьют, – удивительно рассудительно сказал Гиви и потянул атамана за рукав, – Пойдёмте со мной, друзья, покажу вам, где остраки раздают.

– А эти «остраки» хоть вкусные? – сглотнул слюну Михайло, придавливая ладонью громкое урчание в своем животе.

– Нет, – нахмурился свободный житель города. – Они очень многим поперек горла встали. Но пока ничего другого не придумали.

Ивашка был разочарован: остраки оказались грубыми осколками глиняного сосуда с криво нацарапанными буквами местной азбуки. Да и раздавал их какой-то неприятный тип с бегающими глазками. А сидевшие неподалеку толстые греки в подозрительно чистых пурпурных плащах, прихлебывающие вино из черно-красных чаш, вообще вызывали чувство отторжения. Гиви устроил скандал, требуя выдать ему чистую остраку. Он поминутно хватался за пояс, пытаясь найти кинжал, и возмущенно шипел сквозь зубы, вспоминая, что оставил оружие дома.

– Я свободный гражданин! Я сам могу нацарапать имя избранника! Незачем мне подсовывать уже заполненный черепок!!!

А с трибуны, заслоняющей это безобразие, очередной трибун нараспев читал пламенный манифест:

Гнев, богиня, воспой Ахиллоида, города сына,  Гнев благодетельный, много счастья принесший ахейцам,  На варваров диких, что разоренье несут граду и миру,  Злобно ограбив менялу почтенного и возводя на него дикий поклеп,  Самих богов оскорбив стяжательством мерзским!  К вам обращаюсь я, пышнопоножные мужи ахейцы!  Возьмите остраки и, мудрость явив, изберите стратига, Ахиллесова сына,  Что грозной, медноблистающей руцей, выметет из града варваров диких!  Пусть не стенают юные гибконежные девы, краток будет новый налог,  Сон мне приснился, богами ниспосланный свыше, и истину вам я говорю!  

Первым очнулся до сих пор молчавший Рысь:

– О ком этот пиит распинается? Кто это варвары дикие? И чего ради весь этот народ собрался?

– Стратига избирают, который войско в бой поведёт, – ответил отдувающийся Гиви, всё-таки отвоевавший чистую пластинку и теперь ищущий, чем же её поцарапать.

– А с кем воевать будуте?

– С варварами какими-то, – равнодушно пожал плечами тратторщик, от напряжения при царапании высунувший кончик языка. – Их сейчас много развелось, кто разбогател, тот и варвар. Главное, успеть первым, пока тот тебя варваром не назвал.

– А сдаётся мне, что вещающий нас имел в виду, – негромко произнёс Молчун. И эти слова произвели ошеломляющее впечатление на всех. Даже не слова, а то, что всеобщее мнение озвучил самый неразговорчивый ватажник. Ивашка мало что знал о нём. Седой, с перебитым носом, кряжистый, как и все. Летом он был с ватагой Спеся, а зимой пропадал на дальних засеках, и дружинники князя его охотно брали с собой. Давным-давно он пришёл откуда-то с севера, да и остался жить. И, несмотря на мрачный вид, к нему всегда льнули дети и зверята.